Поправки - Джонатан Франзен

Утром Гари поехал в Госпиталь-Сити, ближний пригород, где были сосредоточены крупные медицинские центры Сент-Джуда. Он растерянно замер в толпе мужчин весом едва восемьдесят фунтов в креслах-каталках и пятисотфунтовых женщин в похожих на палатки платьях, запрудивших все подходы к зданию центра медицинского оборудования. Гари готов был возненавидеть мать за то, что она послала его сюда, но понимал, насколько он счастливее Инид, насколько свободнее, привилегированнее, так что стиснуть зубы и вперед, уклоняясь от соприкосновения с туземцами, которые запасаются шприцами и резиновыми перчатками, ирисками от кашля, впитывающими прокладками всех мыслимых форм и размеров, оптовыми упаковками открыток с пожеланиями выздоровления (144 открытки в комплекте), дисками с записями концертов для флейты, видеокассетами с упражнениями, сменными пластиковыми трубочками и емкостями – их подсоединяли к твердому пластиковому оборудованию, вшитому в живую плоть.

Помимо того что в таких местах скоплялось множество человеческих тел, а Гари человеческая плоть в больших количествах раздражала, соприкосновение с болезнями было неприятно еще и потому, что хвори – удел низших классов. Люди курят и десятками пожирают пропитанные жиром пончики. Женщины рожают от близких родственников. Антисанитария, экологически опасные трущобы. Бедняки со всеми их недугами – особая разновидность человечества, с которой Гари, по счастью, никогда не сталкивался, разве что в больнице или в таком вот медицинском магазине. Тупая, мрачная, жирная, терпеливо страдающая порода. Хроники – низший класс, и Гари решительно предпочитал держаться от него подальше.

Однако в Сент-Джуде Гари преследовало чувство вины за кое-какие утаенные от Инид обстоятельства, и потому он дал себе слово в течение трех дней быть образцовым сыном. Совладав с отвращением, он пробился сквозь толпу убогих и калек, вошел в просторный мебельный отдел центрального магазина медицинского оборудования и огляделся в поисках табурета, на который Альфред мог бы присесть, когда будет принимать душ.

Из скрытых в стенах репродукторов лилась полная симфоническая версия «Маленького барабанщика», скучнейшей в мире рождественской песни. За зеркальными стеклами витрин искрилось морозное, ветреное утро. Вокруг счетчика на парковке обмотался газетный лист, любовно-отчаянно приник к нему. Навесы потрескивали, брызговики машин трепетали.

Огромное разнообразие медицинских сидений и недугов, о которых они свидетельствовали, повергло бы Гари в растерянность, если б он не подходил к делу с эстетическими мерками.

К примеру, почему обязательно бежевые? Почему медицинские изделия из пластика красят в бежевый или в лучшем случае в мрачно-серый цвет? Почему не в красный? Не в черный? Не в болотный?

Может, пластмассу красят в бежевый цвет, чтобы мебель использовалась исключительно в медицинских целях? Неужели производитель опасается, что люди начнут раскупать стулья для домашних надобностей, если сделать их чересчур красивыми?

Вот так проблема: чересчур большой спрос на вашу продукцию!

Гари покачал головой. Ну и идиоты же эти фабриканты!

Он выбрал крепкий, приземистый алюминиевый табурет с широким бежевым сиденьем. Приглядел и надежную (бежевую!) перекладину для душа. Цены, однако, заламывают, точно за сложную технику! Гари отнес оба предмета на кассу, и приветливая уроженка здешних мест (вероятно, из бедной лютеранской семьи, парчовая блуза, прореженная челочка) подставила штрих-коды под лазерный луч и с провинциальной оттяжечкой сообщила Гари, что алюминиевые стулья – отличная вещь.

– Такие ле-охкие, можно сказать, вечные, – сказала она. – Это для вашей матери или для отца?

Гари было неприятно вторжение в частную жизнь, он предпочел бы промолчать, но невольно кивнул.

– Старичков наших начинает пошатывать в ванной. Полагаю, всех нас это ждет, верно? – Философски настроенная продавщица сунула карточку «Ам экс» в прорезь автомата. – Приехали на праздники помочь родным?

– Знаете, для чего и вправду пригодился бы такой табурет? – сказал Гари. – Чтобы повеситься, вот для чего. Вы так не думаете?

Улыбка на лице девушки увяла.

– Не знаю.

– Легкий, удобный – оттолкнул, и готово.

– Распишитесь, пожалуйста, сэр!

С трудом, против ветра, Гари распахнул дверь выхода. Ветер нынче зубастый, насквозь прокусывает кожаную куртку. От Арктики и до Сент-Джуда нет достаточно высоких гор, чтобы сдержать этот ветер.

