Зелёная земля - Евгений Клюев

Что ж ты светлыми глазами

смотришь в тёмное безумье,

бедный школьник… Бог с тобой!

Как горько судьба с нами шутит, как странно -

и что остаётся от нас?

Портрет Неизвестного с Орденом Анны -

холст, масло, забвенье, анфас…

За что воевали и чем рисковали -

холст, масло, забвенье, анфас?

За то, чтобы орден на вас рисовали,

а вас забывали. И нас.

Не помню, как мчались и как разлучались,

не помню, что было потом -

должно быть, весёлость, должно быть, печальность,

но точно – что груз на крючке золотом!

Не то чтобы дерзость, не то чтобы смелость,

не то чтоб фанфары и стяг,

а так… просто глупость, нелепость и мелочь,

Пустяк Пустякович Пустяк!

И даже неважно, что стало с другими

по воле нелепой, ничьей -

и тает, как облачко, лёгкое имя,

и быть не умеет – прочней.

Вот и виснут, гаснут ленты

там и там… и здесь.

На Москве снимают тенты

непогоды в честь.

Исчезают павильоны

с летних площадей -

и стрекозкою зелёной

улетает день.

Что ж, до нового свиданья,

наш прохладный зной -

газированный, миндальный,

льдисто-слюдяной,

сливочный и шоколадный

марципановый!

Раз пора – так что же, ладно…

не опаздывай.

Мы вослед тебе помашем,

кинем листьев горсть

и в стаканчике бумажном

похороним ос.

И – последний, канительный,

но уже не наш -

из соломинки коктейльной

понесётся марш.

Какие могут быть вопросы

по поводу стихов и прозы:

художник, перышком строча…

Но мы-то с вами понимаем,

что мир невнятен и туманен,

как речь ребёнка и ручья!

Я о ручье и о ребёнке,

о кротком соло на гребёнке

и просто обо всём таком,

что будоражит и щекочет

и губит самый строгий почерк

одним случайным завитком,

что, невзирая на усталость,

в нас с вами всё-таки осталось -

Кастальской песенкой ключа,

к чему давным-давно дорог нет,

но от чего уж точно вздрогнет

художник, перышком строча.

Пока крутилась колесом

метель в окне косом,

мне снился сон на пять персон -

не очень людный сон.

Там старый стол и старый стиль -

высокий стол и стиль,

и жизнь, тяжёлая не столь,

как чайных ложек сталь -

нет, мельхиор, нет, серебро,

гусиное перо…

О чём я, о какой поре

и о каком пере?

Период братства, Боже мой,

союз чего-то-там…

мечты, застигнутые тьмой

в пути, – привет мечтам,

привет словам из кисеи,

привет и вам сквозь сон,

персоны милые мои -

как, бишь, вас… пять персон!

Душа попала в рай – и с обожаньем,

навеки замирает на стезях

лубка с непостижимым содержаньем

и неземным названьем – «Во лузях»:

столетия чумные бороздях,

крестьяне размещаются и кони

на досточке лубка, как на иконе, -

в языковой пучине, во лузях.

В какие времена, в какие числа

грамматика была так зелена,

так вечна и настолько не исчезла,

что быстрый взгляд умел достать до дна, -

а там, на дне, смеялись имена

и сталкивались круглыми боками,

как рыбы с золотыми плавниками,

которых привлекает глубина!

Где? – Во лузях: по сердце погрузях

в зелёный мир языкового гула!

Привет, как жизнь? – Привет, как во лузях:

от зелени и смеха сводит скулы!

И чем ты ей, бедняге, ни грози,

а жизнь опять свежа и моложава,

и золота забытая держава,

и зелены заветные лузи…

2003

Тебе наобещают высокого туману,

тебе наобещают попутчика-провидца,

и книгу золотую, и в небе не разбиться,

и сердце на ладони, а ты не верь, не стану.

Душа – подросший даун с картинкою смешною, -

неважно, что таится за дедушкиным креслом!

Теперь не искушают ни девой, ни мошною,

а только смыслом, смыслом – напрасным, праздным смыслом.

Перед тобой на блюдце весёлый универсум -

простые элементы с пустыми именами,

привет родным и близким, и горе – иноверцам!.,

я не пойду за ними, ты не ходи за нами.

Они тебя погубят, и мы меня погубим,

все двойники дерутся на безымянных войнах,

и пожилое время несётся по ухабам -

и мелко скачут искры в колёсах деревянных.

Налей воды в корытце, насыпь пшена в поддончик -

зелёный попугайчик не хочет на свободу!

