Грех совести - Нина Еперина

Сегодня тусовка пока чинно толкалась в вестибюле, светясь и любуясь собой, выглядывала знакомых, подглядывала за звездными знаменитостями, кучковалась по интересам и ждала приглашения за столы.

Лина и Алла прошли чуть глубже, к центру большого вестибюля у высокой лестницы, и тоже вытянули шеи.

Лина очень подходила Алле как фон. Внешне она выглядела очень модно, стильно и цивильно. Она была и ухожена, и уложена, и глупа, как пробка. Но, при этом как же удивительно непосредственна и мила! Лина удачно выделяла ее индивидуализм и подпитывала своим восторгом по любому поводу. Ее обманчивая внешность, вроде бы, не могла позволить людям даже в мыслях допустить – какое количество глупости на самом деле жило на ее продуваемом всеми московскими ветрами, чердаке, не особенно задерживаясь в извилинах. Может быть, извилины на этом чердаке были прямыми, как под линейку вычерченными? Может быть. А может быть, оттого, что она была настоящая, чистокровная русская, близко знающие ее сами не хотели допускать мысли о таком невероятном количестве глупостей, которые жили в ее красивой головке. Во всяком случае, даже внешне она производила положительное впечатление на собеседника. Носила на затылке пучок, гладко зализывая волосы, имела правильные черта лица, со строгими глазами и умной мимикой. Одевалась Лина тоже правильно. И в меру стильно, и в меру вольно, но дорого до понятности глазом, отчего казалась серьезной и умной дамой московского полусвета. На самом деле в ее голове были вечные сквозняки, которые не только не способствовали рождению там каких либо собственных мыслей, но даже не оставляли чужих и известных всему миру изречений.

Каждая удачная шутка Аллы воспринималась Линой, как шедевр и тут же забывалась, поэтому за один тусовочный вечер можно было одну и ту же шутку гонять по зубам с разными компаниями по несколько раз. И каждый раз Лина восхищенно замирала лицом и глазами, а потом задорно хохотала, заливаясь колокольчиком и заводя окружающих своей непосредственностью, при этом на ее щеках проявлялись две сексуально-зазывающие ямочки, завораживающие мужиков своей элегантно-деревенской неожиданностью. Близкие знакомые хорошо знали ее уникальную глупость и прощали то нагромождения нелепостей, которые она умудрялась создавать вокруг себя. Может быть, их пугала пословица: скажи мне кто твой друг? Не хотелось признаваться, что и ты из этого же тусовочного сообщества? Наверное, именно поэтому ей многое прощалось, а точнее не замечалось. Подруги знали, что ее собственных мозгов не хватало даже на приличную сплетню, поэтому она могла только наивно пересказывать чужие интриги, иногда перепутывая персонажей, отчего в болтливой московской среде возникали водовороты и течения не в ту сторону. Наверняка, это именно про нее сказала очень знаменитая, старая артистка прокуренным басом:

– Почему все дуры такие женщины?

Потому, что женщиной она была первостатейной! Но какой же доступной! Достаточно было мужику сказать ей на ушко самый затертый и занюханный комплемент, как он тут же оказывался в кровати у Лины, откуда его приходилось выкуривать с трудом и треском. В ее постели было так тепло, чистенько, уютненько, мяконько и без претензий, что кандидат на выметание сопротивлялся изо всех сил, иногда долго. Даже умные мужики подпадали под обаяние Лининых ямочек и глупостей, всепоглощающей любые неприятности, и прощали ей все, плотнее и плотнее усаживаясь на шею. Поэтому приходилось, сплачивая ряды подружек, плести интриги и распускать сплетни по всей Москве, чтобы мужик поднимал лапки кверху и выметался со сладенькой жилплощади. Лина принимала в этом радостное участие, перепутывая, за кого же идет борьба, и очень бы удивилась, если бы ей растолковали, что борьба шла за нее лично.

Часто, распутывая хитросплетения Лининой глупости, Алла получала истинное удовольствие. Тогда веселила сама себя вечерами, кривляя рожи и пересказывая все своей смешной семье и себе любимой в лицах перед зеркалом Линины ляпсусы и передерги. Наверное, ей на самом деле нужно было идти работать в цирк, быть клоунессой, но молодость и возможности уже пробежали мимо, поэтому веселила своим лицом она только сама себя и своих «детишек». Правда, почти всегда, отпуская в народ колкости и ершистые шуточки, она участвовала мимикой. Это получалось самопроизвольно и очень емко. Она об этом чаще всего даже не догадывалась, приписывая хохот, сопровождающий ее шуточки, только тексту и своему уму. Если бы она действительно стала клоунессой, мир бы мог получить еще одно знаменитое лицо в списке знаменитых и страшненьких комиков, таких как Бурвиль, или Челентано, Райкин младший или Лайза Минелли…

