Ленин — Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

Сторожа оказались правы. Мелкий районный начальник, которому поручили выделить красногвардейский караул для охраны кадетов, имел свое мнение о том, как надлежит поступать с врагами революции и приказал начальнику караула покончить с арестантами. Правда, выполнение приказа уперлось в проблему: «А кто убивать-то будет?» Ее сумели разрешить: начальник караула пошел в ближайший флотский экипаж и объяснил задачу. Команда добровольцев-матросов отправилась в больницу, где свершила «революционное правосудие». Классический случай революционного террора, можно радоваться. И как, вы думаете, поступил Ленин?

Ильич страшно возмутился и велел провести следствие. Матросиков их экипажи не выдали, однако красногвардейцев арестовали, посадив все в ту же Петропавловку, где они просидели до середины марта. В середине марта правительство уехало из Питера, а властям Северной коммуны только и дела было, что забивать голову проблемами революционного террора. В итоге арестованных вышибли на фронт. Учитывая, что за пару недель до того с участниками покушения на самого Ленина поступили так же, надо сказать, советская власть относилась к террористам на удивление единообразно. Но вот с политическими заявлениями того же Ленина это не вяжется никак.

После того, как 20 июня в Петрограде был убит член Президиума Петросовета, комиссар Петроградской коммуны по делам печати Володарский, популярный на заводах оратор, рабочие потребовали ответить на убийство террором. Питерские власти делать этого не стали, чем вызвали возмущенное письмо Ленина. Ильич писал:

«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не вы лично, а питерские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором. А когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не-воз-мож-но!

Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает. Привет!

Если рассматривать разжигание террора как способ пополнения действующей армии, то момент был удачный: как раз в это время формировался Восточный фронт. Однако власти Петрограда больше заботила обстановка в самом городе, где только массового террора и недоставало, чтобы рухнуть в кровавую кашу. Поэтому грозное письмо Ленина проигнорировал не только Урицкий, который был принципиальным противником расстрелов, но даже неистовый Зиновьев.

Левоэсеровский «мятеж» почему-то обошелся без крайних призывов. Возможно, ввиду его невероятной нелепости, а также потому, что объявлять «красный террор» по причине убийства германского посла было бы странно. Могли не так понять.

А вот после 30 августа все оттянулись. Две пули, сидящие в плече, отнюдь не способствовали умиротворению Ильича — а ведь он являлся одним из самых вменяемых революционных деятелей, остальные были хуже. 2 сентября ВЦИК объявил Советскую Республику единым военным лагерем, что, учитывая положение на фронтах, давно следовало сделать, да повода не было. А в специальной резолюции, позднее вошедшей во все учебники истории, говорилось следующее:

«ВЦИК глубоко уверен, что преступные посягательства наймитов буржуазии не внесут смущения в ряды революционного пролетариата и не ослабят борьбы за утверждение социального строя и за уничтожение контрреволюции. ВЦИК призывает трудящиеся массы к укреплению своих организаций. Вместе с тем ВЦИК дает торжественное предостережение всем холопам российской и союзнической буржуазии, предупреждая их, что за каждое покушение на деятелей Советской власти и носителей идей социалистической революции будут отвечать все контрреволюционеры и все вдохновители их. На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов».

Документ, конечно, весьма впечатляющий, одна беда — он не может служить руководством ни к каким действиям по причине крайней расплывчатости. Кого понимают авторы под «буржуазией и ее агентами»? Кто является «холопами» и «вдохновителями»? Наконец, что понимать под словом «массовый» — сто человек или миллион?

У каждого большевистского функционера имелось свое представление о том, что такое террор и как его проводить надлежит, и большевистские деятели разного масштаба — от всероссийского до уездного — принялись разъяснять постановление ВЦИК массам. Больше всех усердствовали левые — сбывалась их мечта. Карл Радек, например, писал в «Известиях»:

«Уничтожение отдельных лиц из буржуазии, поскольку они не принимают непосредственно участия в белогвардейском движении, имеет только значение средства устрашения в момент непосредственной схватки, в ответ на покушения. Понятно, за всякого советского работника, за всякого вождя рабочей революции, который падет от руки агента контрреволюции, последняя расплатится десятками голов».

Единственное, что можно понять из этой туманной фразы — что за каждого погибшего товарища надо замочить сотню буржуев. Идея понравилась, ибо совпадала с настроением революционного народа. 3 сентября губернский военный комиссар в Москве пишет:

«За каждую каплю пролетарской крови прольется поток крови тех, кто идет против революции…За каждую пролетарскую жизнь будут уничтожены сотни буржуазных сынков белогвардейцев…»

В органах тоже настроение соответствующее. Нарком внутренних дел Петровский 5 сентября издает «приказ о заложниках».

«Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец… Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочно массовый расстрел…»

Это все пока пристойно. Но процесс разворачивался. Несколько позднее, 1 ноября 1918 года, председатель ЧК и военного трибунала 5-й армии Восточного фронта Лацис (тот самый «левый» деятель с Выборгской стороны, который при каждом порыве ветра порывался брать почту, телеграф и телефон) писал в «Красном терроре»:

«Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого».

Не знаю, как насчет судеб обвиняемых, но судьбы чекистов подобные методы следствия решали быстро и сразу — от увольнения из органов до ареста и расстрела. ВЧК была организацией чрезвычайно серьезной и требовала от следователей не классового чутья, а улик и очных ставок. (Может быть, и товарища Лациса перевели из центрального аппарата в действующую армию по причине именно таких взглядов? Террористов — на фронт!)

Эти слова приводят часто. Гораздо реже цитируют язвительный комментарий Ленина, который в статье «Маленькая картинка для выяснения больших вопросов» писал:

«…Вовсе не обязательно договариваться до таких нелепостей, которую написал в своем казанском журнале „Красный террор“ товарищ Лацис… который хотел сказать, что „красный террор“ есть насильственное подавление эксплуататоров, пытающихся восстановить их господство, а вместо того написал… „не ищите (!!?) в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против совета оружием или словом“».

Но круче всех агитнул секретарь Петроградского Комитета товарищ Зиновьев. Возмущенный убийством Урицкого, он потребовал немедленно принять «соответственные меры», в том числе «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице»[246]. В ноябре 1917 года ПК отличался левизной, но полугодовая работа по управлению огромным регионом оказалась замечательным лекарством: поддержки Зиновьев не получил. Ему дали такой отпор, что в конце концов он в бешенстве выскочил из зала заседаний. В числе возражавших был и новый председатель Петрочека Глеб Бокий.

Кровожадные резолюции принимались по всей стране. Какие-то коммунисты из Витебской губернии требуют за каждого убитого советского работника расстрелять тысячу белых. Еще одна комячейка, на сей раз какого-то автопоезда — за каждого павшего расстреливать по 100 заложников. «За каждого нашего коммуниста будем уничтожать по сотням, а за покушение на вождей тысячи и десятки тысяч этих паразитов» — это из постановления охраны Острогорской ЧК.