Русские сказки, богатырские, народные - Михаил Чулков

Я отступил в удивлении, но не имел времени рассуждать о происходящем, ибо в тот же миг страшное девятиглавое чудовище, имеющее львиные ноги, исполинский рост и змеиный хвост, выскочило из дыма и бросилось на меня, чтобы разорвать на части. Когти передних лап его были больше аршина, и челюсти во всех головах наполнены были острыми зубами. Я обнажил саблю мою, призвал имя Добрады и одним ударом отсек зверю две головы и обе лапы. Кровь полила ручьём, чудовище застонало, но вместо отсеченных голов выросло у него по две новых, так что стало оно с одиннадцатью. Чудовище с новою яростью бросалось на меня, и я неутомимо отсекал его головы, но никак не смог бы я истребить его, поскольку каждый раз в отсечением одной головы вырастали две другие, если б не пришло мне в голову перерубить его пополам. Я напряг остаток сил моих и одним ударом рассек его. В то же мгновение пол разверзся перед моими ногами, земля растворилась и поглотила труп чудовища. Ужасный гром прогремел над моей головой, и раскаленные молнии падали вокруг меня, так что я со всею моею твердостью едва смог удержаться на ногах. Тьма покрыла всю комнату и полуденное время обратилось в мрачную ночь. Синяя светящаяся голова появилась из потолка. Она дышала пламенем и говорила ко мне следующее:

– Враг Сарагура! Так ты не освободишь царицу узров[19] от чар. Убийством чудовища ты лишь поверг её с подданными в нескончаемые мучения, ибо передал им часть чувств, чтоб страдали они от угрызения нетопырей, зародившихся из трупа убиенного тобою чудовища. Ты никогда не сможешь сыскать превращенного жениха этой государыни, князя Печенежского. Сарагур погиб от руки князя Болгарского; следственно, и колдовство его уничтожить некому.

Сказав это, привидение провалилось в пропасть, которая затворилась и пол выровнялся по-прежнему; причем тьма разделилась и обратилась в огненных нетопырей, которые бросились отчасти на царицу, прочие ж разлетелись и напали на всех жителей сего несчастного города. Окаменелая государыня в самом деле получила некие чувства, ибо испускала болезненный стон от укусов этих волшебных летучих мышей. Жалость пронзила сердце мое. Я бросился к ней на помощь, отгонял мерзких тварей, её терзающих, и выбился из сил, так ни в чём и не преуспев. В досаде и замешательстве поклялся я освободить эту злосчастную государыню и побежал, сам не ведая куда. По дворцу и улицам видел я страдание окаменелых людей, кусаемых нетопырями, и стон их наводил на меня ужас.

Я выбежал из города и тогда лишь вспомнил, что оставил в нём коня моего. Пожалел я, что потерял время напрасно и что должен буду назад воротиться, и в этом огорчении, потирая руки, я коснулся перстня и с радостью увидел, поворотившись назад, что конь мой стоял за мною. Я бросился к нему, приласкал его и воссел верхом.

– Милый конь мой! – говорил я. – Ты, конечно, ведаешь, где сейчас обретается превращенный князь Печенежский. Довези меня к нему! Ты, о конь мой добродетельный, видел несчастье жителей этого города и, без сомненья, сожалеешь о мучении их? Помоги же мне их избавить!

Конь проржал троекратно и, приподнявшись, ударил копытами в землю, отчего та расступилась, и я на коне опустился в пропасть.

