Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

— Н–да… юнкера. Берут в осаду по всем правилам. — Боженко осмотрелся по сторонам: как же пробиться?.. Он увидел фигурку доктора Драгомирецкого, который быстро спускался с обрыва вниз, на Собачью тропу. Пошел все–таки! Все–таки он свой парень, этот старый хрен!.. Снова по щеке Василия Назаровича скатилась слеза: Боженко легко пускал слезу, когда речь заводила о чем–то хорошем.

— Давайте, — предложил Ростислав, — попробуем пройти справа, вдоль сада больницы, или же по той тропинке, по которой пошел отец…

— Пошли!

4

А в Мариинском дворце, в комнате номер девять, в эту минуту Юрий Пятаков зачитывал текст воззвания к казакам вооруженных сил Центральной рады. Он писал по–русски, а другие члены ревкома переводили на украинский язык:

— «Центральная рада вонзила нож в спину революционного Петрограда. Если Советы будут раздавлены, если Керенский утопит в крови восстание петроградский рабочих и солдат, то украинский народ вынужден будет надолго забыть о праве на самоопределение. К вам, товарищи украинцы, рабочие и солдаты обращаемся мы с горячим призывом не идти за Центральной радой, которая стала, на путь позорного соглашательства, а всеми силами поддерживать восстание петроградских товарищей…»

Слушая теперь свой текст в украинском переводе, Пятаков морщился и фыркал: украинский язык донимал его — спешил и раздражал, да и к выражению «самоопределение» он прибегнул через силу: что поделаешь, политика есть политика, особенно в такое грозное время…

Ревком все–таки принял компромиссное решение: первыми кровопролития не начинать, вести переговоры со штабом, придерживаться активной обороны. Но, учитывая возмущение украинских частей против Временного правительства, попытаться оторвать их от Центральной рады.

— Мы должны побеждать не оружием, политикой! — покрикивал Пятаков на членов ревкома, которые не соглашались с ним.

Именно в эту минуту в комнату снова вбежал Картвелишвили:

— Товарищи! К оружию! Юнкера ворвались во дворец!..

Впрочем, это и так уже было очевидно: по вестибюлю, по коридорам и комнатам дворца вдруг прокатилась волна резких звуков. Стучали тяжелые солдатские сапоги, бряцало орудие, слышалась площадная брань, катился рев толпы. Громыхающая волна звуков растекалась во все стороны — по этажам и анфиладам царских палат, поток приближался, и выкрики слышны были уже за дверью:

— Большевиков!.. Бей большевиков!.. На фонарные столбы большевистское отродье!

Лаврентий стал с наганом на пороге комнаты, другие члены ревкома тоже выхватили пистолеты, но толпа казаков и юнкеров, держа штыки наперевес, уже ворвалась в комнату — и Картвелишвили был сбит с ног. Он упал и несколько юнкеров сразу же навалились на него сверху. Пятаков, бледный как мел, стоял посреди комнаты, поправляя дрожащими руками пенсне.

— Я протестую! Я протестую! — лепетал Пятаков, но его никто не слушал, да за гвалтом он и сам не слышал своего голоса.

В комнате было уже полно ворвавшихся беляков, они размахивали наганами и плетьми — и кучка пистолетов членов ревкома уже лежала на столе. Кое–кому из членов ревкома успели скрутить и руки за спину.

— Я протестую! — набравшись сил, кричал Пятаков. — Вы нарушили право неприкосновенности: я член Совета депутатов, и член Думы, я член Викорого, я член комиссии по организации выборов в Учредительное собрание, и член…

— А вот это ты видишь, член собачий? — чубатый пьяный казацкий офицер ткнул Пятакову под нос огромный кулачище. — Нишкни, а не то здесь же порубаем в щепу! — Для пущей убедительности он обнажил саблю и сверкнул клинком в воздухе.

— Порубать в щепу! — подхватили пьяные казаки и юнкера.

Пятаков притих. Молчали и все остальные члены ревкома. Лаврентий с закрученными за спину руками вытирал о плечо кровь, струившуюся из разбитого лица.

Возможно, юнкера и казаки сразу и осуществили бы свои угрозы, но на пороге появилась новая группа людей — тоже в сопровождении оравы офицеров, с пистолетами в руках. Однако эта группа была не под угрозой пистолетов, а, наоборот, под их защитой. Пьяные казаки и юнкера притихли. Казачий офицер засунул саблю в ножны.

Это был Боголепов–Южин — от штаба. Он поглядывал на ревкомовцев свирепым взглядим, однако был сдержан, а держался натянуто и как–то даже подтянуто: штабс–капитану было еще трудно сгибаться и разгибаться после недавней экзекуции в Софийском скверике — исполосованную спину его еле–еле стянуло рубцами. От аппарата Центральной рады был сотник барон Нольде, начальник контрразведки при генеральном секретариате: он покуривал папироску из длинного янтарного мундштука и надменно кривил губы. От казачьего съезда был донец Рубцов, тот самый Рубцов, которой подал казачьему съезду идею провозгласить себя властью на Украине, поскольку донские полки пребывают сейчас на украинских землях.

Кроме того, было несколько человек гражданских. Они держались за спинами шедших впереди и прятали глаза. Это были представители Думы, членом которой был и Пятаков, и представители партий, вместе с которыми Пятаков состоял в одном «Комитете спасения революции»: меньшевики, эсеры, бундовцы, украинские эсеры и украинские эсдеки.

Пятаков обрадовался, на его восковом лице вспыхнул румянец.

— Товарищи! — бросился он к делегации. — Я призываю вас в свидетели!.. Закон экстерриториальности! Право неприкосновенности! Я протестую!..

Боголепов–Южин остановил его начальническим движением руки:

— Вы не арестованы. Можете быть спокойны. Ни закон экстерриториальности, ни права неприкосновенности не нарушены… — Он остановился на миг, потому что из–за двери, из коридора, из другие кончат доносился гул, шум и грохот: что–то тащили, чем–то стучали, и это мешало ему говорить. На лице штабс–капитана застыло выражение гадливости и — ко всем этим звукам, да и к словам, которые произносил он сам. — Мы не нарушаем и даже гарантируем вам свободный выход из этого помещения… Но в дальнейшем… в дальнейшем… в дальнейшем должны быть ликвидированы и прекращены все противозаконные действия.

— Это вы действуете противозаконно! — крикнул Картвелишвили.

— И вы должны покинуть это помещение! — закричал и Леонид Пятаков.

Но Боголепов–Южин даже бровью не повел на эти возгласы, даже не удостоил Лаврентия своим высокомерным взглядом. Он обращался только к Юрию Пятакову:

— И все запасы оружия, имеющиеся в этом доме, вы должны сдать.

Штабс–капитан вынужден был снова сделать паузу, недовольно посмотрев на дверь, — ему мешал поднявшийся там шум и гвалт: шел яростный погром по всему дворцу, по всем комнатам, которые занимали Совет рабочих, Совет солдатских депутатов и даже комитеты меньшевиков, эсеров и других партий и организаций. Пьяные казаки и юнкера ломали шкафы, разбрасывали и уничтожали бумаги, переворачивали столы, швыряли стульями в люстры под потолком. Трелило дерево, звенело стекло, дребезжало железо, со звуком холостого выстрела лопались шелковые портьеры, когда, их одним махом разрывали пополам.