Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820 - Александр Александров

Поднялась со своего кресла и ушла, прижимая платочек к глазам, мадам Смит.

«Было бы странно носить эту чугунную чушку, — усмехнулся про себя князь Горчаков, рассматривая кольцо, полученное от директора. — Что же теперь, каждому, с кем встречаешься, объяснять, что это кольцо — память о годах, проведенных вместе, память о добром Егоре Антоновиче. Но хранить его надо». — Он незаметно спрятал кольцо в карман.

Воспитанники примеряли кольца, и многим они оказались велики, а чугун — это ведь не золото, кольцо не переделаешь у ювелира. Последнее, тридцатое кольцо Егор Антонович торжественно надел на свою руку: ему оно пришлось в пору, вероятно, мерку, чтобы все держать в тайне, он снимал с собственного пальца.

Так что акция директора увенчалась относительным успехом. Однако он упорно называл их в протяжении всего вечера «мои чугунники», подчеркивая свою роль в их воспитании.

— А теперь, господа «чугунники», — воскликнул Егор Антонович, — теперь мы наконец перейдем к французской пьесе, которую вы готовили для этого торжественного дня.

Егор Антонович осмотрелся и спросил недоуменно:

— А где же автор пьесы, мадам Смит?

К нему подошла жена и знаком отозвала его в сторону. Князь Горчаков заметил, что она взволнована, и против воли поискал глазами Пушкина: тот сидел задумчиво и ни на кого не смотрел.

— Будем играть без автора! — сообщил Егор Антонович. — Мадам Смит нездоровится.

Первые роды были долгими, всю ночь продолжались схватки, и мадам Смит родила только на следующее утро.

Князь Горчаков счел обязательным нанести визит одним из первых, вечером того же дня. К его удивлению, она его тотчас же приняла.

— Благодарю вас, князь, за визит, — сказала она усталым голосом. — Посмотрите на дитя — оно прелестно!

Нянька поднесла ему девочку в кружевном пакете. Девочка не спала и была спокойна.

Горчакова, когда он увидел девочку, прошиб холодный пот.

«Матерь Божья! — воскликнул он про себя. — Эти арапские губы, кучерявые светлые волосики, большие, даже у младенца, глаза. И взор ясный, осмысленный. Здесь ошибиться было нельзя».

Он взглянул на мадам Смит и сказал:

— Она мила, Мария. Я не знал вашего мужа, но она и на вас похожа.

— На меня в меньшей мере, — печально улыбнулась Мария.

Больше они ни о чем друг другу не сказали. И никогда не виделись. Когда ему через некоторое время случилось быть у Егора Антоновича проездом в Москву, мадам Смит уже покинула дом своего родственника. Горчаков был уверен, что никто, кроме него, так ничего и не заметил. Видно, никто ничего не знал. Кроме него и, вероятно, Егора Антоновича. А Пушкин к Энгельгардту после того вечера не ходил, уехал из Царского через день, и разговору об этом у него никогда с Горчаковым не было. Князь не позволил бы себе такой неделикатности.

Надо сказать, что на следующий же день князь слышал, как на пруду судачили две служанки, одна из которых была Энгельгардтова.

— Ну и что ж, очень даже бывает, что рождаются дети и через одиннадцать месяцев после смерти законного супруга, и даже через двенадцать. Семя, оно, Матреша, очень живучее.

«Какой мусор в голове у простолюдинов», — усмехнулся про себя князь Горчаков, проходя мимо.

Лицей был позади. Перед самым отъездом князь Горчаков три раза пытался попасть к графу Каподистрия. Сначала тот был в Павловске — Горчаков бегал туда, потом работал с князем Голицыным — тоже не приняли, в третий раз Каподистрия был у государя. Повидать он его не смог, однако не преминул каждый раз сказать лакею, чтобы он ставил графа в известность об его визитах. О своих визитах и о своей мечте попасть в канцелярию графа он написал дядюшке Пещурову, надеясь на дядюшкину помощь.

В последний вечер перед отъездом по коридорам Лицея бегал профессор Кошанский в белой горячке, заговариваясь на латыни, прятался по углам, где разговаривал с Данте, и доктор Пешель по размышлении приказал все же двум дядькам сыскать профессора в коридорах и связать.

— Данте! — кричал Кошанский, бившись в руках у мужиков. — Прощай. Вспомни обо мне, когда выйдешь из ада!

Когда утром Горчаков уезжал, за его каретой бежал гувернер Фотий Петрович Калинич и плакал. Таковы были последние воспоминания.

