Том 2. Огненное испытание - Николай Петрович Храпов

Через несколько минут он вновь, как улитка, спрятался в причудливую «скорлупу», неразгаданной Павлом, жизни.

Была ли это вспышка к пробуждению, или схватка падшего духа с душой, истосковавшейся по чистому, святому общению с Богом — для Владыкина осталось тайной. Он уверен был только в том, что Ермак был когда-то христианином, но ожесточился, преткнувшись поступками бесчестных христиан и теперь не мог победить себя и подняться.

О! Это ужасное, ожесточенное, не прощающее сердце! Как многих оно привело к неотвратимой, сознательной погибели, при которой тоскующая по Богу душа гибнет в цепях ожесточенного духа, подчиненная закону тройственной природы человека.

Вот почему Библия так строго предупреждает человека: «берегите дух ваш» (Мал.2:15).

Ермак, после того случая, все реже и реже находился наедине с Павлом; последнего ожидали новые, жгучие искушения.

В самый разгар лета начальник торопливо забежал в дом и дал распоряжение дяде Ване: вымыть, прибрать комнаты и приготовить все к встрече жены, а сам в запряженной пролетке поехал за ней на разъезд. Через 2–3 часа все обитатели дома собрались в прихожей комнате встретить новую хозяйку. С модным баульчиком в руке, торопливо вошла в дом молодая дама и, остановившись, несколько смущенно, осмотрела всех. Бледное ее лицо и несколько великоватый нос не отличали ее чем-то особым от обычных женщин в ее, 23-х летнем возрасте. Тонкий запах духов, пришедший с нею, говорил о том, что она аккуратно следит за собою и не желает так скоро расставаться с молодостью.

— Люба, — отрекомендовала она себя, подходя сначала к Владыкину и протянув руку, освобожденную из тонкой дамской перчатки, поздоровалась со всеми. Затем прошла в свои комнаты вслед за мужем, осматривая внимательно окружающую обстановку.

Первые дни молодой хозяйки не было видно нигде, и все обитатели отнесли это за счет скромности, усматривая в этом высокую нравственность. Так подумал Владыкин, и с радостью заключил, что, наконец, он, в ее лице, встретил в этих местах образцовую жену и идеальную женщину. Но, увы! Вскоре ему пришлось в этом разочароваться.

Поднявшись утром, Павел, по обыкновению, сел на лавочку против крыльца подышать утренней прохладой. Вскоре вышла и Люба в роскошном кимоно и, усевшись рядом с ним, вступила в беседу, внимательно осматривая юношу.

Беседа затянулась и Павел, почувствовав, что драгоценное время, отведенное им на чтение Евангелия, уходит на пустые разговоры, встал, готовясь оставить свою собеседницу.

— Вы уходите, Павел? — спросила она, и ему показалось, как-то необыкновенно, — а у меня есть к вам, немного нескромная, просьба. Дело в том, что мой муж Володя уехал на работу и на несколько дней, а я здесь ничего не знаю. Мне же хотелось бы пойти на разъезд, в поселок. Одна я боюсь, поэтому он мне, в качестве проводника, рекомендовал вас. Вы проводите меня в поселок?

Протестом ответило сердце Павла на ее желание, но будучи подневольным, он сказал ей, что такая возможность может быть только после обеда.

Люба долгое время жила в Маньчжурии, в городе Харбине, так как родители ее и муж были служащие КВЖД (Китайско-восточная железная дорога, принадлежавшая до 1933 года СССР).

Жизнь в Харбине отложила на нее некоторый отпечаток, и она старалась придавать себе вид великосветской дамы. По причине длительных разлук с мужем, она позволяла себе некоторые вольности, поэтому, глядя на нее, можно было заметить, как бушующие страсти руководили всем ее существом. К назначенному времени она вышла в прихожую комнату благоухающая, разодетая, в полупрозрачном платье.

Павел, увидев ее, поколебался в своем прежнем обещании, данном ей, и почувствовал, что дьявол на этом месте готовит ему сильное искушение.

Воспользовавшись некоторым молчанием, он стал про себя усердно молиться, чтобы Бог сохранил его, даже от какой-либо лукавой мысли. Шли они вначале на почтительном расстоянии друг от друга, но потом, увлекшись рассказом о своей жизни в Маньчжурии, Люба перешла на его тропинку. При этом Павел не допускал мысли, чтобы у жены такого большого начальника и у такой видной дамы могли появиться вольные мысли, чем и успокаивал себя.

В поселке она обошла все магазинчики, подробно изучая в них товары.

К вечеру, проходя мимо клуба и услышав звуки вальса, она как-то вся оживилась и настоятельно склоняла Павла зайти и повеселиться. Павел отказал ей в этом в самой категорической форме. Она пыталась удивляться, шутить, умолять и, наконец, выразить обиду, но юноша остался непоколебимым. К его счастью, их выручил подошедший командир охраны и охотно разделил с ней компанию. Отходя, Люба просила Владыкина подождать ее возвращения. Павел был очень рад оказаться наедине и поспешил немедленно к молитве, прося у Бога сил, чтобы ему не впасть в искушение с этой женщиной.

Более часа пробыла Люба в клубе и вышла оттуда возбужденная, сияющая. По дороге она пыталась передать свое возбуждение Павлу, но тот больше молчал.

Надвигались легкие, вечерние сумерки, притихла и она, но, подойдя совсем вплотную к Павлу, стала вдруг жаловаться на скуку и на некоторые неудачи в семейной жизни. Павел молчал.

Потом на нее напало какое-то детство, и ей захотелось идти по рельсам. Под предлогом потери равновесия, она не один раз отваживалась, без разрешения, удерживаться рукой за плечо Павла.

Павел почувствовал, как губительный огонь стал быстро распространяться по всему телу.

«Господи, спаси меня!» — с глубокой верой произнес он про себя и, отпрянув от женщины, решительно высказал ей:

— Любовь Григорьевна, я осмелюсь вам напомнить, что вы являетесь женой вашего мужа, а я арестант. И еще: никогда не забывайте, что среда, в которой вы теперь поселились, способна самый невинный поступок извратить до низкой подлости. Поэтому будьте благоразумны и строги к себе.

— Павлик, — вполголоса начала она, остановившись и пристально взглянув в глаза Владыкина, — ты не по годам серьезен и просто удивляешь меня. Неужели ты чужд ласки, а когда же увлекаться, как не теперь? Да и что может человека делать таким счастливым, как не увлечение молодости?

В это время они проходили мимо каменистой осыпи близ потока, который для Павла служил местом «Хораф». Он взглянул на говорливые, поблескивающие струи его и, воспрянув духом, ответил:

— Я вынужден вам заявить со всей решимостью: я нищий материально, арестант, но, по милости Божьей — не нищий духом. Зачем мне пользоваться жалкими крохами с чужого стола любострастия и валяться затем жалким рабом под ним, тогда как, я верю, что есть у моего Бога назначенное для меня время, когда я буду сидеть за столом