Том 2. Огненное испытание - Николай Петрович Храпов

В это время Павел с Магдой и оказались здесь, в штрафной зоне.

Все эти ужасы настолько потрясли их обоих, что они не могли уснуть, и Павел согласился первый подежурить.

Когда все стихло, он прямо на нарах склонился на колени и, никогда еще так усердно, так пламенно не молился Богу, как теперь. Поднявшись с молитвы, Павел заметил, как кто-то, выйдя из «воровской» кабинки, внимательно наблюдал за ним.

Утром Магда с Павлом решили выйти из зоны на работу с немногими «работягами», а когда Павел пошел умываться, один из воровской компании остановил его, с расспросами: кто он, за что арестован, и почему он ночью плакал на коленях.

Павел, с каким-то торжествующим чувством, ответил ему на все интересующие вопросы. Убедившись, что он, действительно, верующий, собеседник авторитетно заявил ему:

— Ты, малый, можешь со своим товарищем быть совершенно спокоен. На работу вам нет нужды ходить, пайку свою вы получите полностью; не хватит — скажете нам, а на кухне кушайте досыта. Если есть деньги, не прячьте их и покупайте в ларьке, что хотите.

Услышав это, Павел был поражен таким расположением этих отверженных, погибших людей — человекоубийц, а еще больше был изумлен библейским стихом, отчетливо промелькнувшим в его сознании:

«Имя Господа — крепкая башня: убегает в нее праведник, и безопасен» (Прит. 18, 10).

Он поблагодарил незнакомца за расположение и поспешил к умывальнику, чтобы набежавшие слезы, смыть холодной водой. Возвратившись в барак, они вместе с Магдой склонились на колени и благодарили Бога, в живой молитве.

Поднявшись, Павел с улыбкой заметил своему другу:

— Так вот, братец, за 14 лет-то в монастыре, наверное, ни разу так сладко ты не молился, как сейчас, да и милости-то Божьи не ценил тогда, как теперь, когда получаешь их из рук этих грабителей.

— Да, Павел, ты совершенно прав, что заметил это, — крепко обнимая его, ответил Магда.

— То-то, воры научат молиться живому Богу, хоть и сами не молятся, — закончил Павел, выходя из барака на работу.

На работу они все же вышли и были очень рады, когда оказались на природе. Яркое, горячее, весеннее солнце прямо на глазах поедало остатки, выпавшего за ночь, снега. На припеках, зелень буйствовала распускающимся разнотравьем. Говорливый шум ручейков веселил душу, а нежный весенний ветерок ласкал лицо и колыхал, освободившуюся от всякого томления, грудь. И если бы не конвойный, то бежал бы и бежал, по-детски, вприпрыжку, по пробивающейся зелени.

К вечеру, придя в барак, они увидели, что на их месте, беспорядочно скрученными, лежали две постели, и тот же незнакомец передал, чтобы они расстилали и спали на них.

Однако, недолго пришлось быть Павлу вместе с Магдой. Через два-три дня, Владыкина увидел тот самый топограф, который рекомендовал его когда-то в управление. Увидев юношу, он убедил начальника отпустить ему Павла, и тот опять оказался без конвоя, свободно расхаживающим по всей территории. Он часто заходил на объект к Магде и утешал его, читая ему Евангелие. Вечерами, когда Павел возвращался в зону на ночлег, Магда, утрудившись, обычно уже крепко спал.

Так прошло более 2-х недель. Однажды Владыкина к топографу не пустили, а приказали им с Магдой собрать свои вещи в ожидании этапа. И как его благодетель ни пытался взять его обратно, начальник категорически отказал.

Уже выходя с вахты, под строгим конвоем, они слышали, как кто-то им вдогонку крикнул, что их отправляют в «Скалы».

От одного только этого слова, как током пронзило все существо обоих скитальцев.

«Скалы» — это место, где собрано самое ужасное, самое отвратительное, погибшее из погибших. «Но, за что бросают туда, совершенно невинных людей? — промелькнуло в сознании Павла, — Если, вообще, лишение свободы — тюрьма, то штрафная фаланга за частоколом — это тюрьма в тюрьме; чем же являются тогда эти „Скалы“ на штрафной фаланге?»

Душа онемела от ожидания, какого-то ужасного, неведомого будущего. Извилистою тропою, среди камней, их завели в узкое ущелье, расположенное между дикими обрывистыми скалами. На дне ущелья, шириною не более 50–60 метров, между скал, на ровной площадке у берега ручья, за густой сетью колючей проволоки, одиноко стоял барак с массивными решетками на окнах. Ни малейшего звука жизни не доносилось сюда от фаланги, ни, даже, от проходящих поездов. В узкой полосе, над головою виднелся, где-то высоко-высоко, голубой клочок неба, откуда один раз в год заглядывало солнце. Все ущелье было погружено в полумрак.

Павел не помнил, как их завели за проволоку, как втолкнули в открывшуюся дверь барака.

Очнулся он только от задорного смеха, раздавшегося из полумрака с нар:

— Эй, парень, иди-ка сюда! А ну-ка, давай молебен служи за упокой души нашей, да и твоей с нами. Господи по-ми-л-у-й!

— Ты, бес, замри! — раздался в защиту львиный бас от окна, с верхних нар.

После этого, старший вор подозвал к себе Павла и с большим интересом слушал объяснения его о вере в Бога, о личном покаянии и тех страданиях, какие он переносил за веру в Бога. Особенно, «законник» был удивлен, когда услышал, что многие требования воровского закона: самопожертвование для другого, ненависть к предательству, общность в пище и вещах, интернациональность и другое — истекают из закона Божьего и имеются в христианстве.

После беседы, вор распорядился поместить Павла с Магдой на противоположной стороне, наверху. Молились оба открыто, совершенно свободно и были удивлены тем, что им здесь не угрожала никакая опасность, вопреки тому, о чем они так много наслышались. Конечно, во взаимоотношениях между преступниками было что-то дьявольское, и они так ярко напоминали Павлу тех львов, среди которых был во рву пророк Даниил. Все, положенное им из пайка, они получали полностью; много бесед на библейские темы провел Владыкин среди этих, безнадежно падших, людей, которых ничего в жизни уже не интересовало.

Через несколько дней, как-то неожиданно, Павла и многих других с ним вызвали на этап. Он был, конечно, очень рад, потому что думал, что здесь, в «Скалах», ему придется прожить все годы заключения. Однако преступники, давно живущие здесь, пояснили, что отсюда в хорошие места не посылают, но развозят людей в штрафные лагеря, еще страшнее, чем «Есауловка». А часто увозят и в наручниках — значит расстрел.

Так или иначе, но у Павла с Магдой настала минута расставания.

— Ну, брат мой, Павел, — со слезами на глазах обнимал его Магда, — у меня нет слов на языке, чтобы выразить достойную хвалу Богу, за нашу встречу с тобой. Ты впервые