Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

Азизян с Макашовым опоздали из-за того, что, сойдя за пару остановок раньше, возле единственного в новом микрорайоне универсама, долго спорили, кто будет платить за бутылку водки, почти забыв, для чего они сюда приехали и для чего она им нужна. Азизян настаивал, что поллитру должен взять Макашов, поскольку «порошок» добывал он — Азизян, а это главное, без этого — не обойтись. У Азизяна был план.

Зато вычислил Ткаченко более общительный и с виду безобидный Макашов. Азизян (в ту пору у него была кличка Яшико), обработав полученную от партнера информацию, немедленно уличил Ткаченко в еврейском происхождении и заочно стал величать его Винокуром, после того как Макашов, уже побывавший у нового знакомого дома, подробно описал мебель, коллекцию пластинок, аппаратуру, игрушки сына и внешние данные жены. На вопрос — почему именно Винокур, Яшико отвечал сугубо по-своему:

«Тот тоже любит низкосраких».

Водку они, кстати, так и не купили. Вместо нее каждый по отдельности раскошелился на вино, чтобы совсем не отменять операцию. Обе бутылки лежали в портфеле у Азизяна. Предвкушая поживу, он выбрал тот, что просторнее, командировочный портфель Папы Жоры.

Шагая вдоль усаженной молодыми топольками улицы, Яшико учил Макашова жизни:

— Ты мне поедь и покажи этого человека, а я ему расскажу, как надо.

— Как?

— … Раздвигаешь две половинки…

Почуяв любимую тему Азизяна, Макашов расхохотался в «надцатый» раз за сегодняшний день. Первые перлы Яшико родил еще у себя в Старой Части, за «допингом», как он называл ядовитый кофе, который держал строго для себя и прятал в секретере даже от родителей. На сей раз он критиковал Голду Меир:

— Не своим делом занималась! Лучше бы за щеку брала.

— Человек другого уровня, — деликатно возразил товарищу Макашов.

— Когда за щеку берут — все на одном уровне. Ты шо, не знал?!

Начиная с конца зимы, Азизян неотступно требовал от Макашова:

— Ты мне этого человека поедь и покажи… поедь и покажи… Если у него действительно столько «Саббата», мы его угостим чем следует, он отключится — мы выгребаем шо нам надо, а он хай потом бегает и кричит «Караул!» То он уже в другом месте будет кричать! Главное — шоб он отключился… Ты мне его покажи, поедь — и покажи…

За полчаса до высадки, в автобусе, не таком переполненном, как развозящие заводчан «экспрессы», говорилось примерно следующее:

— Благо дело, шо его баба пашет в две смены — у нее свой план, а у меня — план отравления. Благо дело, шо наш маланец полюбляет низкосраких, как и товагищ Винокуг-г-г!!!

— Мы с тобой как два Сальери.

— Шо ви сказали? Моцагт и Сальеги! Ах — да, да, да! Все они там одним мирром мазаны, все они там — голубые… Ну так шо, хто там водку будет брать? У кого там папá начальник цеха? У меня или у… вас, а, не понял?

— Ты уже совсем как Макаревич: «Ты — или я?»

Ткаченко поправил половичок и, услышав, как громыхнул лифт, быстро распахнул дверь:

— Ну вы и хо-о-дите!

— Где ребенок? — с порога спросил Азизян, и тут же повторил вопрос другим голосом. — Где, я говорю, ребенок?!

«Где Руслан?» — широко улыбнулся Макашов.

— Сейчас увидите, — дружелюбно ответил Ткаченко. — А зачем вы брали вино? — покосился он на два флакона. — Я же говорил, что водка есть. Я бы вас не приглашал, если б ее в доме не было.

— Где супруга, мi нэ спрашiваем, — вставил Азизян, старательно причесываясь у зеркала. — Понятное дело, ночная смена… Пахивали, пахивали на почтовом ящике». Там дисциплина — приятно.

— Нормально! А хотелось бы пообщаться, — сиплым басом поддержал Макашов.

— Мойте руки, — немного рассеянно произнес Ткаченко. — А я Руськой займусь.

Макашов с очень гладким лицом и мягкими русыми волосами за столом выглядел степенно и положительно. Ему, как и Азизяну, были к лицу оптические очки в самой простой оправе. Собственно, оба являлись потомственными интеллигентами — Макашов в третьем, Азизян — во втором поколении. А если учитывать старшего брата Коршуна, тогда и Азизян тоже — в третьем.

Похлопав себя по карманам штанов, Яшико сымпровизировал подарок сынишке хозяина дома «… и коллекции», добавил он про себя тем же скрипучим голосом, каким общался с людьми вслух. Он достал из кармана спичечный коробок, пошуршал им, как мексиканский танцор, чтобы привлечь внимание занятого строительством малыша, а когда тот поднял голову, погрозил ему пальцем, мол, спички — не игрушка, картинно высыпал содержимое коробка на ладонь и лишь тогда протянул его Руслану, как конфету: вот тебе, деточка, еще один кубик от дяди… от дяди… Как зовут дядю?.. От дяди Саши.

