Амулет plus любовь - Нина Запольская

Вот вокруг одного такого дерева и расположился на ночлег караван в один из дней своего пути. Караванщики пришли к принцу Магаффалю, приглашая его со своими людьми разместиться лагерем вокруг зизифуса. Это было самое почётное место ночлега. С древнейших времён зизифус, или унаби, особо почитался всеми жителями пустынь за святость.

Но Платон, покосившись на паланкин со сквайром, отказался. Почётное место у священного дерева он скромно передал самому старейшему из караванщиков, чем заслужил их безмерное уважение. Один только Бонтондо недоумевал.

– Дерева унаби из-за его святости избегают демоны, – сказал он принцу Мугаффалю со значением.

– Ну, так и что же? Я не боюсь демонов, – ответил тот.

Бонтондо потоптался в нерешительности и добавил:

– Дерева унаби из-за его святости избегают змеи.

– Ну, так и что же? Я не боюсь змей…

– Ты очень необычный принц… Очень-очень.

– А сколько принцев в своей жизни ты видел? – спросил Платон, улыбнувшись.

Бонтондо тоже заулыбался и ответил:

– Ни одного… Ну, так и что же? И смерть Гаунаби я не встречал никогда, но знаю, что ходит она по земле и собирает щедрую жатву.

Тут уже Платон не знал, что ответить. Он предложил Бонтондо самому выбрать себе место ночлега, но тот сказал, что он останется с «хакимом»-доктором. Бонтондо не отходил от доктора Легга и каждую свободную минуту просил показать ему зажигательное стекло.

      За ужином выяснилось страшное – они в суматохе сборов забыли кофейные зерна. Об этом доктор Легг и сообщил Бонтондо – тот уже давно поглядывал на котелок-даллу, сиротливо и пусто стоящий у костра.

– Бонтондо!.. Мы забыли кофе, – сказал доктор с виноватым видом.

Платон перевёл.

– Как забыли кофе! – вскричал Бонтондо, широко раскрывая круглые глаза. – Совсем забыли?.. Совсем-совсем?

У него выступили слёзы. Он был искренне огорчён. Так огорчён, что все подумали, что он пошёл с ними в пески не только из-за зажигательного стекла. Впрочем, расстраивался Бонтондо не долго. Быстро поужинав, он ушёл по своим делам. Скоро до англичан из разных мест лагеря доносился его весёлый смех.

Потом невдалеке отзвучал вечерний намаз. Всё предвещало спокойную ночь, и вот она пала на землю. Низкое чёрное небо было так близко, что, казалось, до него можно было дотянуться рукой. Звёзды, круглые и яркие, наоборот, сияли так высоко, как нигде на земле. Было слышно, как невдалеке катаются по песку верблюды, как они, звеня бубенцами, чешутся ногами. И даже многоголосый вой шакалов не вызывал особого трепета.

Капитан заглянул в шатёр к мистеру Трелони и, смущаясь, протянул ему пеньюар лазурного цвета.

– Возьмите, Джордж, – сказал он. – Это – вам.

– Какой роскошный пеньюар, – поразился мистер Трелони. – Такой нежный цвет и тонкий шёлк. Откуда он у вас?

Капитан не знал, что ответить. Наконец, выговорил:

– Чёрт его знает! Наверное, купил для вас! А вот когда – забыл. Вроде и не пил много… Какой-то провал памяти. Так что, забирайте и носите с удовольствием.

Мистер Трелони открыл уже рот, чтобы разразиться гневной тирадой, но не сказал ничего.

****

Марианна спустилась к себе в сьют.

Как и обещал верстальщик, было раннее утро, и горничная ещё не успела убрать у неё. Марианна увидела в номере тот же разгром, который она оставила, уходя в ресторан. Разбросанная золотая посуда на ковре, какие-то вещи, лежащие в беспорядке, а на кровати, на смятых, растерзанных простынях – месиво из давленного красного винограда. И сразу у неё заныла душа, как размозжённая – она вспомнила капитана Линча, его тяжесть на своём теле, сладость виноградного сока на его руках и груди, крепость его коленей, раздвигающих её бедра…

И это всё он теперь не помнит?

Она почувствовала обиду на судьбу. А главное – обиду на мистера Время, который взял с неё слово не видеться с капитаном. И она это слово ему дала, потому что была под впечатлением момента: гормоны бушевали в её крови, и в руках верстальщика она таяла, как воск. Но теперь она почти успокоилась, и ей стало безумно жаль… Ах, что она натворила? Дурочка, не смогла отвертеться и дала обещание!

Она присела на край кровати и задумалась… Надо отправляться на остров Арген, к девочкам. Что там с ними?.. И тут неожиданное прозрение пронзило Марианну, и она даже вскочила с постели: верстальщик говорил, что смерть отверстать он не в силах… Значит, девочкам не грозило утонуть в прибое? Значит всё, что могло с ними случиться – это потерянная в волнах туфелька?

