Отец - Георгий Соловьев

Опять с Анатолием что-то произошло. Он сам себя определил в такое положение, в котором или докажет себе, что способен собственные, будто бы правильные размышления подтверждать для самого же себя делом, или убеждения и дела у него расходятся. Больше того, он дал Алексею Никитичу слово, что он не опозорит в труде честь своей семьи; значит, если он не выдержит испытание, на которое пошел добровольно, он прежде всего опозорит брата Артема. Опозорит и себя как комсомольца. И тут Тольян подумал, что он, как и Артем, тоже поступил по призванию. И от этой мысли ему стало жутковато, потому что он встал лицом к лицу со своей начинающейся жизнью в труде.

XXII

Комбайн на прицепе у трактора двинулся со стана в поле перед рассветом. Ток был ярко освещен электрическими фонарями на столбах, расставленных по одному его краю. На току работала веялка, и погрузчик насыпал в кузов грузовика зерно. Добирали последнюю рожь из небольшого вороха и вывозили на хлебоприемный пункт. Девушки вяло подгребали лопатами зерно к элеватору погрузчика, два парня тащили от веялки носилки с отходами. Все другие машины на току молчали. Между ними ходили иногда рабочие, видимо, занятые ремонтом. Комбайн прошел мимо двух полевых вагончиков и нескольких шалашей, где спали люди, и выбрался в ночную степь.

Анатолий стоял на штурвальном мостике, куда позвала его Ксения; там же был и ее брат Степан. Обоих их Анатолий еще не видел как следует и даже не поговорил с ними: все Хвастуновы, кроме отца, ночевали в усадьбе отделения совхоза, где у них был свой саманный дом. Они приехали оттуда на тракторе брата Антона к назначенному времени.

— Первый раз в поле выезжаешь? — только и спросила его Ксения, когда он встал рядом с ней.

— Первый, — ответил Тольян, отметив, что у Ксении милый голосок.

Ксения снова замолчала, а Степан вообще не промолвил ни слова: они, наверное, не выспались — на усадьбу вчера вечером приезжала кинопередвижка.

По мере того как комбайн уходил все дальше и дальше в степь, огни на току как бы сбивались в сверкающую кучу, а бригадный стан все больше и больше начинал казаться крошечным светлым мирком, затерявшимся в необъятной ночи. Анатолий, глядя на этот мирок, вспомнил неожиданную встречу с Томкой Светловой.

Вчера, бродя по току, он увидел Томку в кузове пятитонки; она разравнивала зерно, которое сыпал в машину погрузчик. На ней были надеты синие сатиновые штаны, наверно, спешно пошитые матерью, белая блузочка, и недавно завитые кудри покрывала шелковая косыночка. Работа для тоненькой и хорошенькой Тамарки была тяжеловата. Девушка еле ворочала деревянной лопатой в зерне. В тени грузовика спал шофер москвич, тот самый, что вез Тольяна и Вику со станции.

Анатолий забрался в кузов и взялся за лопату. Томка, узнав его, страшно удивилась.

— И ты здесь?

— Как видишь, — ответил он и взялся за работу.

Пока он разгребал, девушка отдыхала, а когда в машину насыпали сколько нужно ржи, они сошли наземь и разбудили шофера, который не узнал Анатолия и тотчас же укатил. В ожидании следующей машины они сидели на ворохе отвеянного зерна, и Томка горько жаловалась на свои злоключения. Она была тут уже почти целую неделю. Да она таки поступила на биологический. И что же? Студентам-новичкам, даже не объявив, что они приняты в университет, приказали выйти на работу по очистке университетского двора, а потом сказали, что они уже студенты, и велели собираться в колхоз (она так и сказала: в колхоз, хотя работала в совхозе). И вот после экзаменов в школе, после волнений с поступлением в университет все остались без летнего отдыха. И так будет каждый год. Не ездить невозможно: исключат из университета.

— Это же кошмар! — сказала Томка так, что Тольян сразу заметил: это новое словечко, которое она где-то подцепила и щеголяла им. — А потом, что значит собираться? Нужно было собираться специально, тут ведь и одежда совсем другая нужна, и хорошее одеяло, простыни сюда не возьмешь.

Томка, встретив школьного товарища, словно не хотела упустить случая и не высказать все-все. Питание здесь отвратительное. Рисовую кашу по утрам дают с постным маслом, а молока совсем нет. Хорошо, что родители не забывают и уже поприсылали посылки с консервами, конфетами и яблоками. Работы почти нет. И зачем только их так рано пригнали (Томка так и сказала: пригнали). И заработка нет. Бригадир ужасно грубый, бесчувственный человек, его даже руководитель группы опасается. Бригадир его так обложил прямо при всех за то, что он начал было требовать гарантированной зарплаты студентам. А парни тут! Пристают бесстыдно. Вода только в болотце, а там пиявки и комары. Ох, комары… По ночам спать не дают. Кошмар.

