Я диктую. Воспоминания - Жорж Сименон

Помню те две страницы, где я распространялся о своем пристрастии к медицине. Там я сказал — правда, с большой опаской, потому что боялся, что надо мной будут смеяться, — что существуют не болезни, а только одна болезнь.

Я вспомнил об этом вчера, читая книгу Ганса Селье. Говоря об опасном звене, он добавляет, что его невозможно определить среди прочих до тех пор, пока оно не выйдет из строя.

Иными словами, в основе любой болезни лежит фактор, не зависящий ни от нас, ни, я бы сказал, от медицины, который служит детонатором, — стресс.

Я не специалист ни в одной науке. И тем не менее у меня предчувствие, что мы приближаемся к постижению единственной болезни.

Все имеют право мечтать.

24 сентября 1978

Я получаю много писем, даже слишком много, из самых разных стран. В течение пятидесяти лет, еще до того, как я начал публиковать «Я диктую», приходили письма от поклонников, вроде тех, что получают певцы и певицы. И лишь небольшая часть корреспондентов задавала мне довольно затруднительные вопросы о моих книгах, их возникновении и о планах на будущее.

После выхода первых томов «Я диктую» все изменилось. Во-первых, расширился, если можно так выразиться, спектр читателей: от самых скромных людей до врачей и университетских преподавателей.

Изменился и возраст моих корреспондентов. По-прежнему приходят письма от детей двенадцати — пятнадцати лет, которые просят прислать автограф и фотографию с надписью, от взрослых, пишущих мне лестные вещи, но к этому добавилось большое количество писем от стариков. Они обращаются ко мне как к писателю и в то же время как к другу, возможно потому, что узнали меня теперь не через моих героев, а благодаря признаниям, которых очень много в том, что я диктую.

К тому же у них есть потребность, и я их понимаю, сравнить иные периоды моей и своей жизни, рассказать о своем детстве, о своих радостях и разочарованиях.

Многие из этих писем чрезвычайно трогательны, и я был поражен тем, сколько людей познали воистину трагические часы.

Скажу так: познали простые трагедии, поскольку их рассказы всегда просты, и притом они склонны извиняться за то, что придают столько значения своим жизненным невзгодам.

Разъезжая по всему свету, я старался постичь человека и как можно ближе подойти к нему в своих романах.

Когда я начинал диктовать, я вовсе не думал о будущих читателях.

Однако лучше всего я понял людей по ним самим, по их письмам, нередко написанным карандашом. А может быть, и себя самого?

Слово «восхищение», равно как бесящее меня «уважаемый мэтр», в этих письмах встречается редко: их заменили слова «друзья» и «дружба».

То, что я диктую, отнюдь не литература. Мне куда важнее просто правда.

Люди это понимают и потому пишут мне. Я думаю, что, если бы люди не прятались за общепринятые правила поведения, не скрывались под оболочкой хорошего воспитания, ложной стыдливости, сдержанности, человеческие отношения были бы куда ближе и доверительней.

7 октября 1978

Этот образ часто встречается в романах прошлого и начала нашего века. У меня впечатление, что я натыкался на него у Бальзака, только не помню, в каком именно романе.

Мужчина среднего или, скорей, неопределенного возраста, одетый в темное, поднимается по узкой лестнице, держа в руке небольшой сверток. Открывает дверь своей запущенной квартиры, кладет сверток, в котором находится его обед, и первым делом направляется к стоящему посреди столовой круглому столику. Там в аквариуме медленно плавает золотая рыбка. Человек что-то говорит ей — так разговаривают с несмышлеными младенцами — и сыплет в воду щепотку рыбьего корма.

Существуют варианты этой картинки. Например, не мужчина, работающий весь день в темной конторе, а женщина того же возраста, очень просто одетая, которая, войдя к себе, прежде всего бросается кормить золотую рыбку и что-то ласково приговаривает.

На эту тему имеются и карикатуры. Как правило, они вызывают улыбки, но меня всегда трогают.

По мне, золотая рыбка в аквариуме, разевающая рот, словно собираясь что-то сказать, символизирует крайнюю степень одиночества. Не столько рыбки, разумеется, сколько ее владельца.

В Соединенных Штатах в любом супермаркете продаются маленькие черепашки до пяти сантиметров в диаметре: больше они не растут. Это первое животное, которое там дарят ребенку. Глубокую стеклянную миску наполняют водой, делают из песка островок, чтобы черепашка, поплавав, могла на нем отдохнуть.

В других странах почти повсюду этих карликовых черепах заменяют плюшевые медведи, а сейчас и другие зверюшки — собаки всевозможных пород, львы, жирафы, слоны, даже крокодилы.

Несколько дней назад я заходил по делу в самый крупный игрушечный магазин в Лозанне: звери, причем весьма недешевые, занимают гораздо больше полок, чем остальные игрушки. Очевидно, они кому-то нужны.

Во времена моего детства игрушечные звери были редкостью, а девочкам и даже многим мальчикам покупали тряпичных кукол; очень часто ребенок спал с нею и, бывало, без куклы наотрез отказывался ложиться.

А теперь ребенок засыпает, прижимая к себе игрушечного льва, собаку, а то и петуха.

Нельзя сказать, что дети в их возрасте уже одиноки: все-таки в течение дня родители много занимаются ими. Но не кажутся ли детям их родители, такие большие, как бы существами с другой планеты? Малышу требуется ласка, так сказать, в его масштабе, ласка, которую он мог бы выразить по-своему; поэтому ему нужно ощущать себя хозяином такой вот зверюшки.

Бывает, что ребенку дарят морскую свинку или белую мышь, но по опыту знаю, что родители в конце концов постараются избавиться от них: у этих животных свои привычки и они забираются в самые неожиданные закоулки. Кроме того, многие мамы боятся мышей, в том числе белых, а заодно и морских свинок.

Так же бывает в большинстве случаев с кошками и с собаками. Они, особенно щенки, — кошки менее экспансивны — чрезвычайно отзывчивы на ласку.

Правда, животные эти предназначаются не только для детей, их заводят и взрослые — одинокие люди или женщины, которым почти весь день приходится сидеть дома одним.

Кто из нас не рассказывал о своей кошке или собаке так, словно это человечек, понимающий наш язык!

В другом слое общества таким другом становится верховая лошадь, а иные снобы прогуливаются, держа на поводке молодую пантеру или льва.

В конечном счете все эти животные, будь то золотая рыбка, канарейка в клетке, пудель или огромная овчарка, являются своего рода замещением.

Заводят их зачастую не потому, что любят животных: их покупают — меня коробит это слово — из страха остаться в одиночестве, из потребности в друге, пусть даже таком бессловесном, как золотая рыбка или карликовая черепаха.