В нагрудном кармане вылинявшей венгерской рубахи (ее носил еще Коршун) у Яшико лежал второй коробок, спичек в нем тоже не было, а сигареты он продолжал носить в портсигаре, перешедшем к нему от Папы Жоры.

Макашов не курил совсем. Он начинал отпускать усы и бородку, густые волосы расчесывал на прямой пробор. Несмотря на цепочку без крестика, поблескивающую на нежных ключицах за распахнутым воротом, он смотрелся как порочный священнослужитель.

И моложавая мама, и неутомимая курортница-бабушка отмечают и ценят сходство юного Макашова с актером Богатыревым. По-славянски импозантный, ухоженный от природы (такому и мыться не надо) — одно от другого почти неотличимо: то ли перед вами обеспеченный хиппи, то ли молодой обеспеченный поп. При всей скупости и наследственном самодурстве обожание Макашова Азизяном не знает предела. Он понимает, что каждый раз вспоминая это «сияние размеров и размеры сияния», будет терять уже седую безмозглую голову до самой старости, если только ее не отшибут ему еще раньше.

Усевшись за стол, Азизян, подражая привычке Папы Жоры, рассматривает консервные банки, отыскивая ценовые пояса:

— Они в разных округах стоят по-разному. Цена зависит от региона. Незначительно, но отличается, — бормочет он под нос, не замечая, что хозяин уже налил и ему, и себе водки, а Макашову не терпится произнести тост.

Макашов стучит вилкой по фужеру с пивом, и Азизян почему-то деланно откашливается, хотя не собирается произносить речь. Макашов, лучезарно улыбаясь, словно с амвона говорит:

— Хочу осушить этот бокал за взаимопонимание людей с различными вкусами! Вот вам, например, нравится тяжеляк, а мне ближе женский вокал, но все мы братья и обязаны любить друг друга! За хозяина дома и его семью.

— Да сопутствуют им мир и любовь, — сам себе удивляясь, добавляет Азизян.

— Где тут курят? — спросил Азизян, глядя в сторону, после первой рюмки.

— Можно и на балконе, хотя, в принципе, можно и здесь — проветрится, — недолго думая, ответил Ткаченко.

— Я шо подумал? — каким-то мертвым голосом пояснил Азизян. — Шо другие выгоняют курить аж на площадку.

— Над баночкой, — ввернул Макашов.

— Не! Мы с супругой курим, где хотим, — успокоил Ткаченко, наливая по второй.

— Смело. Лихо, — так же автоматически вымолвил Яшико.

— Они обычно, когда с папой покупают бычков в томате, Сашка смотрит, где дешевле, — заложил товарища Макашов.

— Кильку в томате, — икнув, поправил Азизян. — Ик… кильку. Пора бы знать. Прошу налить, а то, я вижу, разговор не клеится, — решительно произнес он, стараясь на взгляд определить, где у Ткаченко хранятся пластинки.

Со второй бутылкой в ход пошла морская капуста, и Азизян немедленно объявил себя ее любителем.

— Правда, я рассчитывал, что в ней будут кальмары, — посетовал он без зазрения совести.

С проигрывателем Ткаченко обращался бережно, но диски ставил. Азизян не слезал со стула, пытаясь не подавать вида, что мрачнеет. Он бы давно прикончил Ткаченко, если бы знал, что это преступление сойдет ему с рук, как в свое время брату Коршуну кража кроликов на Опытной станции.

— Мы не будем тратить время на Карела Готта. Оставим певца в покое… С его яйцами… — заговаривал зубы Азизян, прикидывая, как пересыпать толченые таблетки в мутноватый «сухарь» и уговорить Ткаченко выпить вина после водки.

Вдруг не клюнет, гад, а ведь второй раз в хату уже не пустит!

— Хто цэ так усерается? — изображает Азизян недоумение. — Ах, как же как же — це ж Яша Гиллан, знатный лишенец… То бишь — Гильман!

Ткаченко, понизив громкость, оставляет Азизяна разглагольствовать за столом и идет укладывать спать ребенка.

— Пока все не выпьем — не уйдем, — ловит он реплику одного из гостей, проходя по коридору.

Но он не может видеть, с какой поспешностью Азизян расстегивает карман, высыпает порошок в горлышко начатой бутылки и принимается (позабыв о подобранной для этого с земли палочке) взбалтывать вино, снова, как тогда со спичками, разыгрывая мексиканца. Он уже заранее отстегнул хлястик и раскрыл пошире портфель.