Подводная лодка - Буххайм (Букхайм) Лотар-Гюнтер

Я чувствовал себя так, будто серое вещество в мозгу было бродящей кашей, из которой вяло поднимались и лопались пузыри. Я тосковал по своим пропавшим часам. Мое чувство времени было нарушено — я не мог определить длительность нашего пребывания на морском дне. Способность ориентироваться тоже пропала. Казалось, что от объектов восприятия меня отделяют существенные расстояния. Мое зрение не работало как следует — предметы казались находящимися дальше, чем они были на самом деле. Я не мог коснуться лица второго помощника, хотя логика подсказывала мне, что он заведомо в пределах досягаемости.

Стармех вернулся. Я собрал свои мысли и сфокусировал их на нем. Сеточка морщин на его лице разветвилась еще больше. В его угольно-черных зрачках сверкали бриллиантами искорки, а его рот был мрачной впадиной. В этом тусклом свете казалось, что его черты были вывернуты наизнанку, как у резиновой маски. Барельефы — как там они классифицируются? Камея: выпуклая. Инталия: углубленное изображение. Так что лицо Стармеха напоминало инталию. Морщины на его лбу быстро двигались, как заслонки проблескового маяка: открыть, закрыть, открыть, закрыть.

В левом кармане брюк я ощущал свой талисман, овальный кусок отполированного кварца. Я раскрыл ладонь и погладил камень. Он превратился в человеческую плоть, теплую и слегка округлую. Животик Симоны. И сразу же я услышал ее сладкое щебетание: «Ca c'est mon petit nombril — как вы его называете? Кнопка в животике? Кнопка животика![51] Забавное словечко. Pour moi c'est ma boite à ordures — regarde, regarde!»

Она выудила пальцами какой-то пушок из изящного маленького углубления и держала его перед моим носом, хихикая.

Если бы только Симона могла видеть меня сейчас, на глубине в двести восемьдесят метров. Не просто где-то в Атлантике. У меня теперь постоянная прописка: пролив Гибралтар, возле Марокко. Здесь лежит наша сигарообразная труба с пятьюдесятью телами: плоть, кости, кровь, костный мозг, качающие воздух легкие, бьющийся пульс, стучащие сердца — пятьдесят мозгов, и каждый с целым миром воспоминаний.

Я попытался представить меняющиеся прически Симоны. Какая была самая последняя? Как я ни старался, но так и не вспомнил. Неважно, вспомню позже. Лучше не пытаться так усердно. Воспоминания возвращались сами по себе.

Я отчетливо помнил ее лиловый джемпер. Желтый шарф тоже, и блузку цвета мальвы с замысловатым узором, который при тщательном рассмотрении оказался тысячекратно повторенным лозунгом Vive la France.[52] Золотисто-оранжевый цвет ее кожи… Да, вот теперь я вспомнил ее волосы. Пряди на ее лбу — вот что восхищало меня. Они были обычно растрепаны, но гладкие как шелк. Ее волосы сзади вились — иногда они даже напоминали локоны в стиле Бидермайера. Симоне нравилось выглядеть артистично небрежной.

Это было нечестно с ее стороны — похитить мой служебный бинокль для своего папочки. Нет сомнения, что он просто хотел убедиться — действительно ли современные бинокли настолько превосходят старые. Должно быть, его заинтриговала новая просветленная оптика, которая давала такое четкое изображение в темное время суток. А Симона? Всего лишь еще одна ее игра? Монике прислали игрушечный гробик. Женевьеве и Жермен тоже, но Симоне — нет.

Вошел Командир вместе со Стармехом. Они склонились над схемой. «Вручную в дифферентовочный танк…» — услышал я слова Стармеха, очевидно относящиеся к нашему грузу воды. Вручную? Разве это возможно?

Возможно или нет, но они оба кивнули головой.

«Затем за борт из танка при помощи вспомогательного осушительного насоса и воздуха высокого давления…»

Голос Стармеха явно вибрировал. Глядя на его профиль, я почувствовал тревогу. То, что он до сих пор был еще на ногах — это было просто чудо. Он был измотан еще до начала наших последних проблем. Любой человек с таким же или большим счетом контратак на подлодку был бы выжат как лимон, отсюда и было намерение отпустить его. Но надо было сходить еще в один поход — и вот теперь это… Умственное напряжение изломало его брови и это не давало жирным каплям пота скатываться с его лба. Когда он повернул свою голову, я увидел, что все его лицо блестело от пота.

