Перемещенный - Вячеслав Вигриян

— Нынешние границы Империи обозначены непрерывной красной линией. Пунктиром — границы Империи новой в завершающей стадии ее развития. Вам достаточно хорошо отсюда видно?

— Более чем.

Да уж, похоже, в арсенале добродетелей Империи напрочь отсутствовало такое понятие, как скромность. Красная пунктирная линия делила материк примерно на две равные части, захватывая львиную долю столь редких на этой планете железорудных месторождений. Теперь, глядя на карту, Степан понимал, насколько серьезно он ошибся в оценке действий имперского верховного командования. Он то, грешным делом, считал, что ненасытные имперцы вознамерились захватить весь континент целиком, невзирая ни на какие доводы здорового разума. Захват же половины континента был, несомненно, делом более выполнимым.

— Конкретно: что вы намерены мне предложить?

— Мир, — глаза юной императрицы лучились добродетелью. — Изучив ваше досье я поняла, что это будет для вас наиболее ценным подарком. Договор о мирном сосуществовании двух рас — вы ведь за ним к нам приехали, не так ли?

— Условия?

— Условия просты. Континент мы делим поровну, по справедливости. Все сирти, базирующиеся в данный момент на нашей территории, в течении двух месяцев обязаны будут выйти за ее пределы. Ваши же люди, Степан, которых вы обучили владению огнестрельным оружием, должны быть поголовно истреблены. Это крайняя мера, на которую, к сожалению, мы вынуждены пойти в целях обеспечения безопасности.

Внезапно подал голос сам Отто Вебенбауэр:

— По лицу нашего гостя я вижу, что он отнюдь не в восторге от ваших последних слов, государыня, а посему возьму на себя смелость предложить альтернативу, как мне кажется, более приемлемую: мы и им дадим возможность уйти, если ваши воины дадут слово чести, что никогда не будут пользоваться огнестрельными видами оружия в будущем. Копья, луки — вот исконное оружие сиртей и пусть так будет всегда.

Степан выдержал долгую паузу, обдумывая щедрое предложение фюрера. Континент велик, очень велик. Даже половины его с лихвой хватит для того, чтобы вместить все без исключения племена сиртей и обеспечить на его просторах ту самую кочевую жизнь, которую они привыкли вести с тех незапамятных времен, когда Империи еще не было и в помине.

— Почему я должен вам верить? Где гарантии того, что в будущем Империя не надумает захватить вторую часть континента?

Вебенбауэр с императрицей переглянулись. Похоже, вопрос Степана не на шутку удивил их обоих, чего нельзя было сказать о генсеке Потоцком:

— Ай-яй-яй, стыдно, молодой человек! Попав в новый мир, вы, вместо того чтобы первым делом изучить его историю, сразу же с головой бросаетесь в гущу событий. Выйдите в город, посмотрите вокруг, проанализируйте то, что вы видите. Что по сути своей представляет Советская Империя Рейха, становится ясно уже из ее названия. Социализм, царизм, фашизм…. Не находите, что эти идеологии несколько отличаются друг от друга?

— И что с того? — сейчас Потоцкий не вызывал в нем ни положительных эмоций, ни негатива.

Возможно, виною тому была усталость. То, что по приказу этого розовощекого, потеющего сверх всякой меры здоровяка с багровым родимым пятном на правой щеке расстреляли весь гусарский эскорт и едва не прикончили его самого, — да, это помнилось. Помнилось, но не более. Зато, кажется, он начинал понимать, к чему клонит его собеседник: Империи для того, чтобы существовать в том виде, в котором она находится сейчас, попросту необходим внешний враг. Случись вдруг этому врагу исчезнуть, и она канет в историю вослед за ним, раздираемая целым сонмом внутренних противоречий. Потоцкий был прав, а значит, не нужно никаких обязательств или договоренностей — этот факт и послужит гарантом честности сделки.

Да, дело может выгореть, теперь он не сомневался в этом. Осталась сущая безделица: как поведут себя сирти, согласятся ли на постыдный мирный договор? На данный вопрос ответа у Степана, естественно, не было. И еще одно: Нюра. Ведь именно ради того, чтобы ее вызволить, он и прошел весь этот нелегкий путь: от всеми презираемого дезертира к одному из самых уважаемых лидеров, ведущим за собой многотысячное войско.

— Допустим, я считаю ваше предложение приемлемым. Не обещаю, что сирти примут его, но гарантирую, что приложу все усилия для того, чтобы это произошло. Но… от вас мне нужно получить кое-что прямо сейчас. Пусть это будет актом доброй воли с вашей стороны, первым шагом к будущему плодотворному сотрудничеству двух народов.

— Излагайте. Мы сделаем все возможное для того, чтобы удовлетворить вашу просьбу. Не правда ли, господа?

