Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Дети, наслушавшись всевозможных страхов, затихли и, собираясь по закоулкам, стали сами придумывать одно бедствие страшнее другого. Однако многие из них не желали верить тому, что говорили взрослые, они яростно спорили между собой и доказывали, что их отцы и дяди никогда не поддадутся немцам и, покинув разбитые катера и баркасы, вплавь доберутся до берега.

— Мой папа, — кричал, заикаясь, Вилли, десятилетний сын нашего хозяина, — сорок километров плыл до берега, когда немцы потопили его баркас с рыбой.

— А наш папа нырнул под баркас, когда немцы по нему стреляли, а потом, когда баркас сгорел, он на доске приплыл домой, — кричали два соседских мальчишки.

Уже третий день отсутствия рыбаков клонился к вечеру. Море, затихая, готовилось спокойно уснуть, редкие его волны лениво накатывались на песчаный берег, выбрасывая пустые ракушки и прочий мусор, не воспринимаемый морем. Чайки куда-то исчезли, их крика уже давно не было слышно. Ярко светившее солнце скрылось за черные тучи, спешило тоже уйти на покой. В поселке потемнело, будто кто-то намеренно натянул на него траур. День уходил, а рыбаков все не было, и где они, что с ними — никто не знал, но и никто в поселке не сомневался: если рыбаки и погибли, это могло быть только делом рук немцев, ибо такое в прошлом уже случалось, и не раз.

Но вот, откуда ни возьмись, в воздухе появился альбатрос, за ним другой, третий — целая стая их закружилась над рыбацким поселком. Вслед за ними появились крикливые чайки с черной головкой. Весь поселок вдруг ожил, забегал, повеселел. Причины мы не видели и не понимали. Семьи рыбаков покидали свои жилища и с какой-то радостью и убежденной надеждой, перегоняя друг друга бежали к берегу. Некоторые поспешно взбирались на крыши своих домов и оттуда пристально всматривались в горизонт. На берегу собралось почти все население поселка. Заинтересовавшись этим непонятным событием, мы тоже поспешили к берегу, но, кроме повеселевших жителей, ничего там не обнаружили. Море по-прежнему лениво колыхалось, сумерки сгущались, и даже альбатросы вернулись в море, лишь черноголовые чайки продолжали кружиться над берегом, издавая временами жалобные крики. Переминаясь с ноги на ногу, вопросительно поглядывая друг на друга, мы задавались вопросом: в чем дело, почему народ сбежался на пустой берег и почти ликует без всякой к тому причины? Осматривая море в бинокль, мы ничего не видели, но жители, весело переговариваясь, смотрели туда же с уверенностью и надеждой, они явно ожидали чего-то радостного. С плоской крыши засолочного цеха наблюдало сразу несколько человек, внимательно вглядываясь в море. Вдруг кто-то из них неистово закричал:

— Белеет! Белеет!

Толпа заволновалась, надвинулась, всматриваясь... И вдруг — словно шквал пронесся! — многоголосый вопль огласил берег:

— Идут! Идут! Наши! Наши!..

Приглядевшись повнимательнее, мы тоже стали что-то различать на горизонте. И вскоре рыбацкая флотилия — в полном составе — причалила к берегу, и, судя по всему, с богатым уловом! А вместе с рыбаками вернулись альбатросы и множество горластых чаек — постоянных спутников, покровителей и предвестников рыбаков. Только теперь мы поняли причину, вызвавшую столь радостное волнение жителей! Альбатросы и чайки! Как добрые гонцы они прилетали в рыбацкий поселок, чтобы сообщить весть о благополучном возвращении, и рыбацкие семьи понимали их без слов.

Не желая стеснять радостных чувств людей, встретивших своих кормильцев после столь тягостных волнений и переживаний, мы покинули берег.

Утром зашли поздравить хозяина с благополучным возвращением. Он сидел у порога и курил свою трубку, а жена и трое старших ребят деловито и энергично трудились возле низкого деревянного чана, полного до краев мелкой, но красивой рыбешки. Будто ловкие жонглеры, они быстро действовали деревянными иглами, нанизывая уже подсоленную рыбку на длинные, метра полтора, шпагатины. Мы поздоровались со всей семьей и сердечно поздравили хозяина с удачей, спросили, что это за рыбешка. Он, с удивлением посмотрев на нас, вдруг соскочил с места и воскликнул:

— О-о-о! Разве ви не знаешь?! Салака! Ошен кароши — жирный, вкусний рыба! Мировой рынок!

Присмотревшись к рыбешке поближе, мы готовы были согласиться с хозяином, заметив, что не лишне и на вкус попробовать.

— О-о-о, это пошаллуйста, — пригласил нас на кухню хозяин.

Действительно, оказалась вкусной рыбешка, напоминала чем-то нашу керченскую хамсу, но была немножко покрупнее. Но, воздавая должное угощению, мы еще хотели расспросить, что же все-таки произошло в море, мы уже слышали, что в дело вмешались наши моряки.

— Долго вы задержались, — начали мы разговор, — уже пошли слухи — якобы вашу флотилию потопили немцы.

— Да-а-а, — протянул хозяин, он опять сидел со своей трубкой на пороге, но уже лицом к кухне, — хотели потопить, это правда, — и раз, и второй. Было так. Поделились мы на участки и высыпали сети. Поставили невода, вентеря и стали на якорь. И тут они — со стороны Мазирбе два военных катера. И стали нас обстреливать. Снаряды рвались совсем близко, но никого наших не тронуло, а близко подходить они почему-то не стали. Может, боялись встречи с вашими моряками, но мы русских не видели. Выпустили в нас десятка два снарядов и ушли. Мы решили снимать сети и уходить домой, знали: не отстанут. Но рыба только начала ход, жалко было упускать такой момент, давно уже не видели хорошего улова. Остались.

Перед утром проверили сети. Хорошо. Поплавки дрожат — рыба идет. Все рады, многие даже запели песни. Утром решили: нельзя больше оставаться, поедим и начнем выбирать. Вдруг, смотрим, опять эти же катера. А за ними — моторная шаланда! Верите, ложка выпала из рук. Опоздали — не ушли ночью! Сердце заныло. Руки, ноги отказали, а в голове одно: это за нашей рыбой спешат. Было так тяжело, жалко этого улова, что хотелось умереть вместе с этой рыбой, только бы не отдать им. Достаточно наголодались с ними, всегда забирали весь улов. Вот столько оставят, — показал сомкнутые в жмени ладони. — А чем кормить? Одеть, обуть семью?.. — Хозяин умолк.

В прошлом году попытались тайком выйти на весенней путине. Взяли хороший улов, но донес кто-то про нас. Только справились и повернули к берегу — военные катера. Всю рыбу у нас забрали. И баркасы потопили. Вплавь добирались до берега. Думали, так и в этот раз. А как нам уйти? Не уйдешь... Сердце застыло, смотрели, как приближаются пираты... Вдруг снаряд сверху просвистел! Через нас! ...! И другой! Третий! ...! — Тут речь хозяина обрела такую ядреность, которую и кроме как ...! неприлично. А он, все более возбуждаясь, вскочил и, размахивая руками, забегал по кухне: — ...! Немец один загорелся — ...! Валится набок! Другой ...! — бросил шаланду, бросил другой! ...! Другой тонет ...! А тот развернулся — и айда! ...!

Хохоча и жестикулируя, он путался в словах, досказывая руками то, что не мог или не умел выразить словами. Довольно прилично владея русским и прежде всего — его ругательной словесностью, имея в виду, что его жена и дети не знают языка, он в их присутствии пересыпал свой рассказ такими крепкими русскими словечками, от которых даже у нас вяли уши. Хохотали вместе с хозяином все: мы, его жена и дети — но все по разным поводам и причинам. Хозяин смеялся, радуясь, что миновала его и семью беда; его жена и дети радовались тому, как здорово русские моряки побили немецких разбойников; нас же больше смешил комизм ситуации: радуясь веселью хозяина, его жена и дети ведать не ведали причины нашего! веселья, не подозревая о смысле отдельных изречений, которые нас заставляли хохотать, заливаясь смехом до слез.

— Да-а-а, — немного остыв, протянул хозяин, — мы сначала не видели русских кораблей, потому что смотрели только на приближающихся немцев — с ужасом, как змею увидели, думали что с нами будет? А когда вдруг загорелся их катер, мы сразу поняли, что это русские к нам пришли. Так! На помощь... — хотел было выругаться, но сдержался.

Так закончил свой рассказ наш хозяин.

Все вышли во двор. И вдруг мы увидели, что весь рыбачий поселок в дыму — ранним утром наступили сумерки! Стоявшие до этого в бездействии шалаши теперь дымились во всех дворах! Как чумы на Чукотке! Серо-белый дым густыми клубами валил из каждого шалаша! Поднявшись ввысь, клубы дыма соединились там в единое непроницаемое облако, закрывшее собой солнце, от чего в поселке сделалось сумрачно, как, наверно, в Лондоне.

Дымился шалаш и во дворе нашего хозяина. Движимые любопытством, мы следом за семьей подошли и только теперь поняли, что все эти шалаши — не что иное, как коптильни. Посередине чума горел небольшой костер из сухих осиновых дров, прикрытый корой и сором; прорывавшиеся языки пламени тут же гасились обваливавшейся корой и мусором, потому в коптильне было больше дыма, чем огня. Вверху шалаша над костром густыми гирляндами висели связки салаки и какой-то распластанной крупной рыбы. Хозяин, хозяйка или дети подправляли костер, добавляя дров или сора, не давая, однако, разгореться костру в пламя.