Тяжесть венца - Вилар Симона

Ее дочь, несмотря на живой характер, никогда не была заводилой. Наоборот, Кэтрин была ранима и часто терпела обиды от своих приятелей, которые обращались с девочкой из монастыря, как с равной, и лишь посмеивались, когда она принималась доказывать, что является дочерью благородного рыцаря. Кэтрин жаловалась матери, но Анне нечем было ее успокоить. Растрепанная, в темном, напоминающем сутану платьице, немного великоватом и с уже обтрепавшимся подолом, ее дочь ничем не отличалась от сельских ребятишек. Анна сама была такой в детстве, и ей тоже не верили, что она дочь могущественного графа.

Впрочем, это вовсе не мешало ей командовать целой ватагой детворы, и она всегда оставалась признанным вожаком, хотя бывало и так, что ей приходилось кулаками доказывать свое превосходство.

Кэтрин была слабее и чуть что бросалась искать утешения у матери или у сестер монастыря. Монахини, лишенные радости материнства, просто обожали ее. Она была их любимицей, их бедной сироткой. Особенно в ту пору, когда мать, казалось, не замечала ее, пребывая в мрачном забытьи.

Анна вздохнула. Она сама не заметила, как вышло так, что дочь отдалилась от нее. Всему виной, конечно, то оцепенение, в которое она впала, в одночасье лишившись и мужа, и сына. Она всей душой тянулась к дочери, словно ища в ней опору, но несчастье было слишком велико, чтобы взваливать его на хрупкие детские плечи. Кэтрин бежала от горя матери, ей хотелось, чтобы ее любили, баловали, ласкали. Ей хотелось радоваться миру, в котором она жила.

Над головой Анны с писком пролетела болотная ржанка. Ветер шевелил на каменистых россыпях побуревшие прошлогодние листья папоротников. Шумел ручей, земля пахла сыростью и горечью мха. Удивительный февраль! Анна смотрела вокруг с каким-то изумлением. Мир был прекрасен, но пережить такое горе и однажды встать с ощущением, что жизнь продолжается, что можно радоваться этой жизни, казалось невероятным. Неужели она еще сможет жить?..

«У меня есть дочь, – думала Анна. – Я не одна. И я хочу, чтобы девочка не одичала в глуши. И лишь после этого… Тогда я посвящу себя Богу. И тебе, мой Филип…»

Эта захолустная обитель стала ее домом. Здесь она боролась со своим горем, здесь обрела покой, после того как полтора года назад ее, почти бесчувственную, привез сюда брат короля Ричард Глостер. Ей было все равно, что с ней происходит. Она ощутила это, как только исчезли вдали старые башни Нейуорта. Анне было безразлично, куда ехать, главное, что с ней была Кэтрин – все, что оставила ей судьба.

И тем не менее, когда на второй день пути они остановились в каком-то неизвестном ей замке, Анна спросила у Глостера голосом, который ей самой показался чужим:

– Куда мы едем, милорд? Моя дочь утомлена столь долгими переходами.

Кажется, Ричард рассмеялся.

– Что вы, кузина! Ваша девочка в восторге от поездки. Мы же проследуем в удаленное от людских глаз место, где вы сможете отдохнуть телом и душой. Я имею в виду монастырь Сент-Мартин Ле-Гран.

Анна прищурилась, припоминая.

– Сент-Мартин Ле-Гран? Это в Лондоне, если не ошибаюсь?

– У вас отличная память, леди Анна. Но везти вас в Лондон было бы совершенным безумием. А тот Сент-Мартин, о котором я говорю, просто маленький монастырь, «тезка» знаменитой лондонской обители. Там вас никто не побеспокоит.

Анне все это было безразлично. Ей хотелось покоя, а вовсе не долгой скачки с чужими для нее людьми. Чужими, как и весь обступивший ее мир. Даже давний враг Ричард Глостер казался ей незнакомым. Он был добр и внимателен к ней. Неужели она никогда не знала его? Да и был ли он в действительности ее врагом? Ей не хотелось рассуждать об этом. Остаться одной – вот все, в чем она нуждалась. Молитва и покой лучше всего врачуют душу.

