Дом ужасов - Дин Кунц

— Да, — прошептала Эллен, — в тебе есть тьма. Ты так легко можешь соскользнуть с пути истинного. Это в тебе есть. Слабина. Что-то плохое, с чем ты должна бороться каждую минуту. Ты должна быть осторожной, очень осторожной.

— Пожалуйста, мама…

— Ты позволила этому мальчику прикасаться к себе этим вечером?

— Нет, мама.

— Если только ты не замужем, это грязь, мерзость. Если соскользнешь, дьявол схватит тебя. Тьма, что таится внутри, выйдет на поверхность, и все ее увидят. А ее никто., не должен увидеть. Никто не должен знать, что у тебя внутри. Ты должна бороться с этим злом, держать его в клетке.

— Да, мама.

— Позволять этому мальчику прикасаться к тебе — ужасный грех.

Напиваться каждый вечер до беспамятства — тоже грех, мама. Уходить от тревог с помощью спиртного грешно. Ты используешь спиртное и церковь по одному назначению, мама. Ты используешь их, чтобы забыть свои проблемы, спрятаться от чего-то. От чего ты прячешься, мама? Чего ты боишься?

Как же Эми хотела задать все эти вопросы. Но не решалась.

— Он прикасался к тебе? — вновь спросила Эллен.

— Я сказала тебе… нет.

— Он прикасался к тебе.

— Нет.

— Не лги мне.

— Мы приехали на выпускной бал, ему стало нехорошо, он отвез меня домой. Это все, мама.

— Он не прикасался к твоей груди?

— Нет! — В Эми закипало раздражение.

— Ты не разрешала ему класть руки на твои ноги?

Эми покачала головой:

— Нет. Не разрешала.

Рука Эллен сжала ее плечо. Ногти впились в кожу.

— Ты не касалась его, — язык у нее опять начал заплетаться, — ты не касалась его между ног?

— Мама, я пришла домой рано!

Эллен несколько секунд смотрела на нее, пытаясь докопаться до правды, но наконец огонь в темных глазах потух. Выпитое спиртное взяло свое, веки накрыли глаза, лицо обвисло. Трезвой она выглядела очень даже неплохо, а вот пьяной — гораздо старше своих лет. Она отпустила Эми, развернулась, поплелась к столу. Взяла пустой стакан, с ним продолжила путь к холодильнику. Бросила пару кубиков льда, добавила апельсинового сока, для цвета, а потом много водки.

— Мама, я могу идти?

— Не забудь прочитать вечернюю молитву перед сном.

— Не забуду.

— Скажи и еще пару-тройку молитв. Они не помешают.

— Да, мама.

Шурша длинным платьем, Эми поспешила наверх. В спальне включила свет, села на кровать, дрожа всем телом.

Если ей не удастся достать деньги на аборт, если придется все рассказать матери, она не сможет рассчитывать, что отец встанет на ее сторону. На этот раз такого просто быть не может. Он разозлится и одобрит любое наказание, определенное матерью.

Пол Харпер был достаточно успешным адвокатом, в юридических битвах мог противостоять любому противнику, но дома передал жене практически всю полноту власти. Эллен принимала все домашние решения, большие или маленькие, и по большей части Пола радовало избавление от лишней ответственности. Если бы Эллен сказала, что Эми должна выносить ребенка, Пол Харпер поддержал бы это решение.

«И мама на этом настоит», — с тоской подумала Эми.

Она посмотрела на католические символы, которые мать развесила и расставила по комнате. Распятие висело над изголовьем кровати, еще одно, поменьше, над дверью. Статуэтка Девы Марии стояла на прикроватном столике. Еще две религиозные статуэтки — на комоде. Над ними висела картина, изображающая Иисуса. Он указывал на свое Священное сердце, выставленное на всеобщее обозрение и кровоточащее.

В голове Эми раздался голос матери: «Не забудь прочитать вечернюю молитву перед сном».

— Пошла она на хер! — воинственно воскликнула Эми.

О чем она могла попросить Бога? Чтобы Он дал ей деньги на аборт? Едва ли Он ответил бы на такую молитву.

Она разделась. Пару минут стояла перед высоким зеркалом, изучая свое обнаженное тело. Не видела никаких признаков беременности. Живот оставался плоским.

Но постепенно медицинская природа осмотра перешла в нечто более интимное, возбуждающее. Эми медленно провела руками по телу, обхватила ладонями полные груди, поиграла сосками.

Посмотрела на религиозные статуэтки, которые стояли на комоде.

Соски напряглись.

Руки пошли вниз, по бокам, сместились назад, сжали ягодицы.

Она посмотрела на картину, изображающую Иисуса.