Если бы я не был обнадежен, что конь мой, погружаясь со мною в земные недра, поможет мне в избавлении несчастных узров, я конечно, усомнился бы в жизни моей, ибо скорость, с каковою летел я на иной свет, была чрезвычайна. Но я не имел времени предаться ужасу, поскольку в мгновение ока очутился на земле, освещаемой неким красноватым светом. Странные предметы меня окружали. Трава, находящаяся под моими ногами, казалась красной оттого, что вместо росы на ней лежали кровавые капли. Деревья были обагрены ею же, и вместо листьев росли на них человеческие головы страшного вида. Лишь только я почувствовал под собой землю, засвистали бурные ветры, и головы заревели мерзкими голосами. Они кричали мне: «О бедный Добрыня! Куда зашел ты? Погиб ты невозвратно!» Должно признаться, что я не без трепета внимал таковому приветствию; однако, имея в мыслях доброе намерение, отважно продолжал я путь мой. Не проехал я и ста шагов, как несчетное войско полканов[20] напало на меня. Лица и руки их обагрены были человеческою кровью, глаза светились, как раскаленное железо, и с каждым дыханием их вылетало из ртов их сверкающее пламя. Тысячи стрел полетели в меня из луков их, и спасению своему я обязан был на этот раз единственно броне, подаренной мне Добрадой, отчего и не превратилось тело моё в сито. Полканы, заметив безвредность стрел своих, заревели от досады и бросились на меня с ручным оружием, состоявшим из громадных древесных стволов, выдернутых с кореньями. Тогда-то и потребовалось мне всё проворство науки отводить удары саблей. Я махал ею во все стороны, рубил, колол и удивлялся действию моих ударов, а особенно силе задних копыт коня моего, поскольку, если пересекал я по десяти полканов за один взмах моею саблею, то конь мой разбивал их вдребезги по сотне одним ударом копыт. Скоро не видно стало нападающих. Они пали все до единого, и я последовал к представившемуся моим глазам зданию.

Если удобно привести воображение в самый ад, то кажется, и он не покажется столь ужасен, как это строение. Наружность его составлял плетень, свитый из всех родов ползучих змей. Головы их торчали наружу и испускали смертоносный пар, и свист их достаточен был, чтобы повергнуть в трепет самого бесстрашного человека. Кипящая кровью река текла вокруг плетня с клокотанием. Чудовища неописуемой мерзости выглядывали из нее, глотали кровь и словно погружались. Исполин с двадцатью руками стоял на мосту и стерёг вход. Я видел множество богатырей, пытавшихся перескочить по мосту и неминуемо погибающих. Исполин хватал их, перекусывал пополам и бросал в реку, где чудовища их пожирали. Крылатые змеи страшных видов летали над зданием, сделанным из чистого стекла, в котором слышно было кипение смолы и серы. Великое колесо из раскалённого железа с острыми острогами вертелось в пропасти, где клокотала горящая смола, с ужасными громом и стуком. Крылатые змеи нападали на исполина и старались, захватив его, повергнуть на колесо, он же с крайним усилием отбивался от них, беспрестанно между тем защищая вход покушающимся ворваться богатырям.

Не знал я, что заключить о поступках этого исполина. Непонятно мне было, каким образом он, находясь в очевидной опасности быть поверженным на раскаленное колесо, имел столько ярости умерщвлять людей, пекущихся, может быть, избавить его от нападающих змиев. Но взор на погибель множества столь отважных воинов исполнил меня справедливого гнева. Я бросился, чтобы спасти их и умертвить чудовище. При приближении моем к мосту гром и стук в пропасти усилились, так что казалось, весь свет превращается в ничто. Крылатые змеи устремили на меня пламенное сияние, чудовища речные завыли ужасными голосами, и исполин протянул на меня все двадцать рук, выпустив из них острые кривые когти, подобно тому, как выпускает их тигр, ловящий свою добычу. Мне потребовалось всё присутствие духа, чтоб не оробеть при виде этой ужасного зрелища. Я ударил наотмашь саблей по великану, и так удачно, что не у него осталось ни одной руки. Тот страшно заревел и бросился ко мне с разверстой пастью, чтобы меня проглотить, но второй удар отделил прочь его дебелую голову, которая упала к ногам моего коня. Я соскочил, схватил голову за волосы, и в то же самое мгновение здание, все окрестности, труп великана, река и мост с ужасным треском обратились в густой дым, которым меня всего окутало. Земля заколебалась под моими ногами, и казалось, что, вихрем подхватив, меня понесло посреди непроницаемого мрака; однако я не упустил из рук головы великана.

