Том 1. Стихотворения 1828-1831 - Михаил Лермонтов

Эпитафия (Утонувшему игроку)*

Кто яму для других копать трудился,Тот сам в нее упал-гласит писанье так.Ты это оправдал, бостонный мой чудак,      Топил людей — и утопился.

Дереву*

Давно ли с зеленью радушнойПередо мной стояло ты,И я коре твоей послушнойВверял любимые мечты;Лишь год назад, два талисманаСветилися в тени твоей,И ниже замысла обманаНе скрылося в душе детей!..

Детей! — о! да, я был ребенок! —Промчался легкой страсти сон;Дремоты флёр был слишком тонок —В единый миг прорвался он.И деревцо с моей любовьюПогибло, чтобы вновь не цвесть;Я жизнь его купил бы кровью, —Но как переменить, что есть?

Ужели также вдохновеньеУмрет невозвратимо с ним?Иль шуму светского волненьяБороться с сердцем молодым?Нет, нет, — мой дух бессмертен силой,Мой гений веки пролетит;И эти ветви над могилойПевца-страдальца освятит.

Предсказание*

Настанет год, России черный год,Когда царей корона упадет;Забудет чернь к ним прежнюю любовь,И пища многих будет смерть и кровь;Когда детей, когда невинных женНизвергнутый не защитит закон;Когда чума от смрадных, мертвых телНачнет бродить среди печальных сел,Чтобы платком из хижин вызывать,И станет глад сей бедный край терзать;И зарево окрасит волны рек:В тот день явится мощный человек,И ты его узнаешь — и поймешь,Зачем в руке его булатный нож:И горе для тебя! — твой плач, твой стонЕму тогда покажется смешон;И будет всё ужасно, мрачно в нем,Как плащ его с возвышенным челом.

«Всё тихо — полная луна…»

Всё тихо — полная луна*Блестит меж ветел над прудом,И возле берега волнаС холодным резвится лучом.

«Никто, никто, никто не усладил…»

Никто, никто, никто не усладил*В изгнаньи сем тоски мятежной!Любить? — три раза я любил,Любил три раза безнадежно.

1830 год. Июля 15-го (Москва)*

Зачем семьи родной безвестный кругЯ покидал? Всё сердце грело там,Всё было мне наставник или друг,Всё верило младенческим мечтам.Как ужасы пленяли юный дух,Как я рвался на волю к облакам!Готов лобзать уста друзей был я,Не посмотрев, не скрыта ль в них змея.

Но в общество иное я вступил,Узнал людей и дружеский обман,Стал подозрителен и погубилБеспечности душевный талисман.Чтобы никто теперь не говорил:Он будет друг мне! — боль старинных ранИз груди извлечет не речь, но стон;И не привет, упрек услышит он.

Ах! я любил, когда я был счастлив,Когда лишь от любви мог слезы лить.Но эту грудь страданьем напоив,Скажите мне, возможно ли любить?Страшусь, в объятья деву заключив,Живую душу ядом отравить,И показать, что сердце у меняЕсть жертвенник, сгоревший от огня.

Но лучше я, чем для людей кажусь,Они в лице не могут чувств прочесть;И что молва кричит о мне… боюсь!Когда б я знал, не мог бы перенесть.Противу них во мне горит, клянусь,Не злоба, не презрение, не месть.Но… для чего старалися ониТак отравить ребяческие дни?…

Согбенный лук, порвавши тетиву,Гремит-но вновь не будет прям, как был.Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,Последнее усилие свершил;Что ж. — Ныне жалкий, грустный я живуБез дружбы, без надежд, без дум, без сил,Бледней, чем луч бесчувственной луны,Когда в окно скользит он вдоль стены.

Булевар*

С минуту лишь с бульвара прибежав,Я взял перо — и право очень рад,Что плод над ним моих привычных правУзнает вновь бульварный маскерад;Сатиров я для помощи призвав, —Подговорю, — и всё пойдет на лад.Ругай людей, но лишь ругай остро;Не то —… ко всем чертям твое перо!..

