Я всё ещё влюблён - Владимир Бушин

— Разумеется! — почти весело ответил Маркс.

— И ваше, подсудимый Корф?

— Так точно, господин председатель! — отчеканил, вскочив, Корф, и в зале послышались всплески смеха, так как многие помнили, что еще совсем недавно, года полтора назад, Корф был офицером прусской армии.

Встал прокурор Бёллинг.

— Подсудимый Энгельс, — сказал он почти дружелюбно, — как вы знаете, во время обыска, произведенного в редакции «Новой Рейнской газеты», была обнаружена заметка, содержащая мысли, которые легли в основу статьи «Аресты». У следствия возникло подозрение, что заметка написана вашей рукой. Вначале вы это категорически отрицали, а позже признались, что так оно и есть. Не объясните ли вы суду столь разительное противоречие в вашем поведении?

— Все очень просто, господин прокурор. — Энгельс даже пожал недоуменно плечами. — Первый раз меня пригласили к следователю в качестве свидетеля, pro informatione [2], а не для допроса под присягой. Но было совершенно очевидно, что вы собираетесь привлечь к ответственности если не всех редакторов газеты, то по крайней мере нескольких, ибо каждый из нас мог оказаться автором инкриминируемой статьи. Поэтому, естественно, в первом приглашении к следователю я увидел ловушку: вы могли бы потом использовать против меня сведения, полученные от меня же при этой первой беседе. А вам не надо объяснять, что я не обязан давать показания против самого себя. Когда же меня привлекли к делу в качестве соответчика, я тотчас признался в своем авторстве, потому что отпираться было бессмысленно: простейшая графологическая экспертиза уличила бы меня в недостаточном уважении к истине.

— Вы сказали, — попытался незаметно передернуть прокурор, — что автором статьи «Аресты» является один из редакторов газеты.

— Я сказал, что им мог быть каждый из нас, редакторов, но вполне возможно также, — Энгельс широко развел руками, — что ее написал кто-то из наших корреспондентов. Читая «Новую Рейнскую», вы же видите, что корреспондентов у нее множество, они всюду, а не только здесь, в Кёльне. Новейшую и достовернейшую информацию мы получаем от наших корреспондентов в Берлине и Франкфурте-на-Майне, в Дюссельдорфе и Кёнигсберге, в Дрездене и Мюнхене, в Дармштадте и Бреслау, в Мюнстере и Гейдельберге…

Маркс, да и многие присутствующие, а среди них и некоторые присяжные заседатели, улыбались той находчивости, с какой Энгельс превратил ответ прокурору в похвалу и рекламирование своей газеты. Прокурор, досадуя на себя за свой вопрос, уже сел, а подсудимый между тем все продолжал перечислять:

— В Праге, Цюрихе, Вене, Париже…

— Достаточно, хватит! — перебил председатель.

Он едва ли не был уверен, что подсудимый вот-вот воскликнет: «Подписывайтесь на «Новую Рейнскую газету», лучшую газету Германии!»

— К чему этот перечень, подсудимый Энгельс? — уже совсем недружелюбно спросил прокурор. — Неужели вы надеетесь уверить кого-нибудь здесь в том, что корреспондент, находящийся в Париже или Вене, мог поместить в вашей газете пятого июля статью о событиях, имевших место в Кёльне третьего июля?

— Как знать, господин прокурор, как знать! — покачал головой Энгельс. — Среди журналистов есть весьма расторопные ребята…

В зале раздался смех.

— Господа! — строго сказал председатель. — Еще раз прошу соблюдать порядок. Здесь не театр.

Допрос свидетелей Аннеке и Эссера оказался еще более кратким, чем допрос подсудимых. Они твердо держали сторону защиты и полностью подтвердили все обстоятельства, изложенные в статье «Аресты». Казалось, председателя и прокурора это не очень-то и беспокоит и они даже довольны, что дело идет так быстро. Как видно, оба были совершенно уверены в угодном для них решении жюри присяжных.

Для такой уверенности, увы, имелись весьма веские основания, и самым веским было то, что на дворе стоял не обнадеживающий март, не благоухающий май сорок восьмого, а пасмурный февраль сорок девятого. Вот уже несколько месяцев, как революция шла на спад, а контрреволюция яростно наступала по всей Европе. Переломным моментом явилась прошлогодняя июньская кровавая победа французской буржуазии над пролетариатом Парижа. Теперь там восседает президентом ничтожный лже-Бонапарт. «Победой в Париже, — писал Маркс в «Новой Рейнской газете», — европейская контрреволюция начала справлять свои оргии». За Парижем последовала Вена. Двадцать третьего октября мятежную столицу Австрии атаковали войска Виндишгреца, Елачича и Ауэршперга.