Через несколько дней после выпускного акта в Петербурге несколько человек лицейских, зачисленных в Коллегию иностранных дел, встретились в здании Коллегии на Английской набережной, чтобы быть представленными Карлу Васильевичу Нессельроде, который в должности статс-секретаря заведовал Коллегией.

Горчаков с Пушкиным подъехали к подъезду почти одновременно, дружески обнялись на пороге, с такой теплотой, как будто не виделись годы. Следом, всклокоченный, помятый, будто не спавший, вылез из пролетки Кюхля и тут же собрался замучить их новыми стихами, но они отговорились недостатком времени. Ломоносов, Корсаков и другие находились уже в приемной.

Пока ждали аудиенции, к ним подошел молодой человек, их ровесник, представился.

— Актуариус Коллегии Никита Всеволодович Всеволожский, — сказал он с некоторой усмешкой в голосе. Усмешка, как понял князь Горчаков, относилась к тому, что он был всего лишь актуариусом, то есть чиновником последнего, XIV класса. Однако фамилия богачей Всеволожских говорила сама за себя. — Вы ведь, если не ошибаюсь, господа лицейские?

Услышав подтверждение, Всеволожский добавил:

— Чин актуариуса существует только в нашей Коллегии. Отвечаю за исправность переписки разных дел и хранения оных в целости и порядке, равно и за надлежащее ведение протоколов и регистратур.

— В Англии это называется clerk, — сказал Горчаков и слегка поклонился. — Князь Горчаков.

— Очень рад.

— И много приходится работать? — поинтересовался Корсаков.

— В том-то наше отличие от Англии, что совсем не приходится, если, разумеется, нет желания. Я только состою в Коллегии. — Он вдруг переменил тему, поворачиваясь к Пушкину: — Ну, а кто же из вас Пушкин?

— Всегда был я, — улыбнулся Пушкин.

— Значит, угадал. Очень рад. Наслышаны, читали, любим, — коротко объяснил Всеволожский. — Друг Петруша Каверин много рассказывал. Всегда ждем у себя. Живу в доме Паульсена напротив Большого театра, на Екатерининском канале. Как театр отстроится после пожара, буду ходить туда пешком, говорят, работ осталось на месяц-два. А до Театрального училища два шага, — уже посмеиваясь откровенно, добавил он.

— И до прелестей его воспитанниц? — смело предположил Пушкин.

— Путь к воспитанницам училища и танцоркам труппы охраняется самим петербургским генерал-губернатором графом Милорадовичем. Это его самое главное дело в мирное время. Победить «русского Баярда», как его величали французы, не так просто. Он страстный поклонник и защитник прелестей младых воспитанниц. Кроме него, на второй линии закрепился князь Шаховской, этот уже по должности. Как вы знаете, он заведует репертуарной частью петербургских императорских театров. Я с ним недавно познакомился, человек прелюбезный и преумный. У него на «чердаке», так называется третий этаж дома, где он снимает квартиру, собирается лучшее общество, все истинные театралы столицы. Короче, если удастся пройти между Сциллой-Милорадовичем и Харибдой-Шаховским, то, гладишь… Прелести воспитанниц в руце Божьей!

Тут их пригласили в кабинет Нессельроде, Всеволожский пожелал им ни пуха, ни пера.

Их начальник оказался тщедушным, маленьким человечком с большим горбатым носом. За глаза его звали «карлой». Он был чрезвычайно напыщен и невнимателен к своим новым подчиненным. Когда ему представляли бывших лицейских, он едва смотрел на них. Лишь один раз Горчаков увидел, как он прищуривается, и понял, что Нессельроде близорук, а значит, толком их и не видит. Сказал он всего несколько незначительных слов по-французски, ни к кому не обращаясь, и на этом представление было закончено. Человек он, по мнению Горчакова, который интересовался своим будущим начальником, был самый ничтожный, пять раз за свою жизнь менявший подданство, не говоривший толком по-русски, чуждый всему русскому и попавший на место руководителя международной политики лишь потому, что Александр I считал, что министр иностранных дел ему вовсе не нужен. Правда, в это время Нессельроде делил власть в Коллегии с греком Каподистрия, человеком умным и просвещенным, протекцией которого пользовался Горчаков, но чиновников представляли все-таки в первую очередь ему.

Позже священник сенатской церкви отец Никита привел их к присяге: поклялись на Евангелии, целовали Святой Крест, подписались под присяжным листом. Потом им дали прочитать указы Екатерины II и Петра I и подписаться под ними. Горчакова удивило, как много листов было подшито к указу. Если полистать, верно, можно было найти подпись и самого Нессельроде, подумал Горчаков. Ибо положено было ознакомлять с указами каждого, кто начинал свое поприще на ниве дипломатии.