Стрела на излете - Вера Школьникова

Она принадлежала прошлому, его маленькая кузина, прошлому, в котором его, Мэлина, не существовало. Там не было "Я", только "Мы". "Мы" - хотели ее, считая своей собственностью, но Мэлин сейчас уже не мог даже вспомнить этого жгучего желания, не то, что ощутить. Все, что было в его душе когда-то по отношению к Тэйрин, замерзло и покрылось льдом. Он не хотел даже знать, что она все еще живет на этом свете: тонкая, но удушающее прочная нить, связывающая его с прошлым небытием. Он не хотел ее видеть, вспоминать, читать страх и отвращение в ее глазах. Она была зеркалом, отражавшим то, чего больше нет, застывшим слепком с их совместной с братом души, сгоревшей в лаве восемь лет назад. Но Лариону нужен был корабль, чтобы успеть на встречу со смертью, и он отправился в "Поющий шиповник".

Мэлин спускался по горной тропинке, придерживая коня за повод. Он провел ночь в дороге, и сейчас солнце медленно поднималось в небо за его спиной, облив светом, словно сахарной глазурью, верхушки гор. За следующим поворотом открылся вид на море - поверхность воды сверкала, налитая в серебряную тарелку, а на выходе из бухты стоял на якоре корабль, и свернутые на реях паруса казались в лучах восходящего солнца сотканными из золота. Утренний ветерок развевал вымпел с герцогским гербом. Значит, это "Сильвана", флагман принадлежащего лично герцогу флота. И капитан этого корабля может себе позволить не беспокоиться о решениях берегового братства, он подчиняется только герцогу, присягнув ему как своему лорду.

Он привязал лошадь за кустами терновника, разросшегося за эти годы в настоящую крепостную стену, и проскользнул в дом. Закрыл глаза, прислушиваясь - вилла была погружена в сон. На кухне храпела кухарка, конюх дремал в пустом стойле, зарывшись в охапку сена, спали на узких лежанках две молодые женщины в белых ночных сорочках, должно быть служанка и нянька. А наверху, на большой кровати, под смявшейся простыней сопел, разметавшись во сне, маленький мальчик, а его мать лежала на самом краешке кровати, прикрыв глаза, и боялась пошевелиться, чтобы не разбудить сына. Мэлин поднялся по лестнице, толкнул дверь.

Тэйрин вскочила, и в глаза Мэлину блеснуло лезвие кинжала, но узнав вошедшего, молодая женщина опустила оружие. Она знала, что против Мэлина кинжал не поможет, и тем не менее, держала его под подушкой. Он не знал, что произошло в жизни его кузины, но одно изменилось несомненно - Мэлин больше не был самым главным ее страхом.

- Ты, - с отвращением произнесла она.

- Я, - подтвердил Мэлин. Ребенок заворочался во сне, раскрывшись, и он увидел светлые волосы с едва уловимым рыжим отливом и точеные скулы Эльотоно. Мальчик удался в мать. Тэйрин шагнула вперед, отгораживая сына от незваного гостя, и Мэлин поспешил ее успокоить:

- Я не причиню ему вреда. Тебе тоже.

- Тогда уходи.

- Я уйду, - заверил ее Мэлин, - но для этого мне нужна твоя помощь, - И Тэйрин, забыв, что за ее спиной спит сын, рассмеялась хриплым, лающим смехом:

- Тебе. Нужна. Моя. Помощь, - выговорила она, отсмеявшись, - и ты сумел произнести эти слова мне в лицо?

- Мне нужен корабль. Чтобы уплыть далеко-далеко. Разве ты не этого хотела?

- Я хотела никогда больше тебя не видеть. Но знаешь что? - Девушка усмехнулась, сама себе не веря, - ты стоишь сейчас здесь, и мне на самом деле все равно.

- Я понимаю, - серьезно кивнул Мэлин, - мне тоже все равно.

- Сначала я ненавидела тебя, так сильно, что было больно дышать. Мне казалось, что ты - воплощение зла, уничтожаешь все светлое и чистое, что встречаешь на пути, что единственный смысл твоей жизни - причинять боль мне и всем, кого я люблю.

Мэлин слушал, понимая, что ей надо выговориться, не перед ним, а перед самой собой, а Тэйрин продолжала, не глядя на кузена:

- Каждую ночь, я помню каждую из этих бесконечных ночей, когда он мстил мне за то, чего не было, я ненавидела тебя, пока однажды не поняла, что ты не при чем. И светлое, и чистое можно растоптать, но нельзя испачкать, обратить в грязь. Ты не воплощенное зло и даже не камень, сорвавший лавину. Ты - зеркало. Ты всего лишь заставил его заглянуть вглубь самого себя. И его, и меня. И тогда мне стало все равно.

Он смотрел на нее, вглядывался в усталое лицо и вспоминал. Прошлое никуда не ушло, оно спряталось в глубине и сейчас всплывало на поверхность, насыщенное красками, столь яркое, что казалось, один неосторожный шаг навстречу и он провалится туда, нырнет с головой. Туда, где были "Я-Мы", и не существовало его самого, Мэлина. Он не хотел вспоминать, но память не подчинялась приказам, и он не мог не видеть.

Вот девочка в новеньком костюме для верховой езды дрожащей от восторга рукой гладит шею своего пони, подарок на день рожденья. Девочке пять лет, им пятнадцать. Они подходят, протягивают руки, подсаживают ее в седло. Нет, не они, ведь руки всего две, не четыре. Это он, Мэлин, помогает маленькой кузине, а Ллин стоит чуть в стороне, и смотрит.

Подросшая девочка в первом "взрослом" платье из нежно-розовой кисеи на белом чехле теребит перчатку. Ее первый бал, домашний, в узком кругу, но все же - первый, она так долго ждала этого дня. На голове еще с утра соорудили прическу, локоны украшены цветами, в глубоком квадратном вырезе на тонкой, почти незаметной цепочке матово блестит жемчужина. Девочка нервничает, девочке двенадцать лет, им - двадцать два, они взрослые, и не собирались появляться на этом балу, они не любят пустое веселье, не понимают, в чем смысл ритмичных движений под музыку, но девочка просила их придти, и они пришли.

Они подходят к ней, кланяются, приглашают на танец, узкая ладошка девочки в короткой атласной перчатке ложится в их смуглую широкую ладонь, и они ведут ее на середину бальной залы. Нет, опять неверно. Память ошибается, Мэлин смотрит со стороны и видит, не "Я-Мы", а Он. Это Ллин ведет кузину в ее первом танце на первом балу, а Мэлин стоит у стены и взглядом отслеживает кружащуюся под музыку пару.

И память, беспощадная память подводит его к последней картине: девочка выросла, ей уже четырнадцать лет, девочку ждет жених. "Я-Мы" в гневе, девочка не хочет идти с Нами, "Я-Мы" наклоняемся к ее губам, по детски-припухлым и сладким, "Я-Мы" вскидываем руку, и сила, сорвавшись с кончиков пальцев вминает в стену брата девочки, а "Я-Мы" смотрим на собственную руку, не понимая, что случилось. Ллин. Это была его рука и его губы. Не "Я-Мы", а я и он. Их всегда было двое, даже тогда. Но до сих пор он не понимал этого, ослепленный проклятьем уз. Ему хватило сил отделить себя от брата после смерти Ллина, но только сейчас, заглянув в прошлое, он победил последний страх. Страх небытия. Он, Мэлин, не только есть, но и был. С первой минуты своего появления на свет.

Теперь он мог спокойно посмотреть в лицо своей кузины, не прячась за спасительное "все равно", и вместо того, чтобы просить ее о помощи, спросить: