Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов

Папа что-то ответил, но нам за треском мопеда было не разобрать.

Удовлетворенная Валя вернулась в хату и сообщила:

— Сказав, поиздом до Брянська, а там вже и недалеко!

Моих знаний географии хватало, чтобы понять, какое расстояние разделяет брянские леса и наши степи.

От такого известия мама явно пала духом, казалось, еще немного, и она заплачет. Чтобы не видеть ее в таком состоянии, я уставился на большой портрет Ленина, единственное украшение хаты. Тот висел прямо над нашей койкой, а рядом стояло ведро под грибы.

И начали мы отдыхать и набираться сил.

Вставали с петухами, завтракали и отправлялись в пеший поход на реку. Все равно деться больше некуда. Хата была маленькая, в одну комнату, с закутком у печки, а народу хватало. Валя, ее мама, папа, младшая сестра, девятилетняя Ирка, бабушка и приехавший на лето четырнадцатилетний двоюродный брат Сашка. Им и так тесно, а тут еще и мы заявились.

Не то что нас не ждали, но и особой радости не выказывали, с первого дня приняв тон насмешливо-покровительственный, как с недоразвитыми. Больше всего любили при каждом удобном случае попрекнуть Москвой. Например, прошу я нормального чая, а не этого липового цвета, от которого уже тошнило и сводило скулы, так кто-нибудь из них обязательно скажет:

— Ось ще гроши переводыты! Тут тоби не Москва!

Все принимались смеяться, а мама очень смущалась, подталкивала мне жестяную кружку и громко шептала в ухо:

— Да пей же, пей, тебе говорят, это полезно!

С тех самых пор слово «полезно» мне ненавистно даже больше, чем слово «духовность».

Бедность вокруг была настолько удручающая, что на этом фоне нищее мое детство в Щербинке казалось непристойной роскошью. Во многих хатах, что мы видели, люди спали на полу, на каких-то тряпках и тулупах, одеты там все были хуже голодранцев, ели хлеб, лук и картошку, и если в семье тратили рубль в день на еду, на всю ораву, то хорошо. Наши немалые запасы тушенки и селедки мы вместе смолотили в первую же неделю. А они наворачивали, качали головами и восхищенно покрякивали:

— Ось же життя у вас в Москви!

Огороды были, и немаленькие, но невероятно скучные. Смородина с вишней уже отошли, других фруктов, про которые перед поездкой постоянно твердила мама, там не наблюдалось, не было даже яблок. Сплошные те же лук да картошка. Лук от постоянных июньских дождей в том году повсеместно сгнил, и это было трагедией для всех окрестных сел. Цыбулю сдавали за деньги, выручая до пяти-шести сотен рублей с огорода, а тут осталась жалкая часть урожая, да и то луковицы были мягкие, полупустые. Оставалась надежда на картошку, ботва которой покрывала все пространство за хатами.

Вообще тема еды, пожалуй, там была главной. Вот у Грицька ковбасу на той неделе зробилы, но жадные, никого не угостят, а кум на грузовике сгонял в выходные аж в Курск, зато привез сыра две головки, ящик сгущенного молока, две банки обещал продать. А в военном городке — два часа ехать — шоколад в буфете, да и ну его, тильки гроши переводыты. Дважды сами взбивали масло из молока, придавая событию вселенский масштаб. Намазали и нам с мамой на хлеб тонким слоем. Масло как масло, но мама, явно делая приятное нашим хозяевам, зажмуривалась и говорила:

— Восхитительно!

Потом делали «пирожные», то есть на хлеб с маслом насыпали сахарный песок в палец толщиной. Причем пирожные эти нужно было поедать не в хате, а расхаживать с ними взад-вперед по улице, хрустеть сахаром у всех на виду, чтоб показывать достаток.

Наши московские карамельки сделали меня на время настоящим заморским принцем с дарами. Не успевал я показаться из ворот, как налетала орава вопящих детей, тянувших руки. Я быстро раздавал все, что было, но они бежали за мной еще с километр в надежде. Полный рюкзак конфет, что мы привезли с собой, растаял за пару дней. Основную часть слопал Сашка, двоюродный брат Вали.

Сашка был старше меня на три года, выше на две головы, но при этом тощий, нескладный. У него было два занятия: он либо что-то с дикой жадностью поглощал, либо торчал в туалете, исходя поносом.

Говорил Сашка мало, знал, как мне казалось, еще меньше. Не успевал он продрать глаза, как начинал со своей лежанки завывать:

— Исты хОчу!!!

Бабушка Вали, явно к Сашке теплых чувств не питая, ворчала:

— Та щоб ты сказывся! Ты и так у нас все зжер! Колы тильки тебе заберуть вид нас!

Сашка, нимало не смущаясь, продолжал свое:

— Исты хочу!!!

Бабушка не уступала:

— Так ты або жрешь, або дрыщещь!

Сашка тут же парировал:

— Це я з голоду дрыщу, бо вы мени исты не даете!

Бабушка, кряхтя, сползала с лавки, бормоча:

— Хоч бы ты рыбы наловив, проклятый!

В ответ на это предложение Сашка клятвенно заверял:

— Та дайте мени гроши на удобрення, я вам три мишки рыбы наловлю!

Дело в том, что местные жители считали традиционную рыбалку при помощи удочки делом ниже своего достоинства, подходя к этому занятию со всей ответственностью и смекалкой. Они покупали мешок нитратных удобрений и высыпали их в реку. Река вскипала, а все живое всплывало кверху брюхом на три километра ниже по течению. Как они после этого не боялись употреблять такую рыбу в пищу, оставалось тайной.

Сашке деньги не давали вовсе не из-за опасения за экологию родного края, а справедливо полагая, что он их попросту прожрет. Да и вообще с деньгами там было туго, и вторая главная тема постоянного обсуждения были гроши. Як их заработать, те гроши, и як жить, их не тратя.

Вот и бабушка, скрываясь за печкой, раздраженно говорила:

— Гроши тоби! Де я их визьму! Нехай маты твоя тоби, дурному, гроши дае!

Напоследок, уже перед тем как подняться, Сашка громко, во всю мочь вопил, чтоб стоящая за печкой бабушка услышала:

— Исты хочу!!! Бабка, дай мени поисты, або я тебе ножиком зарижу!

Та начинала быстро-быстро креститься и убегала в огород.

Все эти диалоги происходили в трех шагах от нашей койки, по этой причине каждое утреннее пробуждение было не лишено своеобразия, но мы и к этому привыкли.

В один из дней Сашка стащил у нас из-под кровати три последние банки тушенки, вспорол их за сараем и слопал за секунду. У него случились такие колики, что уже было собрались везти его на грузовике в район, в больницу, да бабушка не дала, сказав, ничего, авось продрищется,