Отец - Георгий Соловьев

— А! Пропащая душа, — сказал он мягким баритоном. Помахав рукой, он зашел за угол и через минуту его голос послышался в сенях: — Понимаю! Супруга Артемия Александровича! Рад, рад видеть. — Пошумев в сенях, скидывая сапоги, он вошел в столовую и протянул Артему руку. — Ну и правильно сделал, что жену к нам привез, — сказал он как-то по-отцовски; сел на стул, спросил: — Так каковы наши дела?

— Самые разные, — начал было Артем, но тут вошла младшая дочурка директора Соня, неся в обеих руках ножи и вилки. Она была голенастая, в коротком розовом ситцевом платьице и загорелая до предела.

Петр Кириллович взял у девочки ее ношу и со звоном бросил на стол.

— Ну как, кукузюха, день прожила? — Он посадил дочку на колени и прикоснулся губами к ее льняной головке с жиденькими косичками.

— Опять по-новому называешь меня, — рассмеялась девочка. — Вчера я была гигиндига, а сегодня какая-то кукузюха!

— Гигиндига потому, что ты вчера плакала, — Петр Кириллович скривил свое красивое с крупными чертами лицо. — Вот так: ги-ги-нди-га… — прогнусавил он.

— А что такое кукузюха?

— А вот что. — Отец ссадил дочку с колен и дал ей шлепка. — Иди работай.

Вошла средняя дочь со стопкой тарелок, тоже голенастая и в таком же платье, за ней Зоя Максимовна и Вика, и началось шумное приготовление к ужину. Потом Зоя Максимовна внесла на подносе два узких и высоких стаканчика с водкой и велела старшей дочери укладывать сестер спать, и дети ушли в комнату против кухни, видимо, детскую. Взрослые сели за стол.

Петр Кириллович наложив себе в тарелку из большого блюда нарезанных помидоров и огурцов, круто посолил, поперчил и, поддев на вилку кусок розового сала, поднял свой стаканчик.

Артем проделал то же самое.

— За наших супруг, — сказал Петр Кириллович.

— И детей, — продолжал Артем.

— Настоящих и будущих, — уточнил Петр Кириллович и одним глотком осушил стаканчик.

Зоя Максимовна сказала, что больше ничего на ужин не будет. Гостей не ждали, а для своих она ничего не варит и не жарит: жара, едят плохо, только киснет все наготовленное. Вика про себя похвалила хозяйку за ее простоту в обращении с гостями. Сама Вика почувствовала себя ничуть не стесненной с новыми для нее людьми. Зоя Максимовна сразу же открылась ей, как женщина прямая и добрая. Петр Кириллович по характеру походил на Артема, хотя и был лет на шесть старше. Вике было просто хорошо в этой семье, и она без стеснения ела салат из помидоров, показавшийся ей необыкновенно вкусным.

Солнце зашло. Оттого, что над столом горела яркая электрическая лампочка, темнота на дворе за окнами казалась уж совсем по-ночному густой, ветерок влетел в комнату легкий и чистый, прямо из степи донося запах хлебов, чебреца и полыни. И невольно Вике представлялась темная степь, до которой рукой подать в любую сторону от дома, и думалось, что вот эта комната, в которой сидят хозяева необъятных полей, — совсем крошечный, затерявшийся в степи мирок, но такой светлый, уютный и нерушимый, как оплот всей новой жизни в степи. «Наверное, пассажирам самолета таким же представляется их воздушный корабль, летящий ночью высоко и далеко над землей», — так думала Вика, прислушиваясь к разговору за столом, присматриваясь к директору и его жене. То, что она наблюдала, и было тем, с чего ей надо было брать пример в ее новой жизни.

— Это очень верная идея, — говорил Петр Кириллович, подкладывая себе в тарелку салат. — До сих пор мы были и есть производители и хранители. А мы должны стать только производителями хлеба, мяса, молока — всего, что нам положено давать стране. Возьмем тот же хлеб: прямо с поля, от комбайна — заготовителю. Сдал — и жми на производство, на хозяйство дальше. Центральный зернообрабатывающий пункт с крытым мощным током, сушилками, складами — это необходимая вещь! Мы уже начинаем закладывать бурты в поле. Как ни стараемся сделать по-хозяйски, а ведь погноим. Погноим. — Петр Кириллович увидел, что пересыпал себе в тарелку перцу и, подумав над этим, махнул кулаком. — Моя Зоя Максимовна, она плановик опытный, в экономике совхоза собаку, съела, только хвост остался. Она подсчитала, что за три последних года, из которых только один такой урожайный, как нынешний, а два так себе и даже хуже, — за эти самые три года средняя себестоимость зерна рублика на три, а то и на четыре на центнер будет ниже плановой. Этот рублик между тремя и четырьмя она на потери оставляет. Вот вам и подтверждение сказанного Хрущевым на Двадцатом съезде насчет рентабельности зернового хозяйства в районах, подверженных засухам.