Приди же из подземного огня,Чертенок мой, взъерошенный остряк,И попугаем сядь вблизи меня.Дурак скажу — и ты кричи дурак.Не устоит бульварная семья —Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак,Невинная красотка в 40 лет —Пятнадцати тебе всё нет как нет!

И ты, мой старец с рыжим париком,Ты, депутат столетий и могил,Дрожащий весь и схожий с жеребцом,Как кровь ему из всех пускают жил,Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем,Хоть там княжна лепечет: как он мил!А для того и силится хвалить,Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..

Подалее на креслах там другой;Едва сидит согбенный сын земли;Он как знаток глядит в лорнет двойной;Власы его в серебряной пыли.Он одарен восточною душой,Коль душу в нем в сто лет найти могли.Но я клянусь (пусть кончив-буду прах),Она тонка, когда в его ногах.

И что ж? — он прав, он прав, друзья мои,Глупец, кто жил, чтоб на диэте быть;Умен, кто отдал дни свои любви;И этот муж копил: чтобы любить.Замен души он находил в крови.Но тот блажен, кто может говорить,Что он вкушал до капли мед земной,Что он любил и телом и душой!..

И я любил! — опять к своим страстям!Брось, брось свои безумные мечты!Пора склонить внимание на дам,На этих кандидатов красоты,На их наряд-как описать всё вам?В наряде их нет милой простоты,Всё так высоко, так взгромождено,Как бурею на них нанесено.

Приметна спесь в их пошлой болтовне,Уста всегда сказать готовы: нет.И холодны они, как при лунеНам кажется прабабушки портрет;Когда гляжу, то, право, жалко мне,Что вкус такой имеет модный свет.Ведь думают тенетом лент, кисей,Как зайчиков, поймать моих друзей.

Сидел я раз случайно под окном,И вдруг головка вышла из окна,Незавита, и в чепчике простом —Но как божественна была она.Уста и взор-стыжусь! в уме моемГоловка та ничем не изгнана;Как некий сон младенческих ночейИли как песня матери моей.

И сколько лет уже прошло с тех пор!..О верьте мне, красавицы Москвы,Блистательный ваш головной уборВскружить не в силах нашей головы.Все платья, шляпы, букли ваши вздорТакой же вздор, какой твердите вы,Когда идете здесь толпой комет,А маменьки бегут за вами вслед.

Но для чего кометами я васНазвал, глупец тупейший то поймет,И сам Башуцкий объяснит тотчас.Комета за собою хвост влечет;И это всеми признано у нас,Хотя-что́ в нем, никто не разберет:За вами ж хвост оставленных мужьев,Вздыхателей и бедных женихов!

О женихи! о бедный Мосолов;Как не вздохнуть, когда тебя найду,Педантика, из рода петушков,Средь юных дев как будто бы в чаду;Хотя и держишься размеру слов,Но ты согласен на свою беду,Что лучше всё не думав говорить,Чем глупо думать и глупей судить.

Он чванится, что точно русский он;Но если бы таков был весь народ,То я бы из Руси пустился вон.И то сказать, чудесный патриот;Лишь своему языку обучен,Он этим край родной не выдает:А то б узнали всей земли концы,Что есть у нас подобные глупцы.

Песнь барда*

Я долго был в чужой стране,   Дружин Днепра седой певец,И вдруг пришло на мысли мне   К ним возвратиться наконец.Пришел — с гуслями за спиной —   Былую песню заиграл…Напрасно! — князь земли родной   Приказу ханскому внимал…

В пустыни, где являлся враг,   Понес я старую главу,И попирал мой каждый шаг   Окровавленную траву.Сходились к брошенным костям   Толпы зверей и птиц лесных,Затем что больше было там   Число убитых, чем живых.

Кто мог бы песню спеть одну?   Отчаянным движеньем рукЗадев дрожащую струну,   Случалось, исторгал я звук;Но умирал так скоро он!   И если б слышал сын цепей,То гибнущей свободы стон   Не тронул бы его ушей.

Вдруг кто-то у меня спросил:   «Зачем я часто слезы лью,Где человек так вольно жил?   О ком бренчу, о ком пою?»Пронзила эта речь меня —   Надежд пропал последний рой;На землю гусли бросил я   И, молча, раздавил ногой.

10 июля. (1830)*