Эми чувствовала, что, демонстрируя свое обнаженное тело образу Христа, она каким-то образом причиняет боль матери, глубоко ранит ее. Эми не понимала, откуда у нее такие ощущения. Вроде бы никакого смысла в этом не было. Картина — она и есть картина, сам Христос, конечно же, не мог лицезреть ее. Однако она продолжала крутиться перед зеркалом, принимая соблазнительные позы, лаская себя в интимных местечках.

Через пару минут поймала в зеркале отражение собственных глаз, и короткого мгновения, на которое она заглянула в собственную душу, вполне хватило, чтобы устыдиться. Эми быстро надела фланелевую ночную рубашку.

«Что со мной не так? — спросила она себя. — Внутри я действительно плохая, как и говорит мама? Я — зло?»

В замешательстве преклонила колени около кровати, помолилась.

Четверть часа позже, откинув с кровати покрывало, увидела на подушке тарантула. Ахнула, отпрыгнула и только потом поняла, что тарантул резиновый. Устало вздохнула, положила «паука» в ящик прикроватного столика и забралась в постель.

Ее десятилетний братец, Джой, никогда не упускал случая разыграть ее. Обычно, попавшись на один из его трюков, она отправлялась искать озорника, притворялась, будто страшно разозлена, угрожала поколотить. Конечно же, она не могла причинить ему вреда. Слишком сильно любила. Но ее напускная злость была той частью игры, которая Джою нравилась больше всего. Все заканчивалось тем, что Эми ловила его и щекотала, пока Джой не обещал быть хорошим мальчиком.

Сейчас он точно лежал в кровати, скорее всего, не спал, несмотря на поздний час, ждал, когда же она ворвется к нему в комнату. Но этой ночью его ждало разочарование. У нее не было ни настроения, ни сил для их привычной игры.

Эми выключила свет.

Но заснуть не смогла.

Думала о Джерри Гэллоуэе. Она сказала ему правду, когда высмеивала его любовное мастерство. Оргазм она получала редко. Он был неуклюжим, невежественным, эгоистичным партнером. И при этом она подпускала его к своему телу вечер за вечером. Получала от этого минимум удовольствия, но позволяла использовать себя на полную катушку. Почему? Почему?

Она не была плохой девчонкой. Не жаждала плотских утех, во всяком случае в глубине души. Даже позволяя Джерри пользоваться ее телом, ругала себя за то, что идет у него на поводу. И когда занималась этим с парнем в припаркованном в укромном месте автомобиле, у нее создавалось ощущение, что это кто-то другой, а вовсе не она.

Не была она и ленивой. Лелеяла честолюбивые замыслы. Хотела поступить сначала в колледж Ройял-Сити, потом в университет штата Огайо, получить диплом по живописи. Собиралась работать в какой-нибудь фирме дизайнером или художником, а в свободное время, вечерами или по уик-эндам, рисовать для себя. А потом, если бы выяснилось, что у нее есть талант и находятся люди, готовые покупать ее картины, ушла бы с работы и уже все время посвящала творчеству, передавая созданные ею прекрасные картины в галереи, где бы они продавались за хорошие деньги. Она собиралась достигнуть в жизни успеха.

И вот забеременела. Все мечты пошли прахом.

Может, она не заслуживает счастья? Может, глубоко внутри у нее червоточина?

Разве хорошая девочка чуть ли не каждый вечер раздвигала бы ноги на заднем сиденье автомобиля? Разве хорошая девочка залетела бы, не окончив учебу в школе?

Ночь нанизывала одну минуту темноты на другую, а мысли Эми все не давали ей уснуть. Она никак не могла решить, хороший она все-таки человек или плохой.

В ее голове звучал голос матери: «В тебе есть тьма. Ты так легко можешь соскользнуть с пути истинного. Это в тебе есть. Слабина. Что-то плохое, с чем ты должна бороться каждую минуту».

Внезапно Эми подумала: а может, она вела себя как шлюха в пику матери? Это была тревожная мысль.

— Я позволила Джерри накачать меня только потому, что знала, как эта новость потрясет мать? — прошептала Эми в темноту. — Я уничтожила собственное будущее, чтобы досадить этой суке?

Только она могла знать точный ответ на любой из этих вопросов. И ответы эти предстояло искать внутри.

Она застыла под одеялом, глубоко задумавшись.

За окном ветер шелестел листвой кленов.

Издалека донесся гудок поезда.

Сначала скрипнула открывающаяся дверь, потом половицы под ковром. Кто-то вошел в спальню.

Шум разбудил Джоя Харпера. Он открыл глаза и посмотрел на часы, которые стояли на прикроватном столике, в свете ночника разглядел время. 12:36.