Тень Галилеянина - Герд Тайсен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подъехав ближе, мы увидели, что человек этот с трудом передвигает ноги. Вот он сел на землю. Мы пришпорили лошадей. Что если ему нужна наша помощь?
Но почему он вдруг замахал руками? Увидел нас и зовет? Нет, похоже, просит ехать своей дорогой. Сейчас уже мы подъехали достаточно близко, чтобы получше рассмотреть его: истощенная фигура, скорчившаяся на земле. Сомнения рассеялись: конечно, он нуждался в помощи! И все же поднимал руки, прогоняя нас!
Может быть, он принял нас за врагов? Разбойников, которые хотят ограбить его и надругаться над ним? Я слез с лошади, попросив своих спутников подождать. В руку я нарочно взял бурдюк с водой, чтобы ему стали ясны мои благие намерения. Так, с бурдюком в руке, я начал осторожно приближаться.
Все это время человек, не переставая, махал руками. Я услышал, как он крикнул: «Нет, нет!».
Я остановился, не зная, что и думать. Может быть, у него уже начались галлюцинации? Или этот бедняга – одержимый, которого загнал в пустыню его бес? Такие находили здесь верную смерть, если только кто-то не приводил их обратно, поближе к жилищам людей, где они могли кормиться подаянием.
Когда я подошел к нему, незнакомец хотел убежать. С трудом, пошатываясь, поднялся. Силы его явно подходили к концу. Несколько шагов – и я уже догнал его.
– Шалом, – сказал я, – я Андрей, сын Иоанна!
Человек молчал.
– Не хочешь поесть и попить?
Он затряс головой:
– Мне нельзя, – прошептал он.
Ничего не понимая, я уставился на него:
– У тебя такой вид, что тебе надо срочно чего-нибудь съесть и выпить.
– Нет, мне нельзя. Я связан обещанием. Мне запрещено!
– Я не понимаю!
– Этого никто не поймет! Я об одном прошу: уходите. Предоставьте меня моей судьбе! Уходите! Так лучше для нас всех!
У меня пробежали мурашки по телу. Неужели все-таки сумасшедший? И в нем сидит бес, который беспощадно толкает его к самоуничтожению? Или он дал обет? Или передо мной был один из тех, что постом доводят себя до крайней степени истощения, чтобы на грани жизни и смерти испытать видения и краем глаза заглянуть в небесные тайны? Одно не оставляло сомнений: незнакомец умирал от голода и жажды. Так почему же он не давал себе помочь? Я изменил тактику:
– Мы заблудились, – голосом просителя сказал я, – не мог бы ты помочь нам?
Незнакомец замялся. Я нашел правильный тон. Ведь многие деликатные люди тогда и только тогда принимают от других помощь, если те делают вид, что сами в ней нуждаются!
– Куда вам нужно? – спросил незнакомец.
– К ессеям!
Человек вздрогнул.
– Ты можешь отвести нас к ним?
Он затряс головой. Но потом прибавил:
– Я вам покажу дорогу. Только сам не пойду с вами. И у меня есть к вам одна просьба: вы не могли бы им кое-что передать?
– Конечно! Что мы должны передать?
– Скажите ессеям: «Я, Варух, сын Варахии, желаю мира всем братьям! Я поручил от моего имени просить вас: примите меня обратно! У меня больше нет сил, и я так долго не выдержу!»[52]
– Ты ессей! Они что, прогнали тебя? Заставили уйти в пустыню?
– Да!
– Но почему ты бредешь по этой мертвой земле, вместо того чтобы добраться до Иерихона или Иерусалима?
– Тому, кого исключили из общины, запрещено общаться с другими людьми. Он не может принять от них даже куска хлеба! Даже глотка воды. Иначе он может проститься с надеждой, что его когда-нибудь примут обратно!
– Но это бесчеловечно! – возмутился я. – Что же ты натворил, что с тобой обошлись так жестоко?
– Мы, вступая в общину, даем клятву, которая обязывает меня к молчанию.[53]
Неужели Варух был преступником? Нет! Это следовало исключить. Разве преступник чувствовал бы себя связанным клятвой? Разве стал бы он в таком отчаянном положении проявлять щепетильность? Что за невероятную власть имела ессейская община над этим человеком, если он скорее был готов к мучительной смерти, чем согласился бы навсегда распрощаться с ней! Эта власть была подобна бесу: она всецело владела им и оставляла ему лишь один выбор: или умереть в пустыне, или вернуться в общину! Знать бы только, что такое я должен сделать, чтобы вернуть ему вкус к жизни!
Мне в голову пришла мысль:
– Если бы мимо проходил отшельник, который, как и вы, ждет в пустыне Бога, – он мог бы тебе помочь?
В ответ Варух снова затряс головой:
– Нет: все, кто не вступил в нашу общину, – дети тьмы!
