Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

Джек плакал бы круглые сутки, но только не рядом с ней. Он вытер слезы и оделся, затем убрал фотографию Эммы в карман рубашки.

— Алиса, конечно, позвонит, когда я буду еще в воздухе, — сказала миссис Оустлер. — Она захочет узнать, как мы провели вместе ночь — как мы не спали друг с другом в том самом смысле слова.

— Я знаю, что сказать.

— Уж ты меня не подведи. И главное — поговори с ней. Задай ей все вопросы, какие только можешь, пока есть время.

Джек промолчал. Он пошел в ванную, запер дверь, умылся, сказал спасибо миссис Оустлер, что та оставила ему пасту (но не щетку, ее, наверное, убрала в чемодан), почистил зубы пальцем, прополоскал рот, услышал, как захлопывается дверь номера, вышел из ванной. Лесли и след простыл.

Ему не сразу удалось уйти из "Шаттерса", хотя миссис Оустлер оплатила номер: внизу его ждали папарацци. Слава богу, они прозевали Лесли. Кто-то, видимо, видел их прошлой ночью в "Уан-Пико" и решил, что ночевать они будут в "Шаттерсе".

— Кто была эта баба, Джек? — спрашивал какой-то назойливый говнюк с камерой.

Еще одна группа папарацци, побольше, ждала его на Энтраде, Джек не удивился — странно, что они вчера там не оказались, могли бы проследить их с Лесли до "Шаттерса". Он снял белье с Эмминой кровати, положил стирать, вообще немного привел комнату в порядок. Позвонила мать, оторвала его от приготовления завтрака; он сказал ей, что Лесли уже в самолете, что они провели вместе ночь, успокаивали друг друга.

— Успокаивали? Ты ведь не спал с ней, Джек?

— Разумеется, нет! — с деланным возмущением ответил Джек.

— Ведь Лесли, она... как это сказать... порой не очень оглядывается на правила.

Джек мог только догадываться, как отреагировала бы Лесли, услышь она сейчас маму. Он-то думал, что в их паре как раз Алиса главная по вопросу "не оглядываться на правила". Но Джек промолчал. Он знал, что ему надо поговорить с мамой, но не знал, что сказать.

— Лесли сказала, что я должен с тобой поговорить. Она сказала, что я должен все у тебя спросить, пока есть время!

— Боже, какую глупую ночь вы провели! — воскликнула Алиса.

— Мам, поговори со мной.

— Так мы говорим, милый.

От нее все как от стенки горох. Когда-то Джек пытался разузнать у нее все, а она не хотела его ни слышать, ни видеть. Теперь же он не хотел разделить с ней ее ношу. Ему плевать на все, что она хранила от него в тайне, — в самом деле, зачем ему все это? Когда он был маленький, это имело огромное значение, но тогда мама молчала, как каменное изваяние. Теперь роль изваяния перешла к Джеку.

— Если ты хочешь у меня что-то спросить, спрашивай! — сказала она.

— Ты не изменяешь Лесли? Она, я думаю, куда вернее тебе, чем ты ей, я прав?

На самом деле Джека не интересовал ответ, он просто проверял, готова ли мать дать ему прямой ответ.

— Джек, как ты можешь!

— Что за человек был мой папа? Хороший, плохой?

— Джек, я думаю, тебе стоит приехать в Торонто на пару дней, вот мы и поговорим.

— Мам, мы уже говорим, сейчас.

— Милый, ты просто любишь помотать мне нервы.

— В общем, скажи Лесли, что я пытался с тобой поговорить.

— Ты ведь не спал с ней, нет?

Джек очень жалел теперь, точнее, почти жалел, что не спал с Лесли Оустлер, но вслух произнес только:

— Нет, мам.

На этом их разговор, по сути дела, кончился. Джек рассказал ей, что поблагодарил миссис Оустлер за то, что она сделала для него — то есть для них, — мама ответила, как всегда:

— Хороший мальчик, молодец.

Наверное, ему стоило рассказать, как странно Лесли отреагировала на его благодарности, но он не стал.

Джек говорил по радиотелефону, стоя у окна, смотрел на телевизионщиков, приехавших на съемки к нему под двери; они снимали дом. Джек разозлился. Он не слушал мать, а та вещала про какую-то очередную тату-конференцию в Вудстоке, штат Нью-Йорк.

Неожиданно он взял и спросил ее:

— Слушай, помнишь, я был в Реддинге, и однажды ты сказала, что приедешь ко мне, а потом не приехала. Я в Реддинге проучился четыре года, а ты ни разу меня не навестила.

— О, Джек, это целая история, почему я не приехала в Реддинг. Еще бы мне не помнить! Я тебе когда-нибудь расскажу, Джек, это жутко интересно.