Гоня машину на север, к аэропорту (низко висевшее солнце неотступно следовало за ним), Гари прикидывал, не слишком ли жестоко обошелся с девчонкой. Может, и слишком. Но он испытывал сильный стресс, а в пору стресса человек имеет право действовать сурово (разумеется, в отведенных себе границах): он будет строго последователен в своих суждениях, в понятиях о том, что можно делать и чего нельзя, кем он готов быть, а кем не станет и даже с кем стоит разговаривать, а с кем – нет. Если невежественная и наглая девица (из лютеранок!) проявляет инициативу в беседе, выбор темы остается за ним.

И все же, будь девица посмазливее, Гари обошелся бы с ней менее круто.

Все в Сент-Джуде складывается так, что он непременно окажется виноватым. Но, сдавшись на милость Кэролайн (рука за эти месяцы благополучно зажила, большое спасибо, даже шрама почти не видно), Гари примирился с мыслью о том, что в Сент-Джуде его будут считать негодяем. Когда заранее знаешь, что мать обвинит тебя в предательстве, как бы ты ни старался, пропадает всякое желание играть по ее правилам. Лучше установить собственные. Сделать все, чтобы сберечь душевное равновесие. В случае чего притвориться, будто совершенно здоровый ребенок тяжко болен.

На самом деле Джона сам отказался от поездки в Сент-Джуд. Это предусматривалось условиями октябрьской капитуляции. Купив пять не подлежавших возврату билетов в Сент-Джуд, Гари заявил жене и детям, что приглашает в рождественскую поездку всех, но принуждать никого не будет. Кэролайн, Кейлеб и Аарон тут же громогласно отвечали: «Спасибо, ни за что!» – но Джона, еще помнивший бабушкино гостеприимство, сказал, что «очень хотел бы» поехать. Гари ни разу не говорил Инид, что Джона непременно приедет, но и не предупреждал ее, что внук может остаться дома.

В ноябре Кэролайн купила четыре билета на представление фокусника Алана Грегариуса на 22 декабря и четыре билета на «Короля Льва» на 23 декабря в Нью-Йорке. «Если Джона останется, он пойдет с нами, – пояснила она, – а уедет – Аарон или Кейлеб пригласят кого-нибудь из друзей». У Гари на языке вертелся вопрос, с какой стати Кэролайн не купила билеты на следующую после Рождества неделю и не избавила малыша от мук выбора. Однако со времен октябрьской капитуляции супруги наслаждались вторым медовым месяцем, и, хотя никто не оспаривал тот факт, что долг призывает Гари на три дня в Сент-Джуд, домашнее блаженство всякий раз омрачалось легким облачком, когда Гари заговаривал о предстоящей поездке. Чем больше дней удавалось прожить без упоминаний об Инид и Рождестве, тем горячее Кэролайн отзывалась на ласки мужа, тем охотнее она и старшие сыновья принимали главу семьи в свою компанию, и депрессия отступала. Признаться, с того утра, когда Альфред упал в океан, о депрессии и помину не было. Помалкивать о Рождестве – невелика цена за семейную гармонию.

Какое-то время обещанные Инид развлечения и баловство перевешивали в глазах Джоны приманку в виде Алана Грегариуса и «Короля Льва». За обеденным столом Джона вслух мечтал о «Стране Рождества» и о рождественском календаре, о которых столько рассказывала бабушка, и не обращал внимания на ухмылки и подмигивания Кейлеба с Аароном, может быть искренне не замечая их. Однако Кэролайн все более откровенно поощряла старших мальчиков посмеиваться над бабушкой с дедушкой, обмениваться анекдотами насчет отсталости Альфреда («Он называет видеоприставку "Интендо"!»), насчет ханжества Инид («Она спрашивала, с какого возраста дети допускаются на представление!»), насчет ее скопидомства («Осталось два бобовых стручка, и она завернула их в фольгу!»), а Гари после капитуляции и сам порой присоединялся к общему смеху («Бабушка такая смешная, правда?»), и в конце концов Джона усомнился в правильности своего выбора. В свои восемь лет мальчик подпал под тиранию крутости. Сперва он перестал заговаривать о Рождестве за столом, а когда Кейлеб со своей фирменной легкой усмешкой спросил, по-прежнему ли Джона мечтает увидеть «Страну Рождества», Джона умышленно грубым голосом ответил: «Наверное, это и впрямь глупо!»

– Куча толстяков в здоровенных машинах тащится по темному парку, – сказал Аарон.

– И все говорят друг другу: «Замчатено, замчатено», – вставила Кэролайн.

– Замчатено, замчатено, – подхватил Кейлеб.

– Нехорошо смеяться над бабушкой, – попытался остановить их Гари.