Колдуны и министры - Юлия Латынина

Киссур положил портрет на пол, и большая белая собака немедленно стала обнюхивать нарисованного человека в отороченной кружевом мантии. Потом она подняла хвост, зевнула, отошла и легла поперек солнечного луча, пробивающегося сквозь шторы, всем своим видом выражая презрение к медальону.

– Значит, – проговорил Киссур, – это правда, что меч, отомстивший за смерть моего отца, разрубил Хаммара Кобчика пополам, и еще выжег в скале дыру глубиной в локоть и длиной в человека?

Арфарра, кряхтя, заворочался на подушках.

– Было там оружие, в этом корабле, – и какое! Такое, что ваш вассал даже не смог понять, что это оружие: вот и я бы полгода назад принял ящик с порохом за засыпку для стен!

Арфарра молчал, улыбаясь в одеяло, вышитое птицами и утками в бездонных заводях.

– Не нравится мне это! – сказал Киссур. – Нет государства, которому не нужна война. Если в государстве есть оружие, значит, будет и война. Если люди не будут воевать, оружие начнет воевать само. А если люди со звезд воюют, то зачем им воевать друг с другом за свои же объедки, когда можно объединиться и напасть на страну, в которой нет оружия и есть богатство? Не кажется мне, что народ с таким оружием – мирный народ!

– Напротив, – сказал Арфарра, – это очень мирный народ. Самое страшное оружие изобретают самые мирные народы.

Арфарра засмеялся.

– Тебе, Киссур, не нравится, когда государство умирает? А почему? Потому что его завоевывают окрестные варвары. Почему же варвары сильнее? Потому что люди империи добывают себе на жизнь трудом, а варвары добывают себе на жизнь войной. О, варвары ничего плохого не хотят империи! Но они считают несправедливым, что люди ленивые и робкие пьют из кувшинов с прекрасными лицами, и носят шелка и бархат, а люди храбрые спят на голой земле. И вот они идут и восстанавливают справедливость. Все на свете восстанавливает справедливость, Киссур, – бедняки, государи, разбойники и варвары, каждый восстанавливает справедливость по-своему, и каждый – с выгодой для себя.

Арфарра приподнялся в постели. Белокурый горец у его постели молча слушал его слова, и сильные длинные его пальцы мяли подаренный Арфаррой кинжал.

– Столетие за столетием, – сказал старик, – хорошо устроенные империи погибали под ударами варварских орд, потому что провещенные народы изготавливали прекрасные шелка и не изготавливали прекрасного оружия. Как империя может одолеть варваров? Создавая утварь для убийства и машины для войны. Если сделать это, процветание государства станет залогом его спасения, если не сделать это, процветание государства останется залогом его погибели.

Арфарра помолчал и прибавил:

– Я устал. Подпиши договор и иди.

Киссур взял со стола бумагу, на которую указал Арфарра. Это был тот самый договор с Ханалаем, который он отказался подписывать неделю назад. Согласно ему Ханалай оставался единоличным главой провинции, а колдун и самозванец, яшмовый араван, соблазнивший людей на мятеж, выдавался в столицу для казни.

– Я знаю этого человека, – сказал Киссур, – яшмовый араван никогда сам не называл себя вашим именем и никогда не проповедывал бунта. Это позор, если его повесят вместо подлинных мятежников!

– Подпиши указ, мальчишка! Ты не будешь воевать с Харайном этой зимой! Ты будешь воевать с Харайном тогда, когда у меня наберется достаточно пушек! Ты будешь воевать не с помощью варваров, а помощью инженеров!

Киссур встал.

– Сначала, – сказал он, – вы убили моего отца. Потом вы убили мою мечту о том, как должно быть устроено государство. Теперь вы убиваете мою мечту о том, как должно быть устроено войско. Сначала вы доказали мне, что лучше, если чиновники берут взятки. Теперь вы доказываете мне, что лучше, если воины будут как женщины…

– Ты подпишешь или нет? – рассердился из подушек Арфарра.

Киссур закусил губу, подписал бумагу и выскочил вон.

Дверь растворилась: вошел чиновник по имени Сай и всплеснул руками, увидев подписанный договор.

– Он не очень возмушался? – спросил Сай.

– Он – варвар, – ответил Арфарра, – он никогда не сомневался, что на небе есть боги, и что боги похотливы и смертны.

А чиновник Сай взял договор и понес его к послам Ханалая. Он был очень рад за государство и еще он радовался тому, что Киссур не разорвал договор, как в прошлый раз, ибо документ считался настолько секретным, что писцов к нему не допустили и чиновнику Саю самому пришлось перебеливать разорванное.

У дверей в сад Киссура встретил Ханадар Сушеный Финик, один из лучших его командиров, и человек, в котором храбрости было больше, чем добродетели.

– Я поспорил с Шадамуром, – окликнул его Сушеный Финик, – на тысячу золотых, что ты не подпишешь указа.

– Ты проиграл, – отозвался Киссур.

– Этот человек, – возмутился Сушеный Финик, – что он тебе такое наговорил? Или ты думаешь, он действительно хочет мира? Он хочет понаделать пушек, которые отнимут у нас славу и добычу, и завоевать Харайн, воюя скорее чернилами, чем мечами! Разве можно назвать справедливой войну, в которой полководец не рискует своей головой?

– Эту войну нельзя назвать справедливой, – сказал Киссур, – а все-таки ты проиграл тысячу золотых.

– Эй, – вскричал Сушеный Финик, – ты куда?

Но Киссур уже разбежался и перепрыгнул через забор. Сушеный Финик сиганул за ним, повертел головой, – Киссура не было видно, только прачки колотили вальками белье у вздувшегося канала… «Верно, не хочет показываться на глаза свите после такого указа», – рассудил Сушеный Финик и пошел к воротам.

А Киссур перескочил еще пару оград и вышел задами на грязную городскую улицу. Вечерело. Кое-где под белеными стенами торчали кучки рыхлого снега, и в воздухе, ослепительно свежем после душных покоев Арфарры, разлилось какое-то весеннее просветление, и предчувствие войны – веселой летней охоты на мятежников.

Пересекая грязный канал, Киссур на мгновение остановился и кинул в воду кинжал с белым молочным клинком и золотой рукоятью.

Киссур шел довольно долго, пока не оказался в Нижнем Городе. Мимо пронесли паланкин с закрытым верхом, и Киссур вспомнил, что сегодня – праздник у Чареники; ах, если б явиться домой под утро, с тем, чтобы первая его жена не смогла уехать к отцу любезничать при фейерверках и накрытых столах! Нет, это было невозможно. Тут мысль об угощении у Чареники напомнила ему, что он голоден.

Слева от него мелькнула харчевня: толстая девка красила наружную стену из летнего в зимний цвет. Киссур нагнул голову и прошел внутрь.

Харчевня была плохо освещена, и на занавеси напротив входа висели закопченные бумажные боги. Богов было штук пятнадцать, и они выглядели недовольными, будучи засижены мухами. Хозяйка принесла мясо и вино, и подмигнула одной из девиц, сидевшей за занавеской с закопченными богами. Девица, крашеная под воробья, пересела по другую сторону занавески на колени Киссура и сразу запустила лапу в его штаны. Киссур хотел спустить ее под лавку, но передумал.