Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале второго часа все выехали на почтовых лошадях к месту, где была сооружена виселица. При совершении казни присутствовали полицмейстер, оба его помощника, пять участковых приставов, много околоточных и городовых, товарищ прокурора и помощник секретаря окружного суда, городовой врач и общественный раввин.
Была допущена группа представителей киевских правых организаций, человек тридцать, во главе с Савенко. Говорили, что правые добились разрешения присутствовать при казни для того, чтобы убедиться, что Богров действительно будет казнён, а не подменен кем-то другим.
Двое городовых вывели Богрова из тюремной кареты, держа его под руки. Богров был без кандалов. Товарищ прокурора, показав на Богрова пальцем, спросил у присутствовавших:
— Ну, господа, опознаете, — он самый?
— Он самый! — дружно ответили собравшиеся.
Один сказал громко:
— Да, он. Я его в театре здорово побил.
Помощник секретаря суда зачитал приговор. Богров выслушал его спокойно, без смущения.
Товарищ прокурора спросил у Богрова, хочет ли он что-нибудь сказать раввину. Богров ответил:
— Желаю, но только в отсутствии полиции.
— Нет, это невозможно, — ответили ему.
Тогда Богров сказал:
— Если так, то можете приступить.
Богрову связали руки и подвели к виселице. Вокруг горели факелы. При их свете палач накинул саван. Богров спросил:
— Голову поднять выше, что ли?
Его подвели к табуретке и помогли на неё подняться.
Палач накинул петлю и, затянув её, выбил из-под ног табуретку. Богров повис.
Выждали пятнадцать минут, как и положено.
Кто-то из толпы бросил:
— Небось больше стрелять не будешь!
Потом палач снял тело, к которому подошёл врач. Правые подошли вместе с врачом. Врач констатировал смерть. Труп положили в вырытую возле виселицы яму, накрыли досками, засыпали и сравняли с землёй. К трём часа ночи всё было кончено”.
Сторонники Столыпина были убеждены: в сговоре с Богровым состояли и высшие чины секретной полиции.
Из “Правительственного вестника”, 10 сентября 1911 года:
“Государь император высочайше повелеть соизволил, независимо от хода предварительного следствия по делу о посягательстве на жизнь председателя Совета министров, министра внутренних дел, статс-секретаря Столыпина, произвести широкое и всестороннее расследование действий киевского охранного отделения в этом деле.
Производство означенного расследования, с высочайшего его императорского величества соизволения, возложено на сенатора, тайного советника Трусевича, при содействии лиц, командируемых в его распоряжение”.
Как мы уже знаем, Николай II, ничего не объясняя, отрешил от должности Кулябко и прекратил, без всяких для них последствий, дела Курлова, Спиридовича и Веригина...”
Но поразительно другое. Николай II собирался назначить генерала Курлова на должность министра, а тут стал известен неприятный факт — выяснилось, что во время киевских торжеств генерал Курлов растратил энную сумму из казённых денег. Государь приказал отправить провинившегося в отставку, не поднимая шума.
Много лет спустя в своих воспоминаниях Курлов утверждал обратное, дескать, его расход выше нормы составлял смешную цифру — всего шесть рублей с копейками и приводил свидетельства лиц, занимавших во времена самодержавия ответственные посты.
А в сентябре 1911 года полиция в Киеве лютовала.
Все, кто жил в квартире Богровых или имел к ней какое-то отношение, были арестованы. Были взяты под стражу в городе все, носившие эту фамилию.
Взяли и анархиста Петра Лятковского, о котором говорил в камере Дмитрий Богров жандарму Иванову. Его допрашивали чуть ли не полгода, но ничего существенного от него не добились.
— Да я не знаю никакого Богрова! — утверждал тот. — Не был с ним знаком и ничего о нём не слышал!
Лятковского освободили, посчитав бесполезным проводить допросы, — фактов, уличающих его, не было, свидетели отсутствовали.
А вот после революции Лятковский всё же признался, что после выхода из тюрьмы действительно встречался с Богровым и тот жаловался на беспочвенные подозрения, предъявляемые ему анархистами, и утверждал, что с охранкой не связан.
Письмо
Царь укатил в свою любимую Ливадию, а ведь мог бы и остаться на похороны премьер-министра. Такой неуважительный поступок дал пищу разговорам. Отсюда и появилось первое заключение: государь пренебрегал Петром Аркадьевичем в последнее время неспроста — отставка Столыпина была предрешена.
Возможно, Николай II и остался бы на траурную церемонию, но расписание его поездок было определено заранее, да и Александра Фёдоровна стремилась покинуть опасный город, где был сражён Столыпин, и тем самым отвести возможную угрозу от супруга. Мало ли что задумали местные революционеры.
Решение императорской четы многими было понято неверно.
А как сам царь смотрел на последние события?
Приехав в Севастополь, 10 сентября он написал письмо матери. Он любил переписываться с ней, советоваться и высказывать свои соображения, которыми руководствовался, поступая так или иначе. Он был примерным сыном...
Из письма Николая II:
“Милая, дорогая мама.
Наконец нахожу время написать тебе о нашем путешествии, которое было наполнено самыми разнообразными впечатлениями, и радостными и грустными. Начну по порядку.
Последние недели в Петергофе были переполнены: встречи, официальные приёмы, две свадьбы и манёвры — всё это проходило, как кинематограф. Тебе, наверное, описали обе свадьбы — в Петергофе и в Павловске. Потом в Царском Селе я осматривал почти четыре часа подряд очень интересную выставку в память 200-летия Царского, устроенную в парке около Большого Дворца и вокруг озера. Наконец, в самый день нашего отъезда я был в Петербурге на спуске “Петропавловска”, который был чрезвычайно эффектный и привёл меня в такое умиление, что я чуть-чуть не разрыдался, как дитя.
В тот же вечер, 27 августа, мы поехали в Киев, куда прибыли 29-го утром. Встреча там была трогательная, порядок отличный. Сейчас же начались у меня приёмы. Из Болгарии был прислан Борис (Борис — сын и наследник болгарского царя Фердинанда, на престоле с 1918 по 1946 год. — Авт.) для возложения венка от его отца и народа на памятник апапа (так Николай II в личной переписке с матерью называл своего деда, императора Александра II. — Авт.). Освящение состоялось 30-го августа при хорошей погоде; мы приехали с холодом и дождём. Следующие три дня 31-го, 1-го и 2-го сентября я проводил на манёврах и большом параде, а эти вечера были заняты в городе.
Я порядочно уставал, но всё шло так хорошо, так гладко,