Похоже, вопрос императрицы Татьяны Романовой был чисто риторическим. По крайней мере ответа на него не последовало. Степан сделал глубокий вдох, затем медленно выдохнул, всеми силами стараясь унять предательскую дрожь в коленях.

— Нюра Махрова, моя жена, осуждена по обвинению в государственной измене.

— Правда? Не знала, что вы женаты. Естественно, мы освободим вашу супругу и даже вернем ей ее прежний статус гражданки Советской Империи Рейха. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, на этом все.

— Отлично. Вам придется подождать несколько минут, пока не будет оформлен приказ. Я так понимаю, вы желаете забрать ее с собой?

— Да, если позволите.

— Никаких проблем.

Видимо, юная императрица нажала еще какую-то кнопку на подлокотнике трона, поскольку тотчас же в дверях появился сутулый старец с чернильницей и скрученным в рулон бумажным пергаментом.

— Ваше Величество!!! — внезапный выкрик Павла Потоцкого оказался неожиданностью не только для Степана.

— В чем дело?

Генсек заметно нервничал, мялся, не зная, как сформулировать мысль, которая только что пришла ему в голову.

— Говорите, господин Генеральный Секретарь, у нас мало времени.

— Мне кажется, у вас нет надобности издавать приказ об освобождении из-под стражи госпожи Махровой, я вспомнил это нашумевшее дело. По приговору военного трибунала госпожа Махрова была приговорена не к пожизненному заключению, а к смертной казни, если мне не изменяет память.

Глаза Татьяны Романовой расширились:

— Вы уверены?

— Не совсем. Дело давнее, но проверить правоту моих слов большого труда не составит. Вам нехорошо? — теперь толстяк обращался уже к Степану, лицо которого превратилось в застывшую, мертвенно-бледную маску. Глаза — и те как будто потеряли свой цвет, они словно выцвели изнутри, а губы его шевелились, раз за разом повторяя одно и то же слово:

— ИльсаИльсаИльса…

ГЛАВА 17

«Внедорожник» Семидорьева несся на бешенной скорости по выжженной, алчущей влаги степи. Сейчас карета полностью оправдывала свое название, ибо дороги как таковой не было, а степь, хоть и казалась с виду довольно ровной, преподносила зачастую крайне неприятные сюрпризы. К таким сюрпризам относились невесть откуда взявшиеся бугры, рытвины, сокрытые от глаз толстым слоем пожухлой растительности.

Попадались и норы шхериков — местных грызунов. По величине будучи с добрую свиноматку, норы они рыли под стать себе. Хорошо бы просто рыли, так нет же, и по части маскировки эти зверьки были преизрядными специалистами. Уж ежели вход замаскирует, так замаскирует — в полуметре от него пройдешь и ничего не заподозришь. Оттого и название — шхерик. От блатного «зашхериться», завезенного в свое время на Новую Землю, да так и осевшего здесь, впаявшегося намертво в лексикон дойчерусичей наподобие угря-прилипалы.

Не так давно колесо кареты уже провалилось в одну из таких нор и, если бы не съемный обод, путешествие наверняка можно было бы считать законченным. Удар был настолько силен, что и сам купец, и его попутчик едва не вылетели с козел.

Ай да голова! Ай да умен! Не побрезговал обзавестись привязными ремнями — и вот результат налицо: они оба живы, а карета продолжает катить себе дальше, как ни в чем не бывало.

— Сам себя не похвалишь — никто не похвалит! — изрекая общеизвестную поговорку, Анатолий Ефремович украдкой покосился на своего пассажира и чело его омрачилось.

За всю дорогу от самого Петрограда тот не проронил ни слова: губы плотно сжаты, глаза в одну точку уставлены. Смотрят куда-то далеко, за горизонт, как будто узрели там нечто такое, чему и названия-то в русском языке нет. Он еще раз проследил за направлением взгляда сиртьевого посла и покачал головой с легкой укоризной. Нет там ничего, на небе ни облачка.

— Ну не желаешь ты говорить, и черт с тобой, мы и более неразговорчивых видали!

Как и следовало ожидать, и на это его изречение никакой видимой реакции не последовало. Посол как сидел, так и продолжал сидеть на своей сидушке, покачиваясь в такт движения кареты. Да, несомненно, во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее. Но что бы это могло быть? Что могло вполне здорового с виду и в меру общительного мужика заставить вести себя так, как будто у него в семье кто-то умер? Судя из того, что ему велено было самолично доставить посланца к своим да еще не иначе как в целости и сохранности, переговоры на высшем уровне прошли вполне успешно. Что это значит? А значит это ни больше ни меньше как новую жизнь, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ужель все-таки и вправду конец войне?