Тень Галилеянина - Герд Тайсен

Наше молчание сливалось с молчанием пустыни, растворяясь в нем. Наконец, я сказал:

– Варух, я тоже когда-то, как и ты, бежал от обыденной жизни. Я ушел в пустыню, к одному отшельнику. Я искал истинной жизни. И я вернулся назад. Я понял, что и в пустыне людям не избавиться от житейских противоречий. У меня к тебе предложение: присоединяйся к нам! Ты можешь жить у нас. Мы поможем тебе начать все сначала!

Варух был не согласен:

– Нам запрещается доверять всякому, кто не член нашей общины!

– Но послушай, Варух, – возразил я, – ты ведь уже доверился нам!

С некоторым сомнением он сказал:

– Наверное, вы правы.

Я дальше гнул свою линию:

– И веришь ли ты по-настоящему ессеям?

– Об этом-то мы и спорили тогда! – воскликнул он тут, – я хотел такой общины, чтобы ей можно было довериться!

И вдруг его словно прорвало: он поведал нам историю своего исключения. То и дело сбиваясь и говоря одними обрывками фраз. Запинаясь от волнения. Но, мало-помалу, мы поняли, в чем было дело.

Всякий, кто вступает в общину, отказывается от личного имущества. Члены общины называют себя поэтому «нищими в духе». Богатство считается шагом на пути к гибели. Но пока они еще послушники, им под величайшим секретом рассказывают о неких загадочных медных досках, доступ к которым есть только у посвященных.[56] На этих досках запечатлены свидетельства о невероятных сокровищах, точные сведения о том, где нужно копать, чтобы их найти. О том, сколько там того и другого металла. До сих пор никто этих сокровищ не видел. Но все верят, что они существуют.

Варух же сказал: ессеи должны быть последовательны в своем отказе от богатства. Как можно называть себя «нищими», если наше имущество больше доходов всей Иудеи, Галилеи и Палестины вместе взятых? Нужно использовать эти деньги для помощи бедным.

Развернулась большая дискуссия. В самый разгар споров Варух позволил себе такую мысль: может быть, никакого сокровища и вовсе нет! Может быть, послушникам рассказывают о нем лишь затем, чтобы им легче было отказываться от собственного имущества. Они должны верить в то, что хорошо обеспечены! Но ему, Варуху, не нравится, что их совместная жизнь строится на самообмане! Или нужно доказать, что сокровища и в самом деле существуют или больше про них не говорить.

Подозрения, что за всем этим стоит обман, показались большинству оскорбительными. Варуха, как представлявшего угрозу для мирной жизни общины, исключили – и навсегда!

Я спросил, за что еще и насколько могут исключить из общины. Варух привел несколько примеров:

– За неверные сведения об имуществе при вступлении в общину полагается исключение сроком на год и пожизненное сокращение дневной порции на четверть. Полгода дают за ложь, гнев на товарища по общине или если кто станет расхаживать голым. Месяц получает тот, кто нарушит дисциплину во время общего собрания, если, например, без разрешения уйдет, будет плевать или громко смеяться. Десять дней полагается, если кто-то во время собрания уснет или будет размахивать левой рукой![57]

– Суровые наказания, – сказал я, – а ты и правда хочешь обратно в свою общину? Почему ты так держишься за нее? Почему ты вообще попал к ессеям?

– Первое, что я услышал о ессеях, было то, что они отвергают рабство. Отвергают его, потому что рабство нарушает равенство между людьми. Оно, по их словам, противоречит закону природы. Природа породила и взрастила всех людей. Все мы – дети природы. Все люди – братья. Только богатство раскололо людей на две части, превратив доверие в недоверие, а дружбу – в ненависть.[58] Я пришел в восторг. Где еще есть такое общество, чтобы в нем отвергалось рабство? Нигде!

– Но разве вы не променяли рабство у людей на рабство у суровых законов?

– Наша община несовместима с обычным жизненным укладом! Кто настолько непохож на остальных, вынужден провести резкую грань между собой и ими! Наши законы и должны быть жестокими!

И, помолчав немного, прибавил:

– Вам видны лишь жестокие стороны нашей жизни. Ничего другого вы не видите! Это такое счастье чувствовать, что не имеешь ничего общего с тем миром, где люди угнетают, эксплуатируют и мучают друг друга! Мы ждем, что мир чудесным образом преобразится. И уже сейчас живем так, как все будут жить в этом новом мире.