Он крыльями не машет, он треплет свой бубенчик,

он дурачок, он душка, не плачь, не плачь, не буду.

2003

Что сказать про жизнь простую -

неприметную, как воздух… -

хочешь – через запятую:

дождик, зонтик, медный гвоздик?

Всё прекрасно, всё годится -

жизнь полна перечислений:

чудо-юдо, чудо-птица,

день рожденья, день последний!

Распрощавшись с глупой точкой,

улыбнувшись на ходу ей,

я пойду бренчать цепочкой

бесконечной и бездумной:

скажем – чудное мгновенье,

ложка дёгтя, чашка чая…

Кто низал такие звенья,

знает, как тут всё случайно!

А когда не выйдет номер

и велят начать сначала,

я скажу, что – невиновен:

так цепочка набренчала.

Кажется, вечер был беден и тих:

где тут у Вас божество?

Смирна и ладан, а больше у них

не было ничего.

Ибо паломников путь суров:

хлеб с водой да звезда.

Ибо не надо тебе даров:

так ли, дитя? О да.

Ткани, каменья и прочий бред -

как с ними быть? Забудь:

всякое да означает нет,

если окончен путь.

Даже неважно, ты волхв или вол, -

вдумайся не спеша:

что это – запах душистых смол

или уже душа?

Впрочем, как ты бы ни находил,

что бы ни углядел,

дело курильниц или кадил -

прочих важнее дел.

Чтб тебе этого мира лесть,

если ты – превозмог?

Всё, что от нас остаётся здесь, -

сладкий такой дымок.

2001

И скажу я, вконец отчаясь

угадать, где моя судьба,

что одну золотую случайность

я опять приютил у себя:

это лопнула в бусах нитка

(здравствуй, бусинка, как дела?)

или просто нашлась монетка

возле коврика у стола,

или в образ сгустились тени

и послали мне свой привет -

и одно из моих хотений

превратилось, увы, в предмет.

Как бы ни было, чья-то милость

подала мне беспечный знак:

что-то с чем-то соединилось -

было эдак, а стало – так…

Я не знал, для чего содеян

этот мир в суете веков,

и всё плакал над совпаденьем

двух каких-нибудь пустяков.

Первая четверть

…а закрутим-ка колесо обозренья

и посмотрим-ка, что нас ожидает:

неужели уже и не подняться

даже с помощью силы центробежной?

Но небрежна центробежная сила -

и, как ветер подхватывает мусор,

нас не то чтоб подхватит, но захватит

вместе с прочим – случайно, по дороге.

И какой-нибудь бумажной обёрткой,

содержавшей совсем ещё недавно

шоколадку, а может быть, селёдку,

мы приклеимся к ободу и – ахнем:

дескать, даже бумажная обёртка

с шоколадки, а может быть, с селёдки

представляет известную ценность

с точки зренья сумасшедшей фортуны!

Впрочем… впрочем, почему бы и нет бы?

Там ведь тоже было множество бумажек -

между прочим, и несколько забавных…

и забавных, и необыкновенных!

Например, квитанция из банка.

Например, приглашение на свадьбу.

…А смотри-ка, это нас зацепило -

по какой же по такой уж причине?

Вторая четверть

Ах, небрежна центробежная сила

и безбрежно равнодушное пространство,

но душа-то, как известно, мятежна,

но душа-то – дитя на каруселях!

А вцепившись в оранжевую гриву,

ты теперь уж и совсем полководец,

за тобой уже скачет ополченье -

сотня душ или, может быть, три сотни.

И нестись тебе, стало быть, по кругу -

по пустому да по чистому снегу,

и размахивать каким-нибудь флагом,

пусть подержанным, да всё же – державным!

И трубят тебе высокие горны,

и поют тебе громкую славу -

и растёшь ты, как известный царевич,

не по дням – по часам в своей бочке!

Что касается обёртки… забудем

(с шоколадки, а тем паче – с селёдки!) -

ты всегда был квитанцией из банка

или вот приглашеньем на свадьбу!

А на белой на последней вершине,

где душа стекленеет от ветра,

вспоминается, что был ты страницей -

может, Библии, а может, и круче!

Третья четверть

Но дурная центробежная сила

(ей что Библия, что, скажем, обёртка

с шоколадки или даже с селёдки!)

волочит тебя вниз, против воли.

Потому что ты, голубчик, закружился,

закружился и зарапортовался,

и в руках твоих – оранжевая грива,

да коня уже нету и в помине.

Посмотри-ка на своё ополченье -

сумасшедший или два сумасшедших,

уцепившись за державное знамя,