Смысл ночи - Майкл Кокс

— Итак?

— Письма, написанные рукой ее светлости, — сказал я. — Надлежащим образом оформленный и засвидетельствованный аффидевит, удостоверяющий мое истинное происхождение. И дневниковые записи моей приемной матери, служащие косвенным доказательством.

— И все поименованные документы у вас с собой? — осведомился он, хотя видел, что я пришел с пустыми руками, без сумки или портфеля.

Мне ничего не оставалось, как признаться.

— Они пропали, сэр.

— Пропали? Вы их потеряли?

— Нет, милорд. Они были похищены. У меня и у мистера Картерета.

Лицо лорда Тансора потемнело от гнева, губы плотно сжались.

— При чем здесь Картерет, скажите на милость?

Я безуспешно попытался объяснить, как к секретарю попали упомянутые письма, спрятанные в шкатулке, которую миледи оставила на хранение мисс Имс, и как они были похищены у него в ходе нападения. Но еще не закончив говорить, я понял, что его светлость не верит ни единому моему слову.

— Кого же вы обвиняете в похищении документов у вас и у Картерета?

Вопрос на мгновение повис в воздухе. Лорд Тансор буравил меня мрачным, выжидательным взглядом.

— Я обвиняю мистера Феба Даунта.

Прошла секунда, вторая, третья… Секунды? Нет, целая мучительная вечность. За окном бледный свет угасающего дня отступал под натиском тьмы. Казалось, время замедлило бег, почти остановилось, пока я ждал ответа на свое заявление. Я знал: следующие слова лорда Тансора решат мою судьбу. Наконец он заговорил.

— Для наглого лжеца, сэр, вы держитесь весьма хладнокровно. Отдаю вам должное. Вам нужны деньги, полагаю, и вы рассчитываете заполучить их с помощью этой вашей небылицы.

— Нет, милорд!

Я вскочил с кресла, и несколько мгновений мы неподвижно стояли по разные стороны стола, лицом к лицу, глаза в глаза — но мои ожидания не оправдались. Он не увидел во мне никаких родственных черт, не почувствовал натяжения неразрывной золотой нити, что должна связывать родителя и ребенка в пространстве и времени.

— Я скажу вам, что я думаю, мистер Глэпторн, — холодно произнес он, расправляя плечи. — Я думаю, вы мошенник, сэр. Обычный мошенник. Причем безработный, ибо можете не сомневаться, вы будете уволены из фирмы Тредголдов немедленно. Я напишу вашему начальнику сегодня же. А потом выдвину против вас обвинения в суде. Как вам такое? И я не уверен, что не прикажу прогнать вас взашей из моего дома за вашу неслыханную наглость. Вы обвиняете мистера Даунта! Да в своем ли вы уме? Известный человек, пользующийся всеобщим уважением! И вы объявляете его вором и убийцей? Вы заплатите за клевету, сэр, дорого заплатите! Мы отсудим у вас все до последнего пенни, до последней рубашки, сэр. Вы проклянете тот день, когда попытались провести меня!

Он повернулся и сердито дернул за шнурок звонка, висевший позади стола.

Я предпринял последнюю попытку, хотя и понимал, что уже слишком поздно.

— Милорд, вы должны мне поверить. Я действительно ваш сын. Я ваш кровный наследник, о котором вы всегда мечтали.

— Вы! Вы — мой сын! Да посмотрите на себя. Вы не мой сын, сэр. По вашему внешнему виду вас и джентльменом-то трудно назвать. Моей единственный сын умер в семилетнем возрасте. Но у меня, слава богу, есть наследник, являющийся джентльменом до мозга костей; и хотя в нем нет моей крови, он обладает всеми качествами, какие я хотел бы видеть в своем сыне, и во всех отношениях достоин древнего имени, кое я имею честь носить.

Тут в дверь постучали, и вошел Хупер.

— Хупер, проводите этого… джентльмена. Больше его на порог не пускать, ни при каких обстоятельствах.

«Да посмотри же на меня! Посмотри на меня! — мысленно вскричал я в совершенном отчаянии. — Разве ты не видишь во мне покойную жену? Разве не видишь себя самого? Неужели ничто в этих чертах не говорит тебе, что перед тобой стоит твой родной сын, а не бесстыдный самозванец?!»

Я постарался удержать его взгляд, чтобы заставить увидеть правду. Но глаза лорда Тансора оставались холодными и бесстрастными. Я взял шляпу и повернулся от него. У самой двери я коротко оглянулся. Он снова сидел за столом и уже взял перо.

45 Vindex[295]

Под дождем, в темноте я шел из Эвенвуда в последний раз — и лишь на миг остановился у Западных ворот, чтобы оглянуться на многобашенный дворец, владельцем которого я еще недавно мечтал стать.

