Колдуны и министры - Юлия Латынина

Киссур шел довольно долго, пока не оказался в Нижнем Городе. Мимо пронесли паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что сегодня – праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать к отцу любезничать при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.

Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.

Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятнадцать, и они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья, пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку, но передумал.

Пришли еще сапожник и лавочник, стали потчевать друг друга вином и историями о привидениях, и спорить – будет война с Харайном или не будет.

– Да, – сказала девица, – в кои-то веки выпало родиться на свет человеком, и в какое время! Когда девиз правления меняют через каждые семь месяцев.

– А что, – спросил Киссур, – при Нане было лучше?

Соседи заворочались. Толстая хозяйка подошла поближе к столу. Крашеная под воробья девица сглотнула слезу и сказала:

– Не надобно жалеть покойников.

– Совершенно не надобно, – подтвердил сосед, – если их жалеть, то в шкуре того, кого жалеют, приходят бесы.

Киссур помолчал и выпил залпом кружку вина.

– Не понимаю я указов нынешнего министра, – сказал он. Вдруг стукнул кулаком по столу и страшно заорал:

– Мерзкая это вещь, – поощрять стяжание!

Хозяйка заведения сказала с чувством:

– Истинная ваша правда! Вот возьмите моих девушек. Мы приписаны к цеху из поколения в поколение, и всегда цена была справедливая – десять «розовых». А теперь начали поощрять стяжание, богачи скупили все земли, дочери их устремились в столице к постыдному заработку, и девочки мои совсем подешевели.

Киссур заплатил за мясо, вино и девицу и пошел с ней наверх. У двери он стал разуваться. Девица сказала:

– Возьми сапоги с собой, а то украдут.

Киссур нашел, что у девицы мягкие бока и нежный живот, и им было хорошо вдвоем. В каморке пахло рыбьим жиром, и сквозь занавесь Киссур заметил поминальный портрет. Киссур спросил:

– Это кто?

– Мы договорились, – отвечала девица, – что он выкупит меня из общего пользования и возьмет в жены, но в прошлом году после восстания его повесили.

– Я выкуплю тебя, – сказал Киссур.

– Все так говорят, – возразила девица.

Киссур вынул медальон с портретом Ванвейлена, зажег свет и стал его рассматривать. Подумал и сказал:

– Человек, который отказывается убивать других ради общего благ, вряд ли думает о пользе государства. Он боится, чтобы кто-то другой не убил его ради общего блага.

– Ага, – согласилась девица.

Среди ночи Киссур проснулся: девица тормошила его. Киссур открыл глаза и услышал стук в дверь.

– Городская стража, – зашептала девица, – беда! Никак тот лавочник обиделся, что вы ругали господина министра!

Дверь затрещала.

– Откройте! Проверка документов!

Киссур сел в постели. Что документов не было, это еще полбеды. Но сегодня были именины Чареники! Великий Вей! Киссур представил себе, какие слова высыпет Арфарра, когда узнает, что первый министр вместо именин тестя валялся с б…ми!

Девица сунула ему в руки одежду, и он так и выскочил с этой одеждой в окошко. Сверху заскрипела дверь, замерцал фонарь… Киссур поскакал стенами и садами. Шестой из садов был пуст, а дом заколочен.

Киссур стал одеваться, и тут… Что бы вы думали? Оказалось, что с борозд на кафтане спороты все кружева, и шитый золотом воротник тоже исчез.

Киссур хлопнул себя по лбу и сказал: «Да эта девка была в сговоре со стражниками! Ночью она просмотрела мою одежду, не нашла документов, нашла знаки богатства, и решила, что я – вор!» Киссур проверил меч и подумал, что достойнее будет ему самому сегодня проучить девицу, нежели поручать это завтра правосудию, но мысль о скандале, и без того неизбежном, удержала его. Киссур облизнулся, погладил рукой воздух и подумал: «Глупая женщина! Если б она не погналась за грошовой выгодой, она бы жила в шелку и пуху до конца жизни!»

А девица, крашеная под воробья, тем временем лежала в своей каморке и плакала. Стражники ничего ей не оставили, а еще и подбили глаз. Дело обстояло в точности так, как полагал Киссур, но девица ничего не смела возразить, чтобы хозяйка не выкинула ее в канаву. Девица всхлипывала и вспоминала статного вора в кружевном кафтане.

Ах, если бы ночные приключения первого министра на этом кончились!

Но Киссур срубил мечом засохший пенек в саду, воткнул меч в ножны, перескочил через садовую стену и зашагал к своему дворцу. Улица была полна лунных теней и богов, прибитых над дверьми.

Киссур прошел два или три квартала, как вдруг насторожился и, подкравшись, выглянул из-за угла. За углом стояли двое с мечами, а третий, без меча и в кружевном кафтанчике, испуганно пятился от них. Пока он пятился, от стены отделилась тень и взмахнула прутом с веревкой, петлей и сачком на конце. Человек в кружевном кафтанчике поймался в сачок.

– Эй, – громко объявил Киссур, – рыбак, ты удишь рыбку в неположенном месте!

С этими словами Киссур вытащил меч и бросился навстречу ночным рыбакам. И этот бой Киссура не стоит того, чтобы о нем долго рассказывать, потому что дело очень скоро кончилось тем, что одному человеку Киссур перерубил меч у рукояти вместе с пальцами, а другой кувыркнулся в канал и там утоп. А третий утек.

Киссур снял с головы пострадавшего сачок с петлей и увидел, что это был довольно молодой чиновник, с приятным круглым лицом, бровями, изогутыми наподобие листа антурии, и большими перепуганными глазами.

– Ах, – проговорил чиновник, плача, – спасибо вам, сударь, а то я был бы уже не жив.

– Пустяки, – отозвался Киссур, – терпеть не могу, когда убивают невинных.

После этого они направились в ночной кабачок и спросили там закуску и вино. В кабачке у входа висело зеркало. Киссур глянул в него и с сожалением убедился, что, действительно, кафтан его безобразно искромсан, и вдобавок, пока он скакал по крышам, на него налипли все семь разновидностей сора, и даже, кажется, две разновидности нечистот. Киссур сел за стол, нащупал шнурок на шее, и молвил с досадой:

– Ба, сударь! У меня украли кошелек! Это жаль, ибо я чертовски голоден.