— А как у вас с раздельной? — спросил Артем, взглядывая на ручные часы и на Вику.

Петр Кириллович зло рассмеялся.

— Жмут районные руководители: вали в валок, пока без обмолота. Рекомендации области в догму превращают.

— А мы будем начинать на днях прямым комбайнированием, — сказал Артем.

— И мы. Я, Артемий Александрович, думаю так: большой урожай — это хорошо, да есть в этом деле обратная неприятная сторона. Уборка такого урожая превращается в бесперспективную штурмовщину. Даже некоторые прямо говорят, дескать, нынче отличимся, а там опять годика два-три урожая ждать будем. Вот с чем сталкиваться приходится и, как говорится, игнорировать это, чтобы свое дело правильно делать. На основе правильного расчета и маневрирования техникой нужно уже наращивать молотьбу, а там и уборку прямым комбайнированием. Тогда и потери сократим.

— Не дадут тебе, Петя, — заметила Зоя Максимовна.

— Кто это не даст нам быть правыми?

— Смотрите, какой отважный, — обратилась к Вике Зоя Максимовна. — А как запишут за игнорирование указаний, эх, и пылить будет.

— От этого пыли в степи не прибавится, — ответил Петр Кириллович.

— Понимаете ли, — продолжала Зоя Максимовна. — Со всеми подчиненными мой супруг образец корректности. А дома как чуть что — распылится. Дома я уже для него не подчиненная.

Вика понимающе улыбнулась в ответ и подумала: «До чего же они откровенные. Наверное, оттого, что привыкли на виду у людей жить: вместе с людьми голод, и холод, и нужду, и богатство делили».

В это время вошла пожилая, строгого вида женщина в легком, но темном платье.

— Вот и Валентина Ивановна! — обрадовалась Зоя Максимовна и кивнула Вике, показывая на дверь спальни.

Вика, поднимаясь из-за стола, покраснела. Валентина Ивановна поздоровалась с мужчинами за руку, а Зоя Максимовна сказала Артему:

— Наш доктор.

Женщины ушли в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Хозяин и гость замолкли, словно им отчего-то стало неловко.

— А жизнь-то идет! — вдруг сказал Петр Кириллович. — Ну, вы тут гуляйте, а я, пожалуй, пойду вздремну в свою гостиницу. Это я так кабинет свой называю, раскладушка у меня там есть для приезжих. Сегодня ни одного особоуполномоченного в совхозе нету.

Артем подумал, что из-за него и Вики хозяин уходит из дому.

— Да мы ведь сейчас поедем. И нам ведь пора… на отдых.

— Никуда она не поедет, — сказала Зоя Максимовна, как раз входя в столовую. — Не доверим мы Викторию Сергеевну вам.

— То есть как же это? — растерянно проговорил Артем. — Как же это так?

— А так. — Зоя Максимовна, заметив растерянность Артема, уже мягче закончила: — Куда уж ей ездить. В самую точку вы к нам попали.

Из гостей Артем уехал один. Когда через сутки ранним утром, до света, он на голубом мотоцикле Фомича подскочил проведать Вику, Зоя Максимовна оказала, что Вика спит и нельзя ее тревожить — пусть набирается сил: скорее всего сегодня ей уже надо ложиться в больницу.

XXIV

Тихон Отнякин заставил Женю Балакову идти в отпуск. «Срок вышел. Законы нечего нарушать. Отдыхайте, Женечка, для пользы дела. Набирайтесь сил». Так сказал эн тоном, не допускающим возражений. Получив отпускные деньги, Женя съездила в центр города, купила билет до Ленинграда и, возвращаясь, зашла к Поройковым.

— А ты кстати, — обрадовалась ей Марина. — Будем вместе письмо Вике писать. — Марина провела подругу в комнату и усадила за стол, на котором лежал двойной лист бумаги в клеточку, вырванный из Алешкиной тетради. — Думала про Танечку побольше написать, а только и сообщила, что спит, ест хорошо и в садике ей весело. А ведь надо еще и про завод.

— Думаешь, ей интересно? — рассеянно спросила Женя.

— Обязательно. За метод доверия она воевала? Это от души у нее было? Давай, Женька, помогай, ты же газетчица.

— Я, Марина, в отпуске. — Женя открыла сумочку и показала голубой билет Аэрофлота. — Завтра в Ленинград лечу… А насчет метода доверия — так тебе ли не писать? Вашей соколовской бригаде доверяют же теперь.

— Да видишь, не пишется! — Марина обмакнула перо в чернильницу-неразливайку и, проставив дату в верхнем углу письма, снова положила ученическую вставочку.