Она застонала от ярости, потом горько рассмеялась… Мистер Тайм обманул её! То есть, она сама обманула себя! А он заставил её поверить, что детям грозит опасность, что их надо спасать! И она… Стыд волной пошёл по её лицу, шее, груди при воспоминании о том, что она вытворяла с верстальщиком в постели… Ну, и ещё в его личной спа-зоне… И в гостиной на диване… Дрянь! Везде успела наблудить за три четверти часа!

Марианна опять присела на кровать, закрыла лицо руками и заплакала. Она была раздавлена, как та красивая женщина с картины верстальщика. Голова её лежала отдельно от тела и смотрела широко раскрытыми глазами, в которых стыла любовь, а вокруг громоздился мир, безучастный, холодный. Он тоже был разбит на куски, изувечен и раздроблен на части так, что ничем не мог ей помочь. В руках её, незаметно как, появился хвост. Скоро она поймала себя на том, что вытирает мокрые глаза мягкой и ласковой кисточкой хвоста.

«Ах, эта моя эмоциональность! Так нельзя! – подумала Марианна. – К тому же я сама получила удовольствие, не надо умалять достоинств верстальщика». Хвост тут же пропал, словно его и не было.

Она встала и принялась оглядываться в поисках халатика, чтобы взять носовой платок. Где же халат?.. Она закрыла глаза, собираясь с мыслями и определяя место каждой вещи в сьюте – халата в номере не было. И тут она с удивлением поняла, что он у капитана Линча… Непонятно как, но халат утянуло вместе с капитаном, когда она отправляла его с пистолетом назад, на постоялый двор. И если бы не Вадим, если бы не это её похищение, она сразу бы заметила пропажу своей вещи.

От радостного облегчения Марианна захлопала в ладоши: как хорошо всё складывается. Ей надо отправиться к капитану и вернуть халат.      Она даже повеселела, а потом засмеялась, когда подумала: «И может быть, когда капитан увидит её, он вспомнит всё, что между ними произошло?»

А верстальщик сам виноват, ничего она ему не должна!

Она сосредоточилась и в тот же миг оказалась дома, одетая в своё простое и старенькое платье.

****

Девочки ещё спали.

Марианна вгляделась в их лица. Ей казалось, что за время её отсутствия, они повзрослели – такими чужими показались ей спящие дети. Но вот старшая Нора первая открыла глаза и, блаженно и сонно улыбаясь, посмотрела на мать. Потом широкая радостная улыбка осветила лицо девочки. Она вытащила ручки из-под одеяла и протянула их матери вместе с милым сонным запахом и теплом спящего ребёнка. Марианна прижала Нору к себе и обняла, а та принялась водить спутанной головой по её плечу, шее, завиткам волос возле уха, целуя то – тут, то – там. Марианна гладила её худенькое тельце и замирала от нежности: слёзы уже душили её.

Наконец, нацеловавшись вволю со старшей, Марианна посмотрела на малышку… Как крепко спит, даже ничего не слышит… Марианна тронула Энни за толстенькую упругую щёчку и тут же отдёрнула руку, как обожжённая: щека была горячей. Уже двумя руками Марианна взяла малышку за обе щёчки и потормошила – Энни глянула на неё через щёлочки глаз, которые тут же опять закрылись.

«Оспа! – сразу поняла Марианна. – Но это ничего, она быстро поднимет малышку на ноги и не даст заболеть старшей!»

– Нора, иди на двор и посиди там. Энни заболела, – выговорила Марианна.

Нора посмотрела на неё – тихо и вопросительно – и вышла.

Марианне надо было побыть одной. Она собиралась прибегнуть к старому бабушкиному способу и накормить малышку, а потом и старшую, своим грудным молоком, чтобы передать детям собственный иммунитет. Для этого ей надо сделать так, чтобы молоко в её груди появилось. Но это – пара пустяков, это умеют делать все женщины её народа.

Марианна начала быстро стаскивать платье, чтобы совершить старинный обряд. Раздевшись, она постелила его себе под ноги и встала на него, чувствуя всем обнажённым телом прохладу каменного пола.

Закачалась, переваливаясь с ноги на ногу, как утица, зашептала тихонько, то ли рассказывая, то ли заговаривая. Слова вспоминались медленно, понемногу, и она старалась их не перепутать:

– Баю, баять, говорить, ба-аяти, рассказывать… Лечить, загова-аривать… Исцелить, испра-авить, излечить, напра-авить… Маточное молоко льётся, струи-ится, течёт водицей…

Тут Марианна замерла, смолкнув. Она стояла с закрытыми глазами, понимая: в комнате у неё за спиной кто-то есть. Не открывая глаз и не оборачиваясь, почувствовала всей кожей: это её сердобольная соседка.