Круча - Валентин Николаевич Астров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фашисты спели, садятся. После короткого общего молчания сдержанно возобновляются разговоры. Немецкую речь мы с Сандриком разбираем уже свободно. Слушаем…
Дама за нашим столом упрекает Отто и Грегора в невежливости. Дескать, следовало подняться на ноги, когда исполнялся «немецкий гимн». Отто возражает: какой гимн? Это песня реакционной партии!
Загибая пальцы, он называет страны, где ему случалось побывать: Англия, Франция, Швейцария, Греция, Индия — список внушительный, — а затем перечисляет буржуазные партии, для примера, в одной только Франции, где их десятки.
— Если б я всегда вставал, когда та или иная партия запевает свои песни, у меня бы ноги отвалились. Пусть встает, кто хочет, а я посижу. У меня бифштекс простынет. Я встаю при звуках лишь одного гимна, пролетарского «Интернационала»!
— Ах! — восклицает наша дама. — Зи зинд каин дейтше! (Вы не немец.)
— Как?! — возмущается Отто и бьет себя кулаком в грудь. — Я не немец? Да у меня отец владелец трех пивных заводов в Баварии!
Разумеется, это фантазия. Отто гамбургский рабочий. Между тем в разговор вступают пижоны. С ними у Грегора и Отто разгорается политическая перебранка.
— А вы бы встали, если б мы запели «Интернационал»? — вызывающе спрашивает Отто. — Нет? Так и от нас не требуйте. Ха-ха! Они убеждены, что будущее Германии «ауф вассер» (на воде)! «Им вассер» (в воде) — вот где будущее вашей, империалистической Германии! На смену ей идет Германия рабочая, она поет свой «Интернационал»!..
Пижоны кричат, грозят кулаками. Я щиплю Отто за колено:
— Ты с ума сошел! Попадешь в полицию! Вспомни, какая карточка у тебя в бумажнике!..
Коммунист Отто проживает в Берлине по чужому паспорту. Его ищут, чтобы привлечь к суду за речь на митинге гамбургских судостроителей во время их последней стачки. Всем отделениям уголовной полиции разослана карточка Отто, оттиснутая на листике фотобумаги бок о бок с физиономией взломщика сейфов. Экземпляр этой парной карточки лежит сейчас у Отто в бумажнике, похищенный для него коммунистом, работающим по заданию партии в уголовной полиции. Только что, перед заходом в «Хофмансшенке», Отто показывал нам этот шедевр германского политического розыска и хохотал, объясняя, с какой честно́й компанией насильственно его сосватало католико-социал-демократическое правительство.
На мои предупреждения он не обращает внимания.
— Чепуха! Бирбанкполитик! (Политика на скамье пивной!) Самое большее, переночую в полицейском участке, утром выпустят. Паспорт у меня в порядке.
— А карточка?
Я ужасаюсь его легкомыслию.
— Успею разорвать и выбросить.
Фашисты между собой шепчутся. Обе их девицы встают и покидают кабачок в сопровождении одного из кавалеров, который тотчас же возвращается обратно.
— Сейчас будет драка, — вполголоса осведомляет нас Отто. — Их четверо, и нас четверо.
Это называется обрадовал! Мы с Сандриком тоскливо переглядываемся. Влипнем в скандал, вышлют!.. А Отто крайне доволен, подмигивает и ощупывает свои бицепсы. Он высокий, грудастый.
Мещанское семейство требует кельнера, спеша расплатиться и уйти. Актеры молча доедают ужин, делая вид, что не замечают назревающей возле них ссоры.
— Как только начнется, — шепчет нам Отто, — вы все выходите на улицу, а я беру за ножку вот этот дубовый табурет и становлюсь на ступеньках лестницы. Пускай-ка они попробуют ко мне подступиться!
Его глаза горят упоением битвы.
— Не горячись, — останавливает Грегор. — Сейчас я их попытаюсь охладить.
Он переводит разговор на международные темы и напоминает фашистам о Версальском договоре.
— Какое из воевавших с Германией государств, единственное, отказалось участвовать в грабеже Германии и осудило Версальский договор? — спрашивает он и сам отвечает: — Советский Союз. А вы ненавидите русских большевиков, не дали нашему товарищу спеть нам побольше прекрасных русских песен! Разве в том должен состоять немецкий патриотизм?
— Ну хорошо, — продолжает он, выслушав какие-то возражения, — можно держаться разных политических взглядов. Однако скажите мне: если нынешняя Франция и белая Польша нападут на Советский Союз, вы, немецкие нацисты, пойдете в одном строю с ними воевать против русских?
— Мит полен?.. Мит францозен? Нимальс! — раздаются возгласы. (С поляками? С французами? Никогда!)
Температура после этого заметно снижается. Минут через пять молодчики в цветных галстуках шепчутся и зовут кельнера. Расплачиваемся, по команде Отто, и мы.
— Они решили подраться с нами на улице, — успокаивает он нас. — Уклоняться нечестно.
Такую честность мы с Сандриком отказываемся понимать, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
Расплачиваемся и покидаем кабачок следом за пижонами, спустя минуту. Выбравшись из подземелья на свежий воздух, осматриваемся вправо, влево, — на тротуаре никого. Никого и за углом улицы.
— Значит, передумали. Испугались! — торжествует Отто, и мы наконец свободно вздыхаем.
Я принимаюсь его бранить. А он смеется, доказывает, что политические драки в современной Германии обыденное бытовое явление. Полиция к ним привыкла и на них большого внимания не обращает. Даже уличные перестрелки часто сходят с рук безнаказанно. Грегор подтверждает:
— От стародавней филистерской тишины времен Гёте в нынешней Германии — ни следа.
Наслаждаясь прохладой предутренних сумерек, бредем пустынными улицами, обходя дворников, чтобы не дышать поднятой метлами пылью или не попасть под шланговую струю воды. Отто начинает убеждать нас, чтобы мы остались в Германии «насовсем». Здесь мы нужнее. Из России ЦК нас отпустит. Там десятки таких, как мы, кончают профессуру, а здесь образованных марксистов почти нет. Отто уже не в первый раз об этом заводит речь. Более благоразумный Грегор сомневается в выполнимости:
— Как они оформят переезд?
— Перейдут на нелегальное положение! — восклицает решительный Отто и расписывает нам прелести «свободного» существования с чужим паспортом.
Простота постановки вопроса воистину Колумбова. Мы смеемся. Но по правде сказать, что-то из его доводов западает в душу.
— Вы там, у себя, сильно чувствуете утрату Ленина, — говорит он. — А как же мы здесь? Вам неугодно задуматься над этим? Вы интернационалисты или нет? Где нам самим взять большевистского опыта, который вы на практике и по ленинским книгам изучили вдоль и поперек? Ведь наш, немецкий марксизм после Маркса и Энгельса — это марксизм Каутского его давней, лучшей поры, а собственных, коммунистических теоретиков мы не успеваем выращивать, — их хватают, убивают, как убили Карла и Розу! Вы богачи в теоретических кадрах, вам стыдно не согласиться со мной, что здесь вы в тысячу раз нужнее! Преподавали бы берлинскому партийному активу ленинизм…
— Это я-то, на моем дойтше шпрахе,