Что-то, думал Джек, весь этот треп мало похож на то, что имела в виду миссис Оустлер, когда советовала ему "поговорить с мамой". Не разговор, а порочный круг. Джек прожил с Эммой десять лет, теперь ее нет, а с мамой он говорить не умеет, и она с ним тоже. Они же вообще никогда не говорили друг с другом. Кроме того, Джеку было ясно как божий день — мама не собирается, не желает говорить ему ни-че-го.

Алиса хотела знать, что за обязанности у "душеприказчика по литературной части". Джек понятия не имел.

— Наверное, узнаю, когда займусь этим.

Джек очень удивился — на автоответчике было лишь одно сообщение. Он прослушал его, не кладя трубки. Говорила Милдред Ашхайм, порнопродюсер. Ее голос так походил на голос покойной сестры, что Джек на миг решил, что это Мира обращается к нему из могилы.

— Дорогой Джек Бернс, — сказала Милли Ашхайм, словно диктовала письмо секретарю, — мне очень жаль, что ты потерял друга.

Она не оставила номера телефона, не назвалась, но наверное знала, что Джек ее помнит — у них с сестрой один голос на двоих. Он был тронут, что она позвонила, но это снова отвлекло его от какой-то белиберды, которую по телефону несла Алиса, на этот раз про миссис Оустлер.

— Джек, ты один?

— Да, я один, мам.

— Я слышала женский голос.

— Это по телевизору, — солгал Джек.

— Я спросила: Лесли разделась или нет?

— Знаешь, если бы она разделась, я бы заметил.

— Все забываю, что ты актер.

— Мам, мине паааара! — сказал Джек точно так, как говорила в подобных случаях Эмма.

— Пока, Радужный Билли, — сказала мать и повесила трубку.

Глава 24. Фокус с пуговицей

У Старинных Подруг было в обычае заказывать поминальные службы в часовне школы Св. Хильды; как правило, их и отпевали там же. Именно в этой часовне Старинные Подруги, в свою бытность маленькими девочками, переживали как нежные, так и болезненные моменты детства и взросления, каковые проходили для них вне заразного общества мальчиков — если не считать совсем маленьких мальчиков, которые не угрожали им и не представляли для них искушения. Джек Бернс, разумеется, был ярким из этого правила исключением.

Эмма, конечно, едва ли выбрала бы в этих целях часовню школы Св. Хильды, но она не оставила своей матери никаких инструкций. В такой ситуации миссис Оустлер, естественно, остановилась именно на школьной часовне — та находилась неподалеку от дома, да и сама Лесли уже написала завещание, в котором просила отпеть себя именно там.

Алиса позвонила Джеку с просьбой от Лесли; та хотела, чтобы Джек сказал "что-нибудь" во время прощания с Эммой.

— Ты так хорошо умеешь говорить, милый, — сказала мама, — потом, ты уже пять лет что-то пишешь, не так ли?

Ну как ему было отказаться? Кроме того, и Алиса и Лесли не подозревали, что вся эта история — миф, придуманный Эммой, — неожиданно превратилась в явь.

В завещании Эмма в самом деле оставила Джеку все.

— Везунчик ты, Джеки, — сказала ему миссис Оустлер, совершенно не подозревая, как Джеку повезло. Многие слышали, что он оказался ее "душеприказчиком по литературной части", но лишь Алан Херготт, Боб Букман и сам Джек знали, что именно входит в его обязанности, ибо таковы были условия завещания, составленного Эммой.

После смерти Эммы права на создание фильма по "Глотателю", которые никому нельзя было продать при ее жизни (она требовала такой степени контроля над сценарием, какую не предоставляют никому, а именно хотела утверждать и набор актеров, и режиссера, и окончательную версию монтажа), безвозмездно переходили к Джеку. Ему позволялось изготовить из книги сценарий по его единоличному усмотрению, с единственным условием — он должен объявить себя автором. А вот главное, о чем знали лишь Джек, Алан и Боб, — Эмма оставила Джеку черновой вариант этого сценария и гору заметок и примечаний (что, с ее точки зрения, стоило изменить, а что добавить или убрать). В развитии действия оставались пробелы, порой значительные, — их Джеку предстояло заполнить. Как написала Эмма: "Диалоги напишешь сам, конфетка моя".

Разумеется, она с самого начала отвела роль порнозвезды-бодибилдера Джеку.

Если Джек откажется обременить свою совесть таким откровенным, хотя и тайным плагиатом, то есть не станет делать вид, что он и есть единственный автор сценария по "Глотателю", то никто не сможет получить права на съемки — пока не истечет нужное число лет согласно действующему закону об авторском праве и книга Эммы не станет общественным достоянием.

Так что миссис Оустлер оказалась права — никакого третьего романа Эммы не существовало, все эти годы она лишь переделывала собственную книгу в сценарий для Джека Бернса.