Против духа этой общины я казался совершенно беспомощным. Но я не отставал:
– Хорошо, еду и питье ты не должен брать ни из чьих рук. Но неужели ты откажешься принять их из рук Бога? Он сам без участия людей выращивает плоды и травы. Его-то пищу ты станешь есть?
– Но здесь ничего не растет!
– Идем, – сказал я, – я отвезу тебя туда, где ты найдешь еду, которую не осквернило прикосновение человеческих рук.
Банн научил меня, как питаться травами, кузнечиками и диким медом. Он перенял это умение от бедуинов.[54]
По виду Варуха я понял, что победил. По очереди беря его на своих лошадей, мы поскакали в сторону Иордана. Скоро мы приблизились к зеленой полоске, пересекавшей мертвую пустыню, словно напоминание о неистребимом торжестве жизни. Мы привезли Варуха на берег. Он опустился на колени и губами ловил струи Иордана. Вода сама текла ему в рот. Он с жадностью вбирал ее в себя. Тем временем Тимон, Малх и я обыскивали окрестности в поисках съестного: мы набрали трав, плодов и кузнечиков, которые, жареные на костре, имели чудесный вкус. И Варух поел. Он ел все, что природа произрастила сама по себе! Он ел и пил! Было радостно смотреть на него. Это было так, как будто жизнь одержала победу над смертью.
Несколько деревьев бросали тень, и мы расположились под ними. Перед нашими глазами простиралась пустыня, похожая на поле, оставшееся после какой-то доисторической битвы. Позади нас – долина Иордана. Какое чудо, что в таком месте росли травы, кусты и деревья! Небольшого количества воды оказалось довольно, чтобы превратить мертвую равнину в цветущий сад. Мне подумалось: всякая жизнь цветет на границе со смертью. Лес превращается в пустыню. Живая вода – в Мертвое море. Свет – в парализующий зной!
Варуха в пустыне бросать на произвол судьбы нельзя, это ясно! Он умрет. Но тогда как быть? Должны ли мы передавать ессеям его послание? Или лучше помочь ему вернуться в свою общину? Но все во мне противилось такому решению. Ведь ессейская община имела над людьми такую страшную власть – власть, которая гнала их на смерть. Вероятно, где-то в глубинах этой власти таилась жизнь. Но как быстро из нее получались разрушение и смерть!
Кроме этих сомнений, были и другие. Я спрашивал себя: а что если они вообще не примут его назад? Что же такое он натворил? Быть может, и вправду что-то ужасное? Но пусть даже так – все равно Варух мог оказаться мне полезен. Он мог сообщить мне самые разные сведения о ессеях, и я имел основания тем больше рассчитывать на его откровенность, чем глубже существовал его разрыв с общиной. Чем же он им не угодил? Мне непременно нужно это выяснить.
Ответ на заданный мною вопрос прозвучал уклончиво:
– Не могу ничего сказать. Иначе я выдам тайны, а они такого рода, что хранятся общиной особенно ревностно.
Я не отступал:
– Почему у вас, что ни возьми – все тайна? Зачем такая таинственность?
– Тот, кто присоединяется к нам, навсегда оставляет обычную жизнь. Он видит, как другие люди, сами не видя того, мчатся навстречу гибели. Отныне он не должен иметь с ними ничего общего. Иначе они соблазнят его оставить однажды избранный путь. Он должен сжечь все мосты, все связи. Вступая в общину он клянется любить только своих товарищей по общине и ненавидеть всех детей тьмы – и, конечно, не открывать непосвященным ничего из того, что как-то связано с общиной![55]
– Вы клянетесь в ненависти ко всем остальным?
– Да!
Тимон и Малх, угощаясь собранными нами плодами, не пропускали ни слова из нашего разговора. Больше всего им нравились плоды некоторых кактусов, а к жареным кузнечикам они, напротив, даже не притронулись. При последних словах Варуха Тимон вступил в разговор:
– Ты что, в самом деле нас ненавидишь?
Варух затряс головой:
– Я ненавижу детей тьмы, изменивших Божьей заповеди! – неуверенно пробормотал он.
Теперь уже вмешался Малх:
– Неужели ты правда хочешь назад к этим твоим людям?
– А что мне еще остается?
– Разве ты не можешь вернуться назад, в родную деревню?
– Я бросил все. Я продал свое имущество. Все деньги, которые за него получил, я отдал общине. Я целиком завишу от них!
– Родители твои живы? А братья и сестры?
– С семьей я порвал. Мне нет пути назад. Или я вернусь в общину, или мне придется и дальше жить в пустыне!
Он замолчал, опустив голову.
Тимон и Малх тоже молчали.
Наше молчание сливалось с молчанием пустыни, растворяясь в нем. Наконец, я сказал:
