Злая вечность - Георгий Песков

— Вы говорите о Лазаре и о дочери Иаира? — спросил князь.

Библиотекарь поморщился.

— Нет. Эти случаи не подходят. Я имел в виду другое.

— Он внезапно оборвал и взглянул на часы.

— Однако! — вскричал он, — как мы заболтались! Меня ждет моя микстура, которую я должен принимать ровно в девять, а вас, князь, вас ждет нечто неизмеримо более приятное.

— Подождите! Два слова, — остановил его князь. — Ведь способ… тот способ, в котором вся трудность… он уже найден? Да?

Библиотекарь довольно долго, не отвечая, глядел на князя. Не просто глядел, а своими выпуклыми, как оптические стекла, глазами точно в лупу его рассматривал.

— Найден, да! — сказал он, наконец, как бы убедившись, что сказать это теперь уже можно.

— В чем же он состоит? И были ли опыты? Ведь опытов еще не было? Не правда ли? Или были? — Задавал эти вопросы князь очень нервно.

— Не спешите, дорогой, — остановил библиотекарь. — Дело, о котором я говорю вам, слишком серьезно. Вы понимаете, конечно, что если говорю, то не для удовлетворения вашего любопытства. Ну, а коли нам вместе работать, так запаситесь терпением. Да, опыты были. Хотя, не скрою, не вполне еще удачные.

— А! — разочарованно протянул князь.

— Трудности здесь таковы, что удивляться неудачам не приходится, — заметил библиотекарь. — Но способ верный. И единственный. Это несомненно.

— Почему же не удались опыты?

Библиотекарь развел руками.

— Что вы хотите? Неудачи в новом деле бывают всегда. Я лично объясняю их негодностью экспериментального материала. Субъект, с которым мы экспериментировали, был выбран неудачно, — пояснил он, видя, что князь не понимает. — Теперь в этом отношении придется быть осторожнее.

Говоря это, библиотекарь навел на князя свои телескопические глаза. Изнутри черные, они принимали множество внешних отсветов. Так переливается лунный свет в темных окнах необитаемых домов.

— Как я уже говорил вам в прошлый раз, — начал он мягко, словно подползая, — есть только один способ воздействовать на душу в желательном дли нас направлении. Аскеза навыворот. Умерщвление души.

— Грехом? — князь произнес это с внешним спокойствием.

— Вы сказали.

— Стало быть, способ состоит в совершении греха? Преступления, может быть? Какого?

Библиотекарь снисходительно усмехнулся.

— Дорогой князь, я еще раз прошу вас не спешить и сохранять спокойствие. «Совершить грех» — как вы наивно выразились — не мудрено. Ведь все, что мы делаем, есть, в сущности, грех. Никто — так учит церковь — не свободен от греха. Но вам, несомненно, известно, что против отравы греха существует противоядие.

— Покаяние, — сказал князь.

— Совершенно верно. Кстати, ведь вы, надеюсь, не церковный человек, князь? Я потому спрашиваю, что вы уж очень правоверно ответили?

— Как вам сказать?… Нет. У меня иногда бывает потребность молиться. Но в церковь… в церковь я хожу редко.

— Это очень хорошо. Еще лучше было бы не ходить туда вовсе. Когда вы причащались в последний раз?

— Кажется, лет десять не говел. Но почему это вас интересует?

— Это важно, князь. Это крайне важно. Для удачи нашего эксперимента. Я имею в виду, — прибавил он поспешно, — что, работая вместе, надо же нам друг друга знать. Да, так вот, видите ли, мы как будто и договорились: грех — болезнь души. Лекарство — покаяние. Говорят, есть смертные грехи. Но, насколько мне известно, священник имеет право отпускать самые страшные. Предательство, матереубийство, растление детей, кощунство — все покрывается искренним покаянием. Есть только один грех, князь, против которого это средство бессильно.

— Я не знаю такого страшного греха, — бледнея, сказал князь.

— Дело не в том, что грех этот страшен, — успокаивая, мягко возразил библиотекарь. — На мой взгляд, он вовсе не так уж страшен. Во всяком случае, мне известно много вполне порядочных людей, этим грехом согрешивших. Он совсем не гнусен. Он не принадлежит к категории неэстетичных, грязных грехов, в которых трудно каяться. Мне лично кажется, что в этом грехе есть своеобразная мрачная красота, недаром же так часто вдохновлял он писателей и поэтов. И все-таки грех этот таков, что ни один совершивший его никогда в нем не каялся и, следовательно, не получал и отпущения. Это позволяет, не правда ли, заключить, что только этот единственный грех приводит душу к неотвратимой, окончательной гибели.

«Все это недаром… Это он неспроста…» — мелькнуло в голове князя.

— Господин библиотекарь, — сказал он, под тоном раздражения скрывая тревогу, — что значат ваши недомолвки? Почему не говорите вы прямо? Или вы мне не доверяете?

Библиотекарь, не отвечая, вдруг встал.

— Пора, князь. Не всю же ночь, в самом деле, нам беседовать, хотя бы и на столь занимательные темы. Кстати, ведь вы, конечно, читали Достоевского?

— Достоевского? — опешив, переспросил князь.

— Да, вашего célèbre écrivain. Знаете ли, что он отчасти предвосхитил нашу мысль? Не шутя! Даже рецепт вечности дал. В общих чертах, без разработки деталей, разумеется. Помните того странного субъекта, который говорит, что человек, заявивший «великое своеволие», тотчас же станет богом, человекобогом в антитез Богочеловека. Это гениально у него.

— Самоубийство?!.. — вдруг с ужасом вспомнив Кириллова, догадался князь.

— Непременно, — торжествуя, вскричал библиотекарь. — Но без боли, заметьте, без малейшего неприятного ощущения. Несколько капель снотворного, как высшая степень непокорства! А затем… затем сейчас же, немедленно зондом вводится в сердце один необычайно сильный возбудитель. Оба реагента — им самим синтезированные сложнейшие составы. — Я видел формулы. Реакция мгновенна. Сердце тотчас же начинает снова функционировать. Фантастический человекобог Достоевского становится реальностью. Он уже не тварь. Он швырнул Богу дарованную Им временную жизнь и, взамен ее, вырвал вечность. Не для себя только, но для всех. Остальным, чтобы к ней приобщиться, не нужно проявлять великого своеволия. Дальше все пойдет естественным, так сказать, физиологическим путем. Мы просто-напросто будем прививать им бессмертие, как оспу. Согласятся, будьте покойны. Соглашаются же сейчас на вытравление душ, которое мы ведем в грандиозных размерах. Еще с какой радостью соглашаются-то! Кому же весело страдать? Им наслаждаться хочется. Кроме того, иметь душу скоро просто неприличным станет: вышло из моды. Это как с отростком слепой кишки: прежде необходимым считали, потом догадались, что атавистический орган и что вырезать надо. Но начать, быть первым — это другое! На это «вытравленные» не пойдут. Здесь человекобог нужен. Они, остальные, будут приобщаться новой вечности его кровью. Кровью того, кто «смертию смерть победил». Все — как там. Все совершенная копия. Только там, у Него — мечта. У нас — реальность.