Мы поем об этом в чудесных песнях, которые завещал нам основатель нашей общины.[59]

Я славлю Тебя, Боже,За то, что ты вырвал мою жизнь у смерти.Ты спас меня из преисподней!Я принадлежу новому миру.Я буду жить по законам Твоего нового мира.Я знаю: у меня есть надежда,Хотя я и создан из праха.Потому что Ты освободишь меня от всех ошибок,И я смогу войти в общину святых людей.

Такие песни мы поем иногда во время наших трапез.[60] Эти трапезы нам особенно в радость. Все участники сияют чистотой. Они только что из бани, освежили себя и сняли рабочие одежды. Пекарь приносит хлебы, повар ставит перед каждым еду. Священник благословляет трапезу. Внешне ничего особенного. Посторонний глаз вряд ли увидит здесь что-то необычное. Для нас же в этих совместных трапезах – предвосхищение будущих трапез. Когда в грядущем мире за одним столом с нами воссядет Мессия. Но, как я уже сказал, непосвященному невозможно об этом рассказать. Эта радость доступна только тому, кто член общины.

Я перебил его:

– Но и я смогу ощутить эту радость, если ты поешь с нами.

Варух удивленно посмотрел на меня. Я медленно достал из нашего багажа несколько фиников и протянул ему. Мы все, Тимон, Малх и я, напряженно смотрели на Варуха. Возьмет или нет? Он колебался. Никто не проронил ни звука. Кругом было тихо. Воздух между нами вибрировал от напряжения. Я не опускал руки с финиками. Наконец, Варух протянул руку.

– Спасибо! – сказал он, взял финики и разделил между всеми. Мы засмеялись. Отныне Варух был одним из нас.

Солнце еще не село, а мы уже повернули из пустыни обратно, к населенным местам. Наш путь лежал в Иерихон. Варух ехал с нами. Из продолжительных бесед с ним я узнал о ессеях многое – гораздо больше, чем рассчитывал. Они произвели на меня сильное впечатление, хотя кое от чего мне, как и раньше, делалось не по себе. На постоялом дворе в Иерихоне я набросал на листе папируса свой первый отчет о ессеях. Для этого мне пришлось ненадолго уединиться. Приезжие – в основном, купцы во главе небольших караванов – устроились в тени под деревьями. Я же сел один в маленькой комнате и начал писать.

Ессеи представляют собой общину с очень строгими порядками, для которой главное – религия. Эти люди ушли в пустыню, потому что полагают, что в условиях обычной жизни не смогут выполнять Божьи заповеди. Они отличаются от прочих евреев в первую очередь тем, что и них свой собственный календарь: они празднуют свои праздники по солнечному календарю, тогда как все другие пользуются лунным. Поэтому они не могут принимать участие в храмовом служении. Те дни, которые считаются там праздничными, для них ~ будни. Напротив, когда они отмечают праздники, у всех остальных евреев обычные дни.[61]

Их отношения с жреческой аристократией в Иерусалиме уже не такие напряженные, как раньше. Хотя они и не участвуют в храмовых жертвоприношениях, но тем не менее посылают дары в Храм.

Для государства в них нет никакой опасности. Все ессеи при вступлении в общину в обязательном порядке клянутся, что никогда не станут участвовать в разбое (к разбою у них относятся также и выступления против римлян). Никаких секретных складов оружия у них нет. Самое большее, что им позволяется, – это иметь меч, чтобы было чем защитить себя в случае нападения.[62]

Ессеи очень строги в истолковании наших законов о браке. Они отвергают всякую полигамию и говорят: «Бог создал людей – мужчину и женщину, а не мужчину и двух женщин». И приводят свои доводы: закон о браке имеет силу как для мужа, так и для жены. Как женщина не должна иметь больше одного мужа, так и мужчине полагается иметь только одну жену. Точно так же говорят они: если мужчине не позволяется брать в жены свою тетку, то и женщина не должна выходить замуж за своего дядю. Так же не принимают они и развод.[63] При таком понимании брачных законов они не могут относиться к семейной жизни наших царей из династии Иродов иначе как неодобрительно: Ирод Великий жил сразу со многими женщинами. Его сыновья часто брали в жены своих племянниц. Ясно, что и брак Ирода Антипы с его золовкой они тоже не признают.

Итак, я не стал писать, что ессеи ненавидят римлян. Они и вправду отвергали идею вооруженного сопротивления. Зато они мечтали о великой войне, которая ждет мир в конце времен. Войне, когда они, объединившись с другими детьми света, победят и уничтожат детей тьмы. Вопрос состоял лишь в том, когда они решат, что наступили эти последние дни. После того они могли стать опасными.[64]