Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Хульда Гарборг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все — только не это. Мне бы хотелось иметь кусок земли, на которой бы все росло и цвело, и дом, в котором бы не было места ни одной праздной мысли. И я предлагала своему мужу купить маленькое имение, где бы мы могли пожить, когда состаримся, на свежем воздухе и за здоровой работой. Мне невыносима мысль о медленном умирании в комнате. Он улыбается и говорит: «Хорошо, если ты хочешь взять на себя заботу об этой земле, то мне эта мысль не неприятна. Там бы можно было мирно пожить, т. е. ты нашла бы достаточно работ и могла бы применить свои силы и свой административный талант».
И я начинаю задумываться и осматриваться; но муж мой так безнадежно равнодушно относится к моему плану, что я, наконец, устало бросаю все.
Я все более и более ищу общения с людьми вне дома. Мне нужно видеть людей, слышать говор, смех.
Иногда я, уходя, говорила мужу: «Ты знаешь, я иду веселиться!»
Он улыбался: «Веселись, пока это тебе доставляет удовольствие».
И я отвечала с сознательным желанием дать ему почувствовать горечь моих слов: «Не всегда идут веселиться, чтобы получить удовольствие!»
И он уходил, не глядя на меня и не возражая ни слова.
* * *
По средам у нас были собрания. Мы по очереди собирались друг у друга и редко приходили со своими мужьями. К счастью, у них почти всегда в этот день «заседание». И эти странные «заседания», которыми полна жизнь мужчин и которые вызывают отчаяние всех молодых жен, казались нам очень удобными.
Если же случалось, что в нашем веселом кружке появлялся хозяин дома, мы задорно восклицали: а мужчины? И мы выступали с речами против него, мы острили насчет мужчин. Но мы всегда оставались любезными, немного кокетничающими светскими дамами, и в наших словах не чувствовалось горечи.
Мы все понимали — даже мужчину[9].
Мы были образованные взрослые люди, которые разумно смотрели на жизнь. Вот и все.
Когда мы слышим, что новая пара вступает в брак, мы смеялись. «Снова попались!» — говорили мы. Это было все, что мы могли сказать.
Мы ведь знали, что это нечто неминуемое. Я смешалась с этим хором уверенных и «законченных» женщин, я даже стала его регентом.
Я была теперь весела, научилась смеяться. Быть может, мой смех был немного нервен, но он действовал ободряюще на других. Часто они говорили мне: «Вот бы быть такой, как вы!» У некоторых из них случались минуты откровенности, и тогда они признавались, что не всегда они умеют смеяться. Еще не всегда, но это — их цель.
Если хотя бы одна из них знала, как далека я от смеха в часы одиночества! Как не уверена я и как полна горечи, как я томлюсь и рыдаю!
Но я говорила: «Послушайте-ка, mesdames, жаловаться на жизнь и плакать — что может быть хуже этого? Бежать с поля жизни — трусость! Жизнь прекрасна! Жизнь должна быть прекрасной! Сильная женщина улыбается навстречу грядущему дню!» А разве мы не сильны? Это только мужчины хотят насильно сделать женщин слабыми!
И мы насмехались над мужским непониманием психологии женщин, которое мы встречаем повсюду, над глубокомысленным анализом наших чувств и ощущений в браке и вне его, во время беременности и вне этого времени.
«Никогда еще, — говорит Вейнингер, — беременная женщина не дала в чем-либо выражения своим чувствам, будь это в стихах, в мемуарах, гинекологической статье. Разве причина здесь так же гнет мужчины? Если мы вообще обязаны исключительно мужчинам за действительно ценные разъяснения психологии женщины, то чувства беременной женщины также изображены исключительно мужчинами. Как они могли это сделать?» Правильный вопрос. В особенности, если они не женаты. Тогда понятно выражение Вейнингера. Он говорит, что в этом случае мы должны руководствоваться женским элементом в мужчине: посредством него он может понять женщину. Но не вернее ли будет признать, что мужчина узнаёт всю эту премудрость от самой женщины, т. е. маленькую часть осведомленности. Потому что у беременной женщины является естественная потребность найти утешение у любимого мужчины, найти у него приют и разрешение всех загадок. Он является единственным, которому она может довериться в это время; единственным, от кого она не скрывается. Но мне кажется, что мужчины, наблюдающие за нами, когда мы беременны, представляют себе нас гораздо более сложными, чем мы есть на самом деле. Часто женщины смотрят на беременность, как на тяжесть, которую им надо терпеливо сносить. Немного капризные и раздражительные от физически неприятных ощущений, они цепляются за мужа и требуют от него утешения и внимания. Или же они настроены враждебно против него, потому что он «виновен» в их мучениях. В общем, в это время даже самые развитые женщины живут более бессознательно, чем когда-либо. И разве это не вполне естественно?
«Все в женщине — загадка, — говорит Ницше, — и все в женщине имеет разрешение: это беременность». Это верно. И все-таки женщина во время беременности является величайшей загадкой для себя самой. То, что мы даем от себя для сотворения нового человека, слишком велико; наша жизнь является в руках природы оружием творчества. Если бы даже мы, как Адам, когда из его ребра создал Бог Еву, «впали бы в глубокий сон», в этом бы не было ничего удивительного. Характерно, что обыкновенно в это время мы носимся с мыслью о смерти, собственно не страшась ее. Я помню, как я совершенно спокойно обдумывала, кому достанутся мои красивые ночные сорочки, «если мне уже не придется носить их». Но над смертью я не задумывалась. Я грезила о ребенке, и странны, неопределенны были эти грезы, и сердце мое трепетало от радости и страха, когда я чувствовала его движения под своим сердцем.
Я, как всегда, ждала тогда какого-то чуда. Иногда я чувствовала настоящий экстаз. Все это превышало мое понимание. Тело мое казалось мне чем-то священным, с чем надо обращаться с благоговением, и, несмотря на тяжесть беременности, я была горда и самонадеянна. Заботы моего мужа я принимала как должное поклонение, его роль в жизни казалась мне мелкой и ничтожной в сравнении с моей.
Первое время