«Шум… тут уж ничего не поделаешь… альтернативы нет… главный балластный танк No.3…»

При чем тут упоминание главного балластного танка No.3? Ничего не могло с ним случиться — он же находится внутри прочного корпуса. Я попытался вспомнить свои уроки. U-A могла плавать лишь на одном танке No.3, но плавучести, создаваемой одним танком, заведомо не хватало для уравновешивания веса воды, которую мы набрали внутрь. Следовательно, воду требуется вытеснить. Я понятия не имел, как Стармех предполагал откачать воду из центрального поста, сначала в дифферентовочный танк и затем за борт, но Стармех не был дураком. Он никогда не принимался за дело, если не был уверен в своих фактах.

Я догадался, что до окончания всех необходимых ремонтов не будет предприниматься ничего, чтобы поднять нас со дна. Мы сможем сделать только одну попытку.

Командир заговорил. «Лучше сначала выровнять ее…» Да, верно, мы лежали кормой вниз, перекачка воды в нос была абсолютно невозможна. В таком случае — как выровнять?

«Нам придется вручную перетаскать ее с кормы в центральный пост». Вручную перетаскать — ведрами? Передавать из рук в руки? Я уставился на Командира и подождал, пока он не более определенно. «Организовать аварийную партию по перекачке…» — продолжал он. Итак, он имел это в виду буквально.

Я присоединился к человеческой цепочке, которая сформировалась в кубрике старшин и в помещении камбуза. Мое место оказалось возле переборки. Воздух заполнили инструкции и ругательства, произносимые хриплым шепотом. Кто-то передал мне бачок вроде того, что использует дневальный для ополаскивания столовых приборов. Он был заполнен наполовину. Я принял его и протянул через переборку, как дурак. Айзенберг подхватил его на излете моего движения. Я услышал, как он выливает его в льяла центрального поста на уровне перископа. Всплеск прозвучал почти непристойно, как рвота пьянчужки.

Пустые ведра и бачки нужно было передавать в корму для заполнения. Образовались узкие места, но несколько команд Стармеха, произнесенных вполголоса, устранили затор и двустороннее движение было налажено.

Моим непосредственным соседом был Цайтлер, одетый в разорванную и неопрятную майку. Зловещая сосредоточенность появлялась на его лице каждый раз, когда он рывком подавал мне полное ведро. Сосуды перемещались вдоль людской цепочки под аккомпанемент шипения, шепотов и рычаний. Особенно тяжелый бачок достиг меня. Его содержимое выплескивалось через край, несмотря на то, что я держал его обеими руками. Грязная жидкость намочила мои брюки и ботинки. Моя спина тоже была мокрой, но от пота. Дважды, передавая ведро Айзенбергу, я уловил подбадривающую ухмылку Старика. По крайней мере, какая-то компенсация.

Время от времени поток ослабевал из-за путаницы в корме. Несколько приглушенных ругательств, и цепь восстанавливала свой ритм.

Старшина центрального поста был исключением — ему не приходилось напрягать внимание. Поскольку он был последним в эстафете, он мог опустошать ведра как угодно. Глядя в корму в кубрик старшин, я заметил, что палуба там тоже была мокрой. Под ней была аккумуляторная батарея No.2 — разве это не имело значения? Я утешил себя, вспомнив, что Стармех был поблизости. Он приглядит за всем, что нужно.

Еще один потоп — в этот раз прямо на мой живот.

Глухой стук, затем проклятия. Движение снова остановилось. Если судить по звуку, кто-то задел ведром за переборку у камбуза.

Я ошибаюсь, или все-таки корма приподнялась на несколько градусов? В центральном посту воды было уже по лодыжки.

Сколько сейчас уже времени? Должно быть по меньшей мере уже 4 утра. Жаль потерянных часов. Ремешок пропал — это ерунда, он был клееный, а не простроченный — но часы сами по себе были хорошие. Десять лет без ремонта.