— Мы тут совершенно лишены чистоты и даже малейшей красоты жизни, — закончила свои жалобы Томка торопливо, потому что подъезжала машина.

Анатолий помог школьной подруге нагрузить и эту машину. Потом они обедали, а потом он увидел, что к комбайну Алексея Никитича что-то подвезли на грузовике, догадался, что это Артем прислал ленту к транспортеру и, сказав Тамаре, что у него тоже тут работа, ушел к своему комбайну. Остаток дня он провел там, глядя, как окончательно отлаживается сложная машина, а когда стемнело, Алексей Никитич заставил его сходить за пожитками и лечь спать.

И вот комбайн вышел в поле.

Когда огни полевого стана отдалились и померкли, стало видно, что небо совсем уже не ночное, а поблекло, и звезды на нем редкие, и степь не стоит по сторонам дороги, как черная глухая стена, а ровно и далеко раскинулась, и ночные тучки разбежались по горизонту, и, значит, день будет снова знойным.

«Эх, милая, глупая горожаночка Томка, вот и кончился твой ночной комариный кошмар, и сладко спишь ты вовсю в соломенном шалаше», — подумал снисходительно Тольян. Он теперь различал лица своих новых товарищей, товарищей по работе.

Ксения оказалась рослой девушкой в легком платьице и в сапогах. И Степан был парень как парень. Оба они молчали совсем не оттого, что не выспались. И Ксения и Степан готовились к трудовому дню на комбайне отца, украшенном алым флажком за их хорошую работу. Им было просто хорошо сейчас в предрассветной степи, и они не хотели об этом говорить. И Тольяну было хорошо. Неходко двигался комбайн, а все же лёгкая прохлада забиралась даже под рубашку.

Понемногу вокруг все светлело, и, когда стали ясно различимы валки скошенной пшеницы, трактор свернул с дороги, въехал в край поля и, не глуша мотора, остановился. С комбайна сняли «багаж». Потом все немного походили вокруг трактора и комбайна. Алексей Никитич наклонился к валку и порылся в нем, вороша стебли; взяв один колосок, он растер его и провеял в ладонях.

— Ну добро, — сказал он, пожевав зерно. — Так вот, Ксения, тебе напарник, Толей зовут. Брат Артемия Александровича. Помочь ему надо втянуться в нашу работу. По-комсомольски.

— Устройство объяснить? — спросила Ксения Анатолия, держа в руках большой ситцевый платок и маску-респиратор.

— Не надо, вчера изучил.

— Самое главное — в начале каждого гона встать на ветер. — Ксения оглянулась вокруг, послюнила палец и повертела им в разные стороны. Ветра никакого не было, и это ее огорчило. — Какой бы слабенький ни был ветерок, а все пыль будет от тебя хоть малость относить, дышать легче будет. Остальное освоишь практически.

Ксения отдала Анатолию маску, а сама повязала свою голову платком, закрыв нос и рот.

Неожиданно раздался свисток.

— Это сигнал по местам, — пояснила Ксения, заметив удивление своего ученика и беря с хедера вилы. — Пошли.

Анатолий встал на площадку копнителя напротив Ксении и справа по ходу комбайна, чтобы видеть хедер. Алексей Никитич дал второй сигнал — и комбайн тронулся, все его сложное устройство пришло в действие. Валок, снимаемый со стерни подборщиком и подхваченный транспортером, потек в нутро комбайна. В копнитель посыпалась солома, и густо заклубилась пыль. Тольян поспешно надел маску, сразу поняв «практически», на какую работу он попал.

Гон был длинный, километра в два. Ксения орудовала в копнителе вилами, ровняя и уплотняя солому; когда копнитель наполнялся, она нажимала ногой педаль, и дно копнителя от тяжести соломы наклонялось, откидывалась задняя стенка, и копна кувыркалась на землю. Вот и вся будто бы трудность. Но соломокопнитель катился по рыхлой земле колыхаясь, и стоящему на его площадке грозила опасность закачаться до рвоты, как на море; пыль набивалась под рубашку, и зудело тело; в маске дышалось трудно и потело лицо. В конце гона комбайн вышел на дорогу с другой стороны поля и, пройдя немного, повернул в обратный рейс. Ксения передала Анатолию вилы.

— Копны сбрасывать буду я. Надо ровно в ряды их по всему полю класть, а то в скирды сволакивать неловко, — успела объяснить она.