Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

Врач Критодем Косский расшатал и вытащил метровую стрелу с зазубринами на острие, которая задела ребра, диафрагму и частично легкое. С трудом удалось остановить кровь. Рану продезинфицировали вином и порошком из листьев персика. Александра, ненадолго пришедшего в чувство, напоили маковым отваром, отдав его на произвол Гипноса и Морфия, молясь, чтобы его организм и на этот раз справился с серьезным ранением.

До речного лагеря сначала дошел слух о его смерти и вызвал панику среди солдат. Они так привыкли, что царь всегда с ними, что они видят его каждый день, что он неустанно занимается их делами, принимает решения, знает ответ на любую хитрость врага, сражается на самом горячем участке боя и всегда ведет их к победе. Они понимали, что никто, кроме Александра, не выведет их из этих вражеских краев, только ореол непобедимости и божественности, окружающий Александра, заставляет варваров подчиняться. Без него они потеряны. Без него они — ничто.

Письмо, написанное слабой рукой Александра, македонцы посчитали фальшивкой, но Таис узнала его почерк. Она бы узнала его руку, даже если бы он провел линию или поставил точку. Чтобы успокоить солдат, слабого Александра пришлось на корабле доставить в лагерь.

Подплывая, царь приказал убрать занавески, чтобы его увидели воины, как муравьи облепившие берег. Но он был так неподвижен и бледен, что македонцы приняли его за труп. И только когда он поднял руку и помахал им со своего ложа, крики радости сменили напряженную тишину, заблестели слезы облегчения в глазах его «орлов», и они бросились в воду, не дожидаясь, когда корабль причалит. Бурная любовь солдат, проявленная при встрече, оказалась именно тем лекарством, которое вселило в него силы.

Александр не был бы Александром, если бы не инсценировал свое драматическое возвращение в лучших традициях самого себя. Он отказался от носилок и, приказав подать коня, добрался верхом до своего шатра под ликование пришедших в восторг от его силы воли и духа солдат. «Слава божественному Александру, да здравствует божественный Александр!» Никто из них не видел, как, войдя в шатер, он рухнул на руки Гефестиона, потеряв сознание.

Гефестион, когда Александр пришел в себя, ругал его за безрассудную храбрость, выговаривая и пеняя: «Твоя жизнь — слишком высокая плата за такой ничтожный городишко, как столица маллов. Что ты делаешь?! Зачем эти чудеса геройства? Или ты забыл, что твоя гибель поставит на карту жизни огромного количества людей? Зачем ты лезешь под стрелы? Вечно впереди всех знамен! Как неопытный новобранец, которому не терпится проявить свою отвагу. Клянусь Зевсом, Александр, почему ты не побережешь себя хотя бы ради меня…»

Таис, хотя и не присутствовала при этом и не слышала его стенаний, могла бы слово в слово повторить то же самое.

Выздоровление протекало медленно и тяжело. Поначалу царь бредил и стонал от боли. Потом, когда ему стало легче, он занялся делами; они отвлекали его от страданий, поэтому царь считал их полезными для выздоровления. Он принимал посольства сдавшихся на его милость маллов и других племен, которые дали ему клятву верности, подкрепив ее подарками и заложниками. Отдал приказ о строительстве новой Александрии, видя хорошие перспективы для города, расположенного в месте слияния Инда с реками Пенджаба. Он верил в силу торговли.

Все это время Таис не отходила от него, самозабвенно ухаживала, всеми силами стремясь облегчить его страдания. Она слушалась только Гефестиона, бывшего сейчас за главного. По этой причине ему часто приходилось отлучаться. Но стоило ему появиться в шатре Александра, Таис тут же тактично исчезала, замечая, как встретились их глаза и что сказали они друг другу.

Врачи привыкли к присутствию Таис и разделяли ее мнение, что никто лучше нее не сменит Александру повязку, не обработает легкой рукой рану, не покормит, не смешает лекарств, не развлечет и не убаюкает.

— Мое сокровище, мой бесценный… Что была бы я и жизнь моя без тебя? Разве познала бы я такую любовь — прекрасную, дивную, которую ты даришь мне? Кто открыл бы мне этот божественный космос?! Твоею любовью я вознесена в мир, о красоте и грандиозности которого не имеет понятия ни один из смертных. Какое счастье и блаженство — знать тебя, жить с тобой, любить тебя… — так убаюкивала она его, покрывая поцелуями его измученное болью тело.

Когда он пошел на поправку, Таис читала ему любимого Гомера. Он заслушивался гениальным эпосом, который прославил в веках дела давних времен и подарил вечную жизнь древним «бранолюбивым» героям. Таис при всем желании не могла разделить любви Александра к Ахиллу — невыдержанному, мстительному и высокомерному по ее понятиям. Вообще, все герои эпоса, включая богов, — склочные, вероломные и тщеславные — вызывали в ней скорее недоумение и неприязнь, чем уважение и желание подражать. Таис как-то очень осторожно, не желая сердить Александра, высказала это мнение; он же в ответ рассмеялся. «Ты не знаешь жизни, моя хорошая. Люди — именно такие, какими их описал великий слепец. И знать это весьма полезно».

Война, кровь, смерть, слава — нет, это не был мир Таис, он пугал и отталкивал ее. Она лишь мрачнела, читая беспристрастные и детальные описания всех видов убийств — куда вошла стрела, как пала в прах кровавая рука, как выпали наружу внутренности перед тем, как сраженный «с шумом на землю пал и взгремели на падшем доспехи». Ничего не изменилось, ни мир, ни люди… Видимо, жажда мести, войны, убийства, на которые она достаточно насмотрелась и воочию, действительно заключены в самой природе человека…

Зато Таис чувствовала себя дома, читая любовную лирику Сафо или Алкмена. А Александр вырос с Гомером, с детства впитал его идеалы, с малых лет проникся его суровым духом.

— Да, повезло Ахиллу, — вздыхал Александр. — Иметь такого друга, как Патрокл и такого биографа, как Гомер. Патрокл есть и у меня, а вот второго Гомера судьба не дала. Мой «Гомер» недавно читал мне описание битвы с Пором: «Александр одним ударом дротика убивает слона наповал». Я ему говорю: «Клянусь Зевсом, Аристобул, ты заслуживаешь участи этого слона». — Александр усмехнулся. — И тот тоже врал… Считал, что он меня «создал», что мои деяния сами по себе ничтожны, тогда как его сказки обо мне затмят Гомера и Гесиода вместе взятых. — Александр имел в виду заговорщика Каллисфена, своего официального историографа, арестованного за подстрекательство в деле пажей, наставником которых он был, и умершего в заключении.

— Читай, детка, — попросил Александр, выйдя из своей задумчивости.

Таис не без задней мысли выбрала сцену прощания Гектора с Андромахой: