Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

Стоп! Стоп! Журнал (польский еженедельник Panorama) не продавался, а разыгрывался в лотерею. То есть его можно либо выиграть, либо выкупить по блату. Третьего не дано.

Самойлов еще не читал повесть Достоевского «Игрок», но уже знал, что существует такое произведение, вернее, смотрел по телевизору снятый по этой вещи кинофильм, после которого оставался смутный страх, как перед достаточно абстрактными наркотиками или при виде вполне конкретных спившихся алкоголиков под гастрономами.

«Наворотил Баталов смуристики» — застряла в голове реплика, сказанная одним евреем в гостях у эксцентричной кузины. Самойлов был слишком ленив и рассеян, чтобы чем-то увлекаться помимо обычных для его возраста эротических фантазий. Собственно, он впервые в жизни просадил все, что было в кармане его вельветовых штанов — два рубля пятьдесят копеек. Десять кружек пива — с горечью подсчитал он, зная, что, свернув еще раз, выскочит прямо к пивному бару, где сейчас и пусто, и прохладно.

Он нервно уставился на соседнюю, видную отсюда остановку — ни трамвая, ни пассажиров. Значит, только что уехал. Чего ждать? — Самойлов глянул на плосконосые туфли и ринулся по булыжному спуску вниз, он почти созрел, чтобы сорваться на бег. Самойлов видел себя взбегающим по лестнице к себе в подъезд. Поворот ключа. Он дома: «Жарь картошку, Ба!»

Нет… На сей раз будет иначе — никакой картошки. Из тайников будут извлечены все сбережения, включая (блажь первоклассника) юбилейные монетки). А потом — бегом обратно. Магазин расположен в дьявольски неудобном месте. Хорошо, что ему давно известно о его существовании. Когда-то его привозили сюда раз в полгода, чтобы поощрить серией сравнительно дорогих марочек за непонятно какие заслуги. Он как-то не числил за собой особых успехов и достижений. Скорее всего это делалось, чтобы он заткнулся и не «цыганил», «канючил» и «клянчил» что-нибудь подороже — собаку, например, или велосипед. Так всю жизнь и промаялся без собаки и велосипеда.

А на велосипеде сейчас было бы в самый раз… под колеса вон того самосвала. Он увидела на вершине насыпи бочку с квасом — очереди нет, медяки остались. Нельзя! Ему кровь из носу нужно выудить эту несчастную «Панораму»! Зачем? Вы еще увидите зачем!

Как это все случилось? Да как обычно. Подобно многим любопытным подросткам, Самойлов охотился за журналом «Кругозор», где регулярно мелькали зарубежные исполнители, в том числе и западные звезды. Он отлично понимал убожество этого издания, но ничего не мог поделать с этой «болезнью роста» — в его распоряжении пока еще не крутились суммы, достаточные для покупки фирменных пластинок, ему не хватало силы воли их накопить. А безалаберные родственники служили в данном вопросе Самойлову только дурным примером.

«Кругозоры» не залеживались, их расхватывали и тащили домой, чтобы насадить на шпиндель радиолы, любители и любительницы эстрады, болгарских сигарет и дешевого «сухаря». Но затаившаяся вдали от городского центра, почти в тенистом частном секторе «Союзпечать» могла хранить в себе приятные сюрпризы.

По выработанной привычке Самойлов шмонал любую периодику на иностранных языках, кроме монгольской. «Панорама» до этого дня ему не попадалась. Девица в мокрой майке без лифчика была на последней странице — вырезав, ее можно было без проблем засадить тому же Овчаренко за пятерик, правда, в кредит, с выплатой аж до Октябрьских, что не очень радует. Ну да чорт с ней, с девицей. Он бы махнул рукой на этот действительно мелкий гешефт, и через полчаса эта самая рука была бы вымазана жирной скумбрией, а он, пока что пионер Самойлов, лениво и рассеяно наблюдал за тем, как шипят и растворяются в золотистом пиве крупные кристаллики соли… Если бы не фото — пусть смазанное и черно-белое, но любимой группы…

«Дьявол, убей мою душу!!!» — выкрикнул он, подпрыгнув в воздухе, ломающимся голосом. И тут у него за спиной послышался нарастающий грохот трамвайных колес.

До остановки оставалось метров сто, трамвай несся под откос, не думая тормозить (или это ему только показалось), его единственный вагон был почти пуст. Светофоры на перекрестке не работали.

Внезапно Самойлова охватила уверенность, что на следующей остановке он догонит трамвай и спокойно доедет до дома. Он чувствовал, что ноги сами несут его по спуску, через перекресток вниз, вниз, как это не раз случалось в более ранние детские годы, и стоило ему ободранных коленок, распухших пальцев и болезненных синяков.

