Абрашкин Анатолий Русь - арийская колыбель - арийская колыбель

Вновь и вновь разгадка значений персонажей гре­ческой мифологии обнаруживается в мире русско– славянских образов. Что, к примеру говорят греческие легенды о знаменитом яблоке раздора? Только то, что оно было сорвано в далеком саду Гесперид, находя­щемся где-то на краю света. Но если мы действительно хотим разобраться, что же символизировало оно, то придется заглянуть в русские народные сказки. Ябло­ки сада Гесперид — это молодильные яблоки наших сказок, символ вечной юности и красоты. Вот почему каждой из трех богинь хотелось завладеть таким пло­дом! Хоть они были бессмертными, но остановить вре­мя и оставаться вечно молодыми были не в силах.

С чисто художественной точки зрения поэмы Гоме­ра обладают одной уникальной особенностью, выделя­ющей их из числа других древнеевропейских эпосов: в них присутствуют красочные поэтические описания природы и образные сравнения с отдельными ее явле­ниями. Так, один из дней трояно-ахейского противо­стояния начинается тем, что

Солнце лучами новыми чуть поразило долины,

Вышед из тихокатящихся волн Океана глубоких

В путь свой небесный…

Или вот фрагмент битвы за тело сраженного Сарпедона:

Подобно как мухи,

Роем под кровлей жужжа, вкруг покойников полных

толпятся

Вешней норой, как млеко изобильно струится в сосуды, —

Так ратоборцы вкруг тела толпилися.

И это не единичные примеры, ими буквально пере­полнены обе поэмы. Речи Одиссея «как снежная вьюга, из уст у него устремлялись», Гектор летит в бой «как в полете крушительный камень с утеса», Идоменей не­сется полем «как пламень», трояне идут на сраженье «как ветров неистовых буря».

В средневековых европейских эпосах — «Песнь о Сиде", «Песнь о Роланде», эпос о короле Артуре, Нибе– лунгах, как это ни удивительно, ничего подобного не обнаруживается. Природа упоминается там изредка и то как некоторая незначительная подробность или об­стоятельство-препятствие. Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях. Швейцарс­кий историк культуры Якоб Буркхардт (1818-1897) в своей книге «Культура Италии в эпоху Возрождения» отмечает: «Первыми из людей Нового времени ита­льянцы осознали картины природы как нечто в той или иной степени прекрасное и научились получать удовольствие от них». Исследователь подчеркивает, что проследить, как формировалась эта способность итальянцев, чрезвычайно трудно, для этого попросту

не хватает данных. Но произведения средневековой литературы, и в том числе итальянской, обнаружива­ют полный разрыв с древнейшей языческой традици­ей воспевания природы и поклонения ей. О глубоком воздействии ландшафтных образов на человеческую душу европейца можно говорить, по-видимому, начи­ная с Данте (1265-1321). Живший несколько позднее Петрарка (1304-1374) уже ощущает красоту скал и умеет отличать живописное значение ландшафта от его пользы. К этому времени относится и рождение необычного доселе вида наслаждения у итальянцев — пребывание на лоне природы и наслаждение ее кра­сотами.

Европейцы в эпоху Возрождения действительно заново (!) открывали Античность. Что касается отно­шения к природе, то памятники их средневековой ли­тературы демонстрируют полный разрыв с традицией Гомера. Но этого мы совершенно не наблюдаем в рус­ском эпосе! Русские сказки и былины чрезвычайно на­сыщены древнейшими языческими образами. Добрый конь под богатырем, как и ахилловский Ксанф, может разговаривать человеческим голосом, герои, подобно греческим богам, могут перевоплощаться, но только не в людей, а в животных — того же ясного сокола или серого волка, как князь Волх Всеславьич, Боян вещий, соловей старого времени,

если хотел кому песню воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками.

Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве» — не случайная деталь. Это знак свыше, знамение, пред­вещающее неудачу похода на половцев. Это тот же го­лос богов, который, правда явно, звучит в «Илиаде» и «Одиссее».

