В оковах страсти - Дагмар Тродлер

— Поглядите, что за дикарь, — прошептала она так громко, что услышали все.

У меня по спине побежали мурашки. Дикарь, варвар — и мой раб.

— Отец похулил Бога, подарив вам этого раба, — прогремел за моей спиной голос Майи. — Он еще горько пожалеет о том, что не убил его…

Она крепче обхватила себя руками, плотнее прижимаясь ко мне. Я стояла в самом первом ряду, вместе с отцом, нервно перебирая пальцами.

Денг-денг-денг… Молот громко ударял по наковальне. Кузнец несколькими ударами придал кольцу форму, перед тем как с громким шипением окунуть его для охлаждения в воду.

— Это кольцо, безымянный, должно победить твою судьбу! — крикнул граф и удовлетворению сложил руки на груди.

Пленник приподнял голову и изучающе взглянул на отца из уголков глаз. Пот блестел на краях раны на его груди, и я видела, как он напрягся в решимости вынести то, что уготовано ему судьбой. «Орлы и соколы — пронеслось у меня в голове, — знак одного блистал на коже другого. Куда, о Боже и все святые, может завести нас это?»

Подручный кузнеца надел железное кольцо на шею пленника и изо всех сил прижал к ней еще горячий металл. Остро запахло паленой кожей. Мне было отвратительно это зрелище.

Кожа пленника от жара приобрела под кольцом ярко-красную окраску. Но даже тогда, когда кузнец подтолкнул его к наковальне и, сильно ударяя, загонял в железо штырь, юноша ни разу не моргнул глазом.

Взгляд его был прикован ко мне, ибо я стояла прямо перед ним, и будто бы держал меня в плену, с каждым ударом молота становясь все пронзительнее, пока, казалось, не засверкал от ненависти; дым огня в кузнице будто одурманивал меня, по мере того как усиливался. Нормандец все яснее ощущал свое бесправие, и я услышала, как он скрежетал зубами в бессильной злобе.

Ни единый жалобный звук не прервал монотонной работы молота, и, когда дым рассеялся, он еще стоял на коленях и с упреком смотрел на меня. Неожиданно страшная правда открылась мне. Нормандец не был вымышленным существом, королем эльфом, обладающим сверхъестественной силой. На моих глазах порабощали такого же человека, как и я, его кровью были обагрены и мои руки… Мне стало невыносимо больно видеть это, ощущать на себе его взгляд, смотреть на грубое железное кольцо, на следы ожогов на его груди. Кандалы выпали из моих рук. И, как и утром, он протянул их мне.

— Я не хочу его, Господи Боже, я не хочу его, — испуганно бормотала я и, пробираясь сквозь толпу, поспешила к выходу. Разинув рты, люди глазели мне вслед. Без оглядки бежала я в башню к Эмилии, тщетно пытаясь забыть то, что видела.

В ту же ночь мне приснился сон, что варвар, скрестив на груди мускулистые руки, стоял предо мною с горящими, как огонь, глазами. Он презрительно смотрел на меня сверху вниз, а потом начал увеличиваться в размерах. Он рос, становился больше, как дым от огня в кузнице. Казалось, что совсем скоро он станет величиной с башню и устремится в небо… От страха я втянула голову в плечи. Он мог бы раздавить меня, как муравья. Но когда нормандец затмил собой солнце, я, схватившись за сердце, прошмыгнула между его ногами. Тогда он стал меньше ростом, начал понемногу сокращаться в размерах, повернулся вокруг и последовал за мной размеренным шагом. Он шел за мной по лесу, как зловещая тень. Ни один лист не шелохнулся на деревьях, и птицы прекратили щебетать…

Вся в пот я проснулась среди ночи и трясущимися руками на ощупь стала искать свечу.

— Боже милосердный, не оставляй меня, защити…

Чужестранцу показали угол в чулане, в котором хранились седла, прямо рядом со стойлом, потому что конюхи отказались пускать его на пол, покрытый соломой, на котором зимой было теплее. Небольшими группками они подкрадывались к нему сзади, пялили на него глаза, когда он за дверью стойла с жадностью опустошал миску с остатками пищи, которую ему ставили, или вспугивали его при справлении естественных потребностей, или, наоборот, нашептывали непристойности. Уже появились слухи о его происхождении и бесовской росписи на теле, поговаривали о языческом колдуне. Когда из подвала исчезло сено и они украли у него покрывало и тужурку, вмешался конюший — замерзший раб не смог бы работать. Пленник же молчал.

У меня не хватало смелости все время занимать работой моего нового слугу. Он больше не смотрел на меня так, как в тот день, когда мы окончательно лишили его свободы, на меня, а не на моего отца, который нес за все это вину. И я боялась, что когда-нибудь чужестранец начнет мстить.

Глава 2.

«… Били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал. Когда проснусь, буду искать того же».

Однажды утром я проснулась раньше обычного. Во дворе были слышны утренний топот и ржание лошадей, которых гнали на выпас. Только весьма ценные племенные животные проводили ночь в конюшне замка: отец не хотел рисковать и лишаться их из-за воров или волков. Коневодство приносило ему неплохой доход, и его коней благородных кровей хотели иметь и в Юлихе, и в Кельне, хотя и граф — владелец Юлиха, и архиепископ Кельна по отношению к нам не оставляли своих завоевательских планов. Небольшое графство на въезде в Эйфель десятилетиями служило независимым буферным государством между Кельном и Юлихом и несло ответственность только перед королевской властью. То была привилегия, гарантированная отцу лично кайзером и удостоверенная грамотой, на которую он возлагал большие надежды.

Раз уж я проснулась, то встала и тихо оделась. Эмилия и наши женщины еще крепко спали. Осторожно открыв дверь комнаты, по узкой крутой лестнице я забралась на крышу женской башни. Еще мать моя велела поставить здесь, наверху маленькую скамью. Я иногда сидела на ней по ночам и думала о бесконечности небосвода. Сегодняшним утром я наслаждалась обозрением наших угодий и больших лесов, окружавших замок. На востоке занималась ярко-красная заря, на слабом ветерке развевался флаг Зассенберга. Снег на солнце уже почти растаял, и только кое-где на лугах виднелись белые островки. Благословен Господь, зима скоро кончится! Я ненавидела это время года, в которое по углам пахло смертью и холод лишал рассудка… Совсем уже скоро крестьяне с плугом выйдут на пашни в округе замка и будут сеять в борозды как семена оставленное от последнего урожая зерно. Под лучами солнца на пашнях проклюнутся первые стебельки, на залежных полях зацветут голубые васильки, рапс и маки. Женщины будут искать среди цветов улиток, съедобные травы и растения. Их стройное пение и посвист подпасков возвестят о приходе лета…