Персефона - Иннокентий Сергеев

- Ну что, отошёл? - Лиза... Где я? - В постели, где же ещё. Эх, не надо мне было тебя оставлять одного, как знала! - Что случилось? - Ну как же. Надо же было засняться со всякими папочками. Кукла чёртова. - Что произошло, Лиза? - Слава богу, вроде ничего. Только когда я тебя нашла, ты ни на что уже не реагировал и всё бормотал про какую-то Исиду. - Я вульгарно надрался... - Пришлось мне тебя отвозить. Сам бы ты заблудился в своих лабиринтах. - Надеюсь, я не слишком бросался в глаза? Сильно трепаться не будут? - Да уж, в глаза ты не бросался. Насилу отыскала тебя. Ты обнимал дерево и уверял, что оно сейчас расцветёт. Тебе смешно, а я перепугалась. Не знала, что и делать. - Да, да, теперь я всё припоминаю. Но кто же виноват? всё было нормально, а потом все стали подходить, и со всеми пришлось пить это шампанское. - Надо было отпивать по чуть-чуть, а не выпивать каждый раз весь бокал. Голова не болит? - Нет. Ты же знаешь, я легко переношу алкоголь. Смеётся. Ну в самом деле, смешно получилось. - Хочешь яблоко? - Давай. Горе дракону! - А теперь поднимайся. - Нет уж, лучше ты ложись. - Ну хватит дурачиться. У нас мало времени. Знаешь, сколько ты проспал? - Ох уж это мне время. Жалкий удел мотылька. Но ты ещё не уходишь? - Пока нет, но скоро уйду. - Знаешь, а пошли их всех подальше, и давай заберёмся куда-нибудь, где нас никто-никто не найдёт, и... - Обязательно. Но не сегодня. - Опять не сегодня! - Не сердись. Если хочешь, я останусь с тобой... чуть подольше. О'кей? - О'кей. Придётся мне опять весь день крутить педали.

- Завтракать будешь? - Без тебя не буду. - Ладно, составлю тебе компанию. Хотя мне и не полагается по диете. - Что ещё за дурацкие диеты! Не будешь же ты заниматься этой ерундой. - Не буду, видишь, мажу бутерброд. Ты чего хромаешь? - Отлежал ногу. Пойду ополоснусь, только не исчезай пока. - Не исчезну, не бойся.

- Умылся? Садись, ешь. - Да не гляди ты без конца на часы, а то я сейчас отниму их у тебя. Какая в конце концов разница, на сколько ты опоздаешь. - Извини, просто сейчас такая запарка. - Не старайся под строиться под чей-то ритм, пусть лучше другие подстраиваются под твой. - Когда-нибудь так и будет. - Не когда-нибудь, а сейчас. Откуда эта убеждённость, что между желанием и осуществлением непременно должна лежать пустыня времени! Вечно мы чего-то ждём, дожидаемся, а жизнь тем временем проходит, и нас засыпает пылью и пеплом. - Кстати, тебе наклёвывается работа. - Что именно? - Сценарий. - Ладно, напишу я им сценарий, только пусть они сами со мной договариваются, а не через тебя. - Ну, я побежала. В восемь прилечу. - Где ты оставила машину? - Отогнала её на стоянку. - Я провожу тебя. - Не стоит. Чао. - Чао. Лети, мой платиноволосый ангел с локонами розовыми на закате, лети... Нет! Не надо! - Лиза! Лиза!!! Не слышит. Слишком далеко. Только кумушки задрали кверху свои рыбьи лица. Так и вижу, как плаваю в мутной жидкости их глаз - в распахнутом окне, растрёпанный, несчастный. Я опять отпускаю тебя. Ты права, я просто боюсь за тебя бояться.

Где кариатиды, куда исчезли фонтаны? Всё растворилось, погасло, рассыпалось. Или это был ещё один сон? Нет, сны не могут быть так примитивно-последовательны. Это был не сон, но и не явь. Это видение, мимолётное, прячущееся за проволочными заграждениями, но бессильное укрыться от времени. Захламлённые комнаты, холодные батареи, пара разбросанных на полу туфель. Паутина, где повыше и потемнее. Зелёные портьеры. Зевок. Потянулся и опять - зевок. Тик-тик-тик - часы, значит надо торопиться, надо спускаться по лестнице, тёмной и замусоренной, или светлой и чистой. И на улицу, на улицу. Под ветром, что наводняет ветви одиноких деревьев ужасом и выбивает искры из проводов, раскачивая их и схлёстывая. До вечера, до вечера, до вечера! Пальцы ищут приюта. Призрак отлетел в усопшее вчера, в небытие. Ну и бог с ним. Толпа, кругом толпа, но вот он, этот отблеск в их глазах, блёстки твоего нимба, они падают на них с афиш, вот они проходят, одна секунда - и всё, но что-то происходит в эту секунду, где-то там, в непролазных глубинах их черепных коробок, что-то пробегает к сердцу. И это что-то делает тебя сегодня королевой. Чёрные нежно ресницы. Влажные испарина стены. Я взглянул только один раз и отвернулся, боясь заразиться этим как болезнью. Я отвернулся, и тут же кто-то налетел на меня, на ходу то ли ругнувшись, то ли извинившись, но всё на ходу, на ходу. Мне вдруг пришло в голову, что я просто боюсь на тебя смотреть, и я стал нарочно выискивать по городу твои афиши, потом понял, что и это нелепо, и пошёл уже совсем бездумно.

Я вижу, как твоя машина выплывает, в треске фотовспышек, вот она останавливается, блескучая, точно завёрнутая в целлофан. Королевский выезд. Полиция смыкается. Толпа напирает и давит, давит на меня, и я не могу протиснуться к тебе. Ты выскакиваешь из кресел, опираясь на чью-то руку, обёрнутую рукавом фрака. Ты улыбаешься, ты вся сияешь, ты воркуешь что-то, перешучиваешься со своими спутниками, и твои зрачки и твоя улыбка посылают сотни бликов как воздушный поцелуй, как метеорный поток чёрным в безмолвии окнам домов, восторженно-чёрным глазам толпы, напирающей, давящей на меня, и самому небу, и над тобой не звёзды уже, а искры твоего трескучего шлейфа. Во мне всё мешается, я падаю, качусь, падаю в темноту и не могу остановиться. А в это время ты подходишь к львиным дверям и исчезаешь за ними. А я опять остаюсь.

Ты не прилетела ни в восемь, ни в десять, ни на следующий день.

VI

Неверное осеннее тепло, зыбкое, только обрадуешься ему, и тут же как холодный душ - ледяной порыв ветра - ах! и торопишься снова упаковаться. Так чётко, так ясно всё, формы, линии, грани отточены, даже смотреть больно. Неверное осеннее тепло. Листья горят - предчувствие потери. Осень пахнет кладбищем. Её величие всегда так трогательно. Женщина, одевшая для гильотины свой самый роскошный наряд. Вселенский сквозняк - осень.

Безгласая сухость по диску шершаво игла пробегает на павшие листья осколки созвучий роняя и тени ржавые игл под подошвами треск отклик прислушался соль под глазами сутулые склоны гербарий в альбом собирают и катер в неровную гальку тычется носом уходит хозяин но вот обернулся в глазах состраданье.

Осень. Озера шелест - тростник.

Над зонтиками перламутр запястья ожерельножемчужные лак вспугнутых лис волосы рассыпались спрятаться в тень торопливо и голос остался без повторений три раза имякричащий жрец закативший глаза руки возносит небо взирает бесстрастно пропажа тоскливо одни мы остались при свете и страшно вспорхнувшая птица крылья на воздухе сушит.

Осень. Опилки горят как барашка шерсть.

Капелла сквозь жёлтое белое стены холодные окна и где-то тепло пахнет приютом и молоко подгорело женщины строгой шаги своды над светом за стенами гул голосов ожидание скрип калитка под пальцами холод из серого неба сквозит вы вовремя сон по часам но стрелки уснули собака не бойтесь не громко все смотрят не знают но здесь хорошо молоко подгорело на кухне веранда закрыта стеклом за которым темнеют просветы так близких деревьев гул голосов.