В основе сравнения поэта с животными лежит его сопричастность миру природы. В мировой поэ­зии чрезвычайно популярны сопоставления поэта со сладкоголосой птицей (метафора: «поэт-соловей»). Он слагает свои стихи так же, как птицы свои пес­ни; этим может обосновываться его особый статус и приближенность к миру небожителей, управляющих природными стихиями и дарующих ему божествен­ное вдохновение. Древние греки, к примеру, хранили предание, что родителями Гомеру были река Мелет и нимфа Крефеида в Смирне (ныне Измир — город на западном побережье Малой Азии). Страбон сообщает о наличии в Смирне даже культа Гомера! Эти факты гармонируют с тем, что по византийскому образцу в русских церквах, кроме икон, присутствовали еще и изображения «еллинских мудрецов»: Гомера, Пла­тона, Еврипида, наряду с сивиллами (вещими птице-девами!). В росписях Благовещенского собора в Мос­ковском Кремле (галерея была впервые расписана в 1564 году) на склоне свода галереи нарисован Гомер, держащий в руке свиток со словами: «Светило земных воссияет во языцех. Христос ходити начнет странах и съвокупити хотя земная с небесными». Окончание надписи взято из изречения, имеющегося около изоб­ражения Гомера на двери северного портала собора. В новгородских монастырях изображения Гомера включаются уже в самый иконостас, правда, в ниж­ний его ряд, шестой, имеющий сравнительно малую величину и как бы придавленный остальными яруса­ми. И все же «еллин» Гомер здесь удостоился высшей чести, какую ему могла оказать церковь: он входил в общий замысел иконостаса, в его идею, что может сравниться разве только с почитанием певца в Древ­ней Греции.

Первичные представления о поэте как посред­нике между божественным и человеческим мирами восходят к древним ариям, создателям «Вед». В книге Н. П. Гринцера и П. А. Гринцера «Становление лите­ратурной теории в Древней Греции и Индии» под­робно обоснована мысль, что античным грекам в той же степени была близка эта идея. «В греческой архаике, — пишут ее авторы, — так же как в индий­ской, божественное вдохновение — источник зна­ний певца и залог его мастерства; инспирация (здесь, вдохновение. — А А) и умение не противопоставле­ны, но слиты воедино, первое предопределяет вто­рое… У Гомера, как и в «Ригведе», особый статус по­эта обосновывается его близостью к божественному миру, божественным происхождением поэзии как таковой». В «Одиссее» сочинитель однажды прямо уподобляется богу:

… нам приличней вниманье склонить к песнопевцу,

который,

Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

Отношение к Гомеру как провозвестнику божес­твенного Слова, русские сохраняли даже в условиях полного торжества Православной веры. Присутствие изображения Гомера в иконостасах русских церквей доказывает, насколько глубоко во времена языческой Руси почитали и ценили его сочинения, и вообще его миссию на земле. Мировосприятие Гомера, основан­ное на ощущении истинного единения с миром при­роды, а если шире, то и со всем Космосом, было близко древним русам.

Но этого нельзя сказать о европейцах периода Средних веков. Для них текст Гомера выглядел пере­груженным сравнениями и метафорами. Он никак не вписывался в стиль эпохи. К тому же в Европе не чи­тали по-гречески. В те времена исключительную по­пулярность приобрело совершенно иное сочинение о Троянской войне – «История о разрушении Цэои» Да– рета Фригийского. В «Илиаде», в начале песни о подви­гах Диомеда, говорится:

Был в Илионе Дарес, непорочный священник Гефеста,

Муж и богатый, и славный…

Два сына этого Дарета — Фегес и Идей — напали на Диомеда. Один из них был убит им, а второй обратился в бегство и был, ради его отца, спасен Гефестом. Боль­ше ни Дарет, ни его сыновья Гомером не упоминаются. Вот от лица этого священника и ведется повествова­ние в «Истории».

Известны и другие, не дошедшие до нас описания Троянской войны. Например, византийский хроног­раф Иоанн Малала приводит значительные выписки из «Сизифа Косского», который был писцом у Тевкра и также написал воспоминания о Троянской войне. Однако достоверность ссылок Малалы весьма сом­нительна. Некоторые из сочинений такого рода воз­можно и не были, в отличие от «Истории» Дарета, никогда написаны, а только вымышлены. В пользу этого говорит и тот факт, что ни один из «романов о Троянской войне» не дошел полностью по-гречески. Зато еще один, кроме романа Дарета, «Диктис Крит­ский», дошел в латинском переводе. Согласно леген­дам, Диктис был писцом спутника Идоменея, напи­савшим свои записки «пуническим алфавитом». Они были обнаружены при Нероне (I в. н. э.) и переписа­ны по-гречески, а потом переведены на латинский. Многие века «Дарет» и «Диктис» переписывались и издавались вместе.