Не успели дамы продвинуться подальше от входа, как на них налетел Аллин старый приятель Витя. Он бережно нес в себе свежие сплетни, как чашку полную кофе, стараясь донести и не расплескать. Это было заметно по его сосредоточенному лицу. Новости плескались в нем, как рыбки в прозрачном аквариуме, и пытались выскочить раньше времени. Он был большим любителем и коллекционером всякого свежака, потому что работал парикмахером, стриг всех знаменитостей за кулисами и был в курсе всех самых свежих сплетен на сегодня. Себя он называл модным словом «стилист» и очень гордился, когда при нем его называли так же. Он был «голубой», поэтому воспринимался Аллой, как подружка. Он и вел себя как подружка, и одевался вольно, набросав на большое тело, шестидесятого размера, при росте под два метра, яркую палитру разномастных одежек, снабженных висюльками и веревочками с разномастными грузиками в виде брелоков и деревяшек, с кожаными штанами в обтяжку. Все это вместе взятое, плюс прическа выделяли его из толпы. Прическа, как светофор, маячила над ровным морем голов. Волосы он ставил ежиком, скручивая концы снопиками, выбеливал в соломенный цвет, а самые кончики красил или ярко-алым, или чернильно-синим до электрик, или облезло-зеленым с рахитично недоразвитым хлорофиллом. Он был весьма экзотической тусовочной личностью.

– Ой! Девчонки! Привет! Алюнчик, как ты? Я тебя давно не видел. Тебя куда носило? Случайно не за рубежжж? – запричитал Витюша, ярко выделяя чисто по-московски букву «а» и добавляя для экстравагантности не только щебетание женским голоском с прорывающимися басовыми нотками, но и жеманности, размахивая кистями рук. Пригибаясь и целуя Аллу и Лину щекой к щеке, модным московским «поцелуем», он смешно отставлял зад и подмыкивал голосом, озвучивая соприкосновения.

– Привет, Витюнчик, привет! Я до зарубежа еще не добежа… Ты же знаешь: чем больше в армии дубов, тем крепче оборона. Поэтому меня на передовой держат. Как гарантию дубовости передовых артистических рядов!

– Ой! Алюнчик! Как я соскучился по твоим шуткам!

– Дурацким или дубовым?

– Нет! Смешным. Ты всегда такое завернешь!

– Что ты потом с трудом развернешь. Лучше выкладывай нам свежак. Чем народ в Москве беременный? Например, про Машку.

– Ой! Девочки! Машка такого себе мена отхватила! Я ей давно говорил, что надо заняться своей рожей и кожей. Не успела у нее с лица сползти опухоль после операций, как тут тебе, – и пожалуйста! Мужик! Да еще какой! Вы его еще не видели? Машка его демонстрирует почти на всех крутых тусняках!

– А она случайно не с самого гладкого и любимого места себе на рожу нацепила новую кожу? – выдала Алла ожидаемую от нее пошлость, и все дружно засмеялись. Лина раскатилась колокольчиками громче всех.

– Может быть, может быть! Выглядит ее лицо на удивление очень гладко. Точно как на том самом месте.

– Интересно, а ее мен догадывается, какие губки он целует?

Все грохнули так дружно, что вызвали на лицах окружающей публики неподдельный интерес. Народ стал подтягиваться поближе, дружно подставляя уши.

– Витюнчик, а ты в курсе, где это ей рожу латали? Может, и мне пора на рожу натянуть новую кожу? Поменять местами! Представляете? Раздеваюсь как-нибудь вечером перед классным мужиком, поворачиваюсь, а на него смотрят два умных глаза, увешанные мешками, а в некоторую глыбо-о-окую дорожку ныряет мой носик! Мужик сразу в обморок, потому что не понял, как это так носом губки куда-то так далеко и глубоко задвинуло и почему при ходьбе глаза по очереди то выше, то ниже подмигивают и подпрыгивают? – Алла добавила мимики для убедительности, и все опять засмеялись.

– Представляешь? А если он любитель пирсинга? Где он начнет искать твою милую киску-подружку? – давясь от смеха, выдал Витюн, делая вопросы бровями.

– Наверное, за ушком!

– А почему за ушком? – с невинными глазами младенца спросила Лина.

– Значит под подбородком!

– А почему под подбородком? – опять выдала Лина.

Витюн так хохотал, что это было уже даже неприлично. Публика стала скромно подключаться, подхихикивая.

– Потому что там щекотнее. Ты не пробовала? Попробуй! – выдавила из себя Алла, пытаясь соблюсти приличия и не поломаться от смеха пополам.