Фонари на Библиотечной террасе горели — лорд Тансор издавна имел обыкновение прогуливаться там со своей собакой, при любой погоде. Окна бывших покоев моей матери слабо светились. Она была там — моя обожаемая возлюбленная была там! Невыразимая тяжесть навалилась на душу, истребляя во мне последние остатки надежды. Я бросил последний долгий взгляд на Эвенвуд, ставший причиной моего безысходного отчаяния, а потом навсегда повернулся к нему спиной. У меня отняли все, что принадлежало мне по праву рождения. Лишь одного у меня было не отнять: страстного желания свести счеты с Фебом Даунтом. Достижению этой цели я теперь посвящу все свои силы без остатка.

У меня началась новая жизнь.

Первым делом требовалось составить представление обо всех перемещениях Даунта. Для этого я наряжался в молескиновые штаны, грубую рубаху без пуговиц, засаленный черный сюртук, картуз и грязный шарф, купленные у еврея старьевщика на Холиуэлл-стрит, и проводил по несколько малоприятных часов в день, околачиваясь поблизости от Мекленбург-сквер и следуя по пятам за своим врагом, когда он выходил из дома. Распорядок дня у него почти не менялся. Обычно он выходил из дома около часа и, если погода позволяла, шел пешком в «Атенеум» на Пэлл-Мэлл; ровно в три часа он садился в кеб и возвращался на Мекленбург-сквер; в пять или шесть он опять выходил из дома и шел или ехал в кебе поужинать куда-нибудь — иногда в таверну «Диван» на Стрэнде, иногда в ресторацию Веррея или Жаке.[296] Обычно он ужинал один и никогда не возвращался домой позже десяти. В одной из верхних комнат за полночь горел свет — полагаю, там рождалась очередная скучная эпическая поэма. Я ни разу не видел, чтобы в дом заходили какие-нибудь визитеры, и, к несказанному моему облегчению, мисс Картерет тоже не появлялась.

Несколько дней я продолжал терпеть холод и голод — а равно унижение от своего наружного сходства с лондонским бродягой, какие живут и умирают на улицах столицы. Наконец на пятый день, около шести часов, когда я уже собирался покинуть свой пост и вернуться на Темпл-стрит, моя жертва вышла из дома и направилась на запад к Ганновер-стрит. Нахлобучив картуз, я последовал за ним.

Я держался близко от Даунта — так близко, что видел черную бороду и блеск шелкового цилиндра, когда он проходил под фонарями. Он шагал с решительно-самоуверенным видом, небрежно помахивая тростью, и полы длинного плаща развевались у него за спиной, точно королевская мантия. Прошло четыре с лишним года со дня, когда я увидел Даунта в Эвенвуде играющим в крокет с высокой темноволосой дамой. О господи! Я остановился как вкопанный, только сейчас сообразив, что в тот жаркий июньский день в 1850 году все было перед моими глазами, а я ничего не увидел и не понял: Феб Даунт и его прекрасная партнерша по крокету — мой враг и моя обожаемая возлюбленная. Кипя яростью, я зашагал дальше, не сводя глаз с удаляющейся фигуры.

Он повернул на юг, к Белфорд-сквер, потом по Сент-Мартинс-лейн дошел до таверны Бертолини на Сент-Мартинс-стрит, Лестер-сквер, и вошел туда. Я занял позицию на противоположной стороне улицы. Два карманных пистолета работы месье Оноре из Льежа, сопровождавшие меня во всех моих ночных прогулках по городу, были наготове. Ночь стояла безлунная и достаточно туманная, чтобы улизнуть с места преступления незамеченным.

Через два часа Даунт снова вышел на улицу, с каким-то мужчиной. Они обменялись рукопожатием, и знакомый Даунта зашагал в сторону Пэлл-Мэлл, а сам он двинулся на север. На Броуд-стрит он свернул в узкий переулок, освещенный единственным газовым фонарем.

Я держался всего в шести-семи футах позади него, но он даже не догадывался о моем близком присутствии — за годы работы частным агентом мистера Тредголда я научился вести слежку совершенно незаметно для объектов наблюдения и сейчас был уверен, что остаюсь невидимым для своего врага. Кроме нас, в переулке не было ни души. Еще несколько шагов. Мои башмаки, обмотанные тряпьем, ступали бесшумно. Даунт остановился прямо под фонарем, чтобы зажечь сигару, — превосходно освещенная мишень. Отступив в тень дверного проема, я поднял пистолет и прицелился ему в затылок, прямо над воротником плаща.

Но ничего не произошло. Рука у меня тряслась. Почему я не смог спустить курок? Я снова прицелился, но Даунт уже вышел из желтого круга света и мгновенно растворился в темноте.