Деревня на голгофе летопись коммунистической эпохи: от 1917 до 1967 г. - Тихон Козьмич Чугунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В повести описана жизнь колхозников в одной белорусской деревне: сельских руководителей и рядовых колхозников. Автор назвал своё произведение повестью. Но по существу это очерки: писатель фотографически изобразил те факты, какие он наблюдал в деревне и о которых ему рассказывали колхозники. В предисловии «От автора» Кулаковский говорит, что он описал в книге только факты.
Причём, при отборе фактов и персонажей для книги, при описании их автор совсем не стремился к тому, чтобы «очернить», «оклеветать» советскую власть, колхозную систему. Наоборот. Писатель–коммунист старался обелить, осветлить, подкрасить колхозную действительность: сфотографировать меньше отрицательных фактов и больше положительных; описать меньше плохих руководителей и больше хороших.
Так, например, автор описывает в своей книге все то положительное, что он видел в колхозных деревнях.
Он начинает повесть с описания того, что в деревне Добросельцы машинно–тракторная станция осуществила исключительно редкостное мероприятие: провела электрическое освещение в каждую колхозную избу в деревне Добросельцы. В хате колхозницы «…горит электрическая лампочка… Заплати в МТС (машинно–тракторную станцию) пять рублей в месяц и жги сколько хочешь… Когда… старый Митрофан провёл в избу лампочку и внёс первую плату, он даже спал при свете».
В повести рассказано: в соседней деревне работает школа–десятилетка. Там происходят не только учебные занятия, но и устраиваются спектакли для населения.
На терретории сельсовета, которая охватывает четыре колхоза, работают ещё такие учреждения: молочный пункт, кооператив, медицинский пункт.
В избах проведено радио: громкоговорители от трансляционной сети. Колхозники встают утром и ложатся спать в полночь, слушая гимн Советского Союза. В хатах есть будильники: чтобы на работу люди могли выходить, не опаздывая.
Из рядовых колхозников автор описывает два отрицательных типа: пьяницу–вора и хитрую сожительницу колхозного председателя. Но писатель противопоставляет им больше положительных типов, усердных тружеников–колхозников: свинарку, конюха, молоковоза, молодого колхозника–орденоносца, заслуженного героя войны.
Из местных начальников–коммунистов автор описывает три тёмных типа: председателей сельсовета, колхоза, а также финансового агента («финагента»).
Но в положительном свете в повести изображено больше коммунистов; секретарь местной партийной организации, директор школы; руководительница молочной фермы, девушка–колхозница Даша, «идеалистка–коммунистка», ведущая активную борьбу с непорядками в деревне; её брат, агроном; инструктор райисполкома.
В конце концов группа «идейных коммунистов», изображённая в повести, одерживает верх над отрицательными типами, снимает их с постов, а председателя сельсовета даже исключает из партии. На место изгнанных начальников местная партийная организация, с предварительного согласия райкома и райисполкома, при единодушном одобрении всех колхозников, выдвигает местных «коммунистов–идеалистов»: колхозницу Дашу — председателем сельсовета, а её брата, агронома из министерства председателем колхоза. Таким образом, «коммунистическая добродетель» на страницах повести восторжествовала.
Ряд фактов из жизни колхозников автор тоже освещает совершенно в духе правоверной коммунистической пропаганды. Писатель говорит, что местную церковь закрыла не коммунистическая власть, а будто бы «прихожане закрыли»… Мельком упоминая о местных людях, «пропавших без вести», автор пишет, что некоторые из них, наверное, ещё живы, но с чужбины «их не пускают на родину, и они не могут оттуда подать голоса»… Так повесть изображает вопрос об эмигрантах…
Что касается неприятных для советской власти фактов в колхозной деревне, то автор повести о многих из них совсем ничего не говорит. Так, например, упомянув вскользь о коллективизации деревни в 1930 году, писатель ни одного слова не сказал о повторной коллективизации, которую белорусские деревни переживали в 1945 году, после оккупации (под немецкой оккупацией колхозы Белоруссии были распущены).
Многократно касаясь вопроса об уплате налогов колхозниками и об описях имущества неплательщиков, автор нигде не указал размер этого денежного налога с колхозников.
Там, где автор говорит об отрицательных явлениях в колхозной деревне, он старается говорить о них как можно короче, иногда — одним предложением или даже только одним словом.
Анализ повести показывает, что писатель–коммунист А. Кулаковский не ставил перед собой задачу: написать о колхозной деревне как можно больше плохого и таким образом очернить, оклеветать колхозную систему и сельских коммунистов. Наоборот, он ставил задачу противоположную: показать, что отрицательные факты в жизни колхозной деревни нехарактерны и преходящи, что отрицательные типы коммунистов являются исключением из общего правила, а большинство коммунистов это — «коммунисты–идеалисты», хорошие работники и люди. В борьбе хороших коммунистов с плохими победа остаётся за идеалистами.
Недостатки в советской деревне, по мнению автора, зависят не от колхозной системы хозяйства, не от советской власти и коммунистической партии, а только от двух причин, о которых он многократно говорит на страницах повести: во-первых, от плохих индивидуальных качеств местных советско–колхозных руководителей; во–вторых, от уступчивости, которую часто проявляют идейные коммунисты и рядовые колхозники в борьбе с недостатками в общественной жизни и плохими руководителями.
Как только «идеальные коммунисты» и хорошие колхозники станут активнее и организованнее бороться против плохих начальников, эти негодные начальники будут заменены хорошими, «люди станут на ноги», деревня из колхозного ада превратится в «колхозный рай»…
В конце повести автор нарисовал символическую картину наступающей в селе «оттепели» и грядущего «колхозного возрождения».
Колхозники, весёлые и торжествующие, шумной толпой возвращаются по домам с собрания, на котором был снят с поста негодный председатель колхоза. Этот отрицательный тип был заменён «коммунистом–идеалистом» Михаилом, агрономом, оставившим свою службу в министерстве и приехавшим в свою родную деревню перестраивать разорённый колхоз, «поднимать колхозников на ноги». Крестьяне радуются, что наконец–то от них убрали прежних начальников, которых они иронически называли «князьками» и ругали «собаками». Теперь руководителями поставлены честные и хорошие работники. Люди шутят над тем, что два новых начальника — председатель сельсовета Даша и председатель колхоза агроном Михаил, брат и сестра, — живут в одной избе.
А бывший председатель сельсовета, Мокрут, который хотел Дашу «в порошок стереть», сразу же осознал свои «грехи», «покаялся» перед ней… Теперь он сидит на завалинке в своём дворе, под первой предвесенней капелью, и слышит, как зовёт его бабка–повитуха к новорождённому сыну в избу…
Так автор повести закончил её идиллической картиной совершенно в духе «социалистического реализма»: «колхозная оттепель», «возрождение советской деревни», «перерождение» раскаявшегося коммуниста…
Но удалось ли автору выполнить поставленную им задачу: написать книгу в защиту колхозной системы и коммунистической власти?
Описывая жизнь одной колхозной деревни, да ещё по личным живым наблюдениям и впечатлениям (это при чтении книги чувствуется), автор повести сфотографировал немало