Представьте, всепресветлейший князь, в каковом удивлении я был, обнаружив себя через несколько мгновений на площади пред дворцом царицы узров! Вместо головы исполина я держал в руках молодого человека редкой красоты. Я тотчас выпустил волосы его из моей руки, и молодой человек бросился ко мне с объятиями, он принес мне свою благодарность в чувствительнейших выражениях, восхвалял мою неустрашимость, и, словом, от него я узнал, что он-то и был заколдованный князь Печенежский. Я оглянулся вокруг и не видел уже ни одной каменной статуи, ни мучащих их нетопырей. Все приняли прежнее подобие людей и радостными восклицаниями наполнили площадь.

Между тем как народ стекался ко дворцу, полюбопытствовал я узнать причину жестокого поступка Сарагура и подробности несчастного приключения народа узров и избавленного мною князя, почему тот и начал.

Рассказ Печенежского князя

«Несчастия мои и Карсены, царицы страны узров, заслуживают сострадание всякого великодушного сердца, к каковым я и отношу ваше, ибо мы иных не заслужили. Я – владетель сильного народа, обитающего по обеим сторонам Аральского моря, или известных всему свету храбрых печенегов. Курус мое имя, и в малолетстве моем, по особому дружелюбию отца моего с царем узрским и славе наук, процветавших в этом государстве, воспитывался я при дворе родителя Карсены славным волхвом Хорузаном. Мой наставник знал все таинственные науки и имел книги Зороастра, однако никогда не употреблял власти своей к произведению зла и чародейные книги персидского волхва хранил с великой заботой. Сарагур, известный свету своей свирепостью, был родной брат отцу Карсены и также был в числе учеников Хорузана. Лютый нрав его был заметен еще с малолетства, и по этой причине Хорузан скрывал от него все, чем только могла подпитаться его злоба. Я и царевна узрская росли вместе, мы почувствовали взаимную страсть, и от времени любовь наша стала беззаветной. Царь узрский со удовольствием взирал на наши чувства, как на средство, благодаря которому две могучие державы объединятся, ибо Карсена была единственная дочь его, а я был наследником престола в моем отечестве. Но и Сарагур мечтал через брак со своей племянницей получить корону. Я пресекал его надежду и потому был предметом его жесточайшей ненависти. Однако он он не смел ни нападать на меня, зная милость ко мне своего брата и любовь всех узров, ни покушаться на жизнь мою, когда покровительствовал меня Хорузан, потому удалился он из отечества и тайными происками довел до крайнего разрыва народы печенежский и узрский. Дружба правителей их разрушилась, разгорелась жестокая война, и я отозван был ко двору моего родителя. В слезах расстался я с моей возлюбленной. Мы оба были в отчаянии, но уверили друг друга в том, что сердец наших ничто разлучить не сможет. По приезде я едва успел я застать в живых моего отца. Жестокая болезнь лишила меня его на другой день моего приезда. Я взошел на престол, остановил неприятельские действия и чрез торжественное посольство стал искать у царя узрского возобновления ко мне его прежних милостей, потребовал его дочь себе в супруги и передавал ему скипетр печенежский в залог моей к нему преданности, не желая при жизни его нигде быть владетелем, кроме сердца Карсены. К несчастью, Сарагур возвратился ко двору своего брата. Он в странствиях своих преуспел в изучении чернокнижной науки, предательски убил нашего наставника Хорузана, завладел книгами Зороастра и вскоре стал страшен и самому аду и своими магическими чарами сумел отвратить от меня сердце царя узров. Все мои предложения были отвергнуты, и я вынужден был вести оборонительную войну, поскольку и самый мир мне был не дозволен. Я поручил управление государства и войсками моим вельможам и военачальникам, а сам тайным образом стал видеться с Карсеной, питая надежду, что если даже не смогу покорностью своей убедить отца ее, то хотя бы попытаюсь её саму склонить к бегству в мое государство.