«Вперед, мечта, мой верный вол!» — вспоминает он строчку из «Кругозора» с поэтом Брюсовым, совершенно ему неизвестным, даже заочно ненавистным господином. Он бежит все быстрее и быстрее, а раздутая до фантастических размеров ЦЕЛЬ выглядывает на задымленном горизонте, словно обложка «Master of Reality» из чужого портфеля.

Сначала он воображал себя жирненьким дяденькой, уже потерявшим слетевшую шляпу, с коричневым чемоданчиком, где что-то тарахтит на бегу. Вот сейчас он споткнется о шпалу, растянется, а из чемоданчика разлетаются зубчатые открыточки с киноактрисами. Нападающий (Данченко) утверждает, что видел подобный случай своими глазами… Новое превращение — вихляющий вагон догоняет покрытый плесенью труп, он готов пуститься колесом — по шпалам, бля, по шпалам, бля, по шпалам, оставляя за собою червей, как после дождя. Повезло тому, кто следит за погоней с задней площадки!

Догонит — не догонит… И, наконец — пустой скелет, ни грамма мяса, настигает трамвай и влетев через заднюю дверь падает на прорезиненный пол грудой пятнистых костей… Пока что скелет проносится мимо больницы, где лежал с инфарктом его дед. Мертвец бежит за деньгами в тайнике, чтобы выгребсти (здесь так и говорят: «пекти», «текти» — вместо печь или течь) все до копейки, и успеть, успеть…

Он догнал трамвай, так и не сообразив, тот ли это был, или шедший следом. Забежал домой, взял деньги, вернулся и со второго раза выиграл то, о чем мечтал. По крайней мере, он не мог себе представить иной развязки этого безумного дня. До закрытия «Союзпечати» оставалось сорок пять минут.

Шестигранный барабан лотереи стоял там, где и раньше — на подоконнике, словно детский аквариум, такой же беззащитный и недоступный в своей уязвимости, хотя внутри него — там, в ограниченной тесноте, не плавало ничего живого.

Четвертый раз за один день садясь в трамвай, с вожделенным журнальчиком в левой руке, он, взявшись правой рукой за поручень, как-то по-книжному и не совсем по-детски задумался о себе в третьем лице: «Живет человек, полжизни нюхает чужие подмышки, потом, не сразу, но неотвратимо убеждается, что и у него точно такие же. До самой смерти».

Текстик на польском языке заметно девальвировал содержание куцей биографической справки с дискографией. Качество картинки было хуже трижды переснятой любительской фотокарточки с большим пальцем в верхнем углу. Разочарование понуждало призадуматься, как сеанс «зажимбола» на вечернем сеансе в летнем кинотеатре, — надо это тебе или нет? Тебе в самом деле это нравится, или ты продолжаешь подражать так называемым простым людям, в надежде, что они со временем признают тебя за своего и, если случится несчастье, помогут собирать разлетевшиеся из чемоданчика зубчатые открытки, закрывая глаза на то, что там изображено? По-моему, пора незаметно отдаляться от «охотников за «Кругозорами», раз уж ты, Аким Простота, сблизился с ними столь опрометчиво. А в первую очередь — пошли подальше свою «первую любовь», тем более, она, рано или поздно, там и окажется — с таким-то «нюхом»! С Данченко еще надо работать и работать. Готов ли ты к этому? Подумаешь — ответь.

В конце сентября среди учеников самойловской школы замелькал патологического вида новичок. Звали новенького соответственно — 220. Проанализировав вырезку из «Панорамы», он скрипучим голосом изрек, тыча пальцем в отдел «дискография»:

«Ни хуя! «Sabbath Bloody Sabbath» уже не последний. Последний называется «Sabotage», — и сластолюбиво повторил, растягивая гласные, — Сабата-а-а-аж».

Так оно и было. Редкостный случай, когда Азизян сказал правду.

III

Увидев, что от остановки 36-го к дому приближаются Азизян с Макашовым, Ткаченко помахал им с балкона рукой и пошел открывать дверь. Он ждал гостей к пяти, но они почему-то задержались, а позвонить было нельзя, так как у Ткаченко еще не было телефона. Посуду на столе он расставил заранее, консервы убрал в холодильник. Не обращая внимания на отца, в коридоре возился с кубиками трехлетний ребенок. Детская располагалась справа от входа, свернув за левый угол и миновав совмещенный туалет с кладовкой, человек попадал либо в кухню окнами во двор, либо в «залу» с балконом, откуда видна остановка.

Азизян с Макашовым опоздали из-за того, что, сойдя за пару остановок раньше, возле единственного в новом микрорайоне универсама, долго спорили, кто будет платить за бутылку водки, почти забыв, для чего они сюда приехали и для чего она им нужна. Азизян настаивал, что поллитру должен взять Макашов, поскольку «порошок» добывал он — Азизян, а это главное, без этого — не обойтись. У Азизяна был план.