Фрейлиграт, только что вошедший в состав редакционного комитета «Новой Рейнской», стихотворение, написанное в те дни о событиях в Австрии, начинал словами:

Мы стали б на колени,Склонились до земли,Молились бы за Вену,Когда б еще могли.

Но молиться было уже поздно. После восьми дней ожесточенных боев «императорские бандиты», как их назвала «Новая Рейнская», овладели городом и потопили его в крови. Первого ноября над собором святого Стефана развевалось черно-желтое знамя Габсбургов. «А европейская буржуазия, — писал Маркс, — из своих бирж и прочих удобных мест для зрелищ рукоплещет этой неописуемо кровавой сцене».

Он назвал поражение революции в Париже первым актом трагедии, Вену — вторым и предсказал: «В Берлине мы скоро переживем третий акт». И действительно, очень скоро, восьмого ноября прошлого года, в Берлине к власти пришло архиреакционное правительство Бранденбурга. В город вступили гвардейские полки генерала Врангеля. «Новая Рейнская газета» назвала Бранденбурга и Врангеля «двумя субъектами без головы, без сердца, без собственных взглядов и только с усами…». Но чтобы устрашить трусливое учредительное Национальное собрание Пруссии, этого жалкого недоноска революции, оказалось достаточно и одних усов: оно было изгнано из столицы в маленький провинциальный городок и тем парализовано вовсе. Пятого декабря прусский король издал указ об окончательном роспуске учредительного собрания и в этот же знаменательный день пожаловал своему возлюбленному народу конституцию. Конституция содержала много громких обещаний, но королю опять предоставлялась неограниченная власть, а сословные привилегии юнкерства сохранялись. Вскоре был учрежден Высший трибунал, который оказался над конституцией и над законностью.

Хотя Рейнская провинция — часть Пруссии, но здесь еще со времен французского нашествия действует кодекс Наполеона. Это, конечно, несколько облегчает положение «Новой Рейнской газеты» и ее редакторов, но и здесь контрреволюция захватывала одну позицию за другой по всему фронту. И этот суд — убедительное тому доказательство…

Опять поднялся прокурор Бёллинг. Он взял слово для обоснования обвинения. Сначала в зале воцарилась полная тишина. Но прокурор не счел нужным утруждать себя подробным анализом инкриминируемой статьи и был так откровенно озабочен тем, чтобы обелить обер-прокурора Цвейфеля и прокурора Геккера, и говорил так скучно, что интерес к его речи довольно скоро упал.

— Господа присяжные заседатели! — несколько более живо и энергично заканчивал Бёллинг. — Статья «Аресты» — не случайность. Это преднамеренное издевательство над властью и оскорбление ее. Я мог бы привести в подтверждение сказанного множество фактов, но ограничусь лишь одним. Вот номер «Новой Рейнской газеты» от двадцать второго ноября минувшего 1848 года. — Он вынул из роскошной папки газету и потряс ею, потом развернул и положил перед собой. — Здесь опубликована статья «Обер-прокурор и «Новая Рейнская газета». Нет никакого сомнения, что она принадлежит перу подсудимого Маркса. В этой мерзкой статье господин обер-прокурор Цвейфель назван «старым сотрудником» газеты, «коллегой»…

По рядам пробежали смешки. Кёльнцы хорошо помнили и эту статью, и то, как «Новая Рейнская газета», предоставив страницы для письма прокурора Геккера по поводу статьи «Аресты», тотчас нарекла всю прокуратуру своим «новым, многообещающим сотрудником».

— Здесь же, — продолжал прокурор, — мы читаем об «инквизиторском рвении» господина Цвенфеля. А о всеми уважаемом обер-президенте нашей провинции в данной статье написано: «Отдачей под суд за государственную измену рано или поздно должным образом завершится карьера господина Эйхмана…» Из всего этого совершенно очевидно, что газета ставит своей целью уничтожить всякое почтение к авторитетам и подорвать существующий порядок. Поэтому я считаю, что всем трем подсудимым должен быть вынесен обвинительный приговор.

Бёллинг важно сел на свое место. Настала очередь защитников.

Маркс и Энгельс знали, о чем будут говорить, на что сошлются, какие факты приведут в своих речах Хаген и Шнейдер, и потому слушали их вполуха. Время от времени они тихо переговаривались.