Так она оказалась в этих безлюдных местах, где жизнь как будто остановилась давным-давно, и лишь благовест с колокольни старого монастыря святого Мартина, построенного еще во времена первых Плантагенетов, нарушал безмолвие холмов. Вокруг простирались пологие склоны Пеннинских гор, где среди известняковых россыпей произрастал хрупкий лиловый вереск, пригодный в пищу лишь овцам да диким оленям, а в низинах, перемежаясь с изумрудно-зелеными лужайками, черным зеркалом отблескивали болота, готовые поглотить неосторожного путника. Эти обширные топкие долины отрезали монастырь Сент-Мартин Ле-Гран от всего остального мира, и лишь немногие знали тропы в это лежащее в стороне от дорог место. Здесь Анна Невиль смогла наконец безраздельно отдаться своей тоске.

Сент-Мартин Ле-Гран был небольшой обителью – десяток стареющих монахинь да две послушницы из ближнего селения, исполняющие, по сути, обязанности служанок, ибо в бенедиктинские монастыри принимали людей, принадлежащих к дворянскому сословию. Не затронутый бурными событиями войны Алой и Белой Розы, монастырь был поистине тихой обителью, и жизнь его обитательниц протекала в покое и мире, в молитвах и постах, так что самыми большими несчастьями считались угнанные грабителями коровы или тихая кончина одной из сестер, а выдающимися событиями, о которых долго потом говорили, – редкие наезды настоятеля Болтонского аббатства, исповедовавшего сестер и служившего мессу.

И вот в монастыре появилась эта женщина с ребенком, привезенная самим братом короля, наместником Севера Англии Ричардом Глостером.

Несмотря на устав святого Бенедикта и требование соблюдать молчание, сестры не могли отказать себе в удовольствии посудачить о вновь прибывшей. Все они были уже в преклонном возрасте, самой молодой, сестре Агате, было за тридцать, но уединение и посты не лишили их любопытства. Таинственная протеже герцога Глостера вызывала жгучий интерес, более того – страх. Никогда еще сестрам монастыря не приходилось видеть такой душераздирающей скорби, такого безысходного отчаяния. Бледная, безучастная ко всему, даже к своему ребенку, Анна была словно слепая. Естественно, девочка потянулась к монахиням, которые наперебой старались угостить ее незатейливыми лакомствами из монастырской кладовой, расчесать волосы, рассказать сказку. От Кэтрин сестры узнали, что прежде она с матерью жила в замке в Пограничье, потом на них напали шотландцы, ее отец и маленький брат погибли, а их с матерью увез добрый герцог Ричард.

В обители леди Анна Майсгрейв жила на положении мирянки-постоялицы, хотя и носила одежду послушницы и почти не поднималась с колен у алтаря. Там она проводила большую часть своего времени. Лишь изредка ее навещал наместник Севера. В остальном же жизнь леди Анны в обители отличалась от монашеской лишь тем, что она имела отдельное помещение, а остальные сестры спали в общей спальне-дормитории. Ее дни проходили в посте и молитве, в ночных бдениях, спала она на грубых простынях и соломе, носила власяницу. Послушание, воздержание во всем, молчание. Если бы монахини не слышали, как она разговаривает с дочерью, то решили бы, что леди Анна – немая.

Сейчас, сидя у воды и подставляя лицо солнцу, Анна пыталась вспомнить то время. Она помнила только, что ночами подолгу не спала, и если не молилась о муже и сыне, то лежала, думая о своей жизни с Филипом Майсгрейвом, начиная с того дня, когда она, одетая мальчишкой, смеясь, вошла в покои епископа Йоркского и увидела внимательные синие глаза незнакомого рыцаря, до того момента, когда в последний раз прижалась к его холодным губам и тяжелая крышка гроба скрыла его навсегда. Анна часто плакала в темноте, а позднее ее стали посещать кошмары. Она кричала и металась на своем ложе, маленькая Кэтрин просыпалась и испуганно плакала. Прибегала мать Эвлалия. Ее келья находилась рядом, спала же она на удивление чутко.

– В чем дело, дитя мое? Что тебя мучает?

Анна дрожала, как в лихорадке.

– Я не могу найти его тела, матушка! О Боже! Я брожу с Филипом среди руин Нейуорта и ищу тело своего сына. Вокруг кровь, грязь, смрад. Копошатся на земле отрубленные конечности, поднимают головы трупы. Филип смотрит на меня насмешливо, а я вся дрожу. Пресвятая Дева! Я ищу это крохотное тельце, которое было изувечено взрывом. Мой мальчик! Рядом с отцом покоится лишь шлем, который был на нем в последний час, останки же смешались с плотью тех, кто штурмовал замок, и не в человеческих силах отыскать его!