Люди искусства - Светлана Бестужева-Лада

«Это не книга – это исповедание, совершенно искреннее и совершенно женское, впечатлений, воспоминаний, восторгов сердца молодой девушки и женщины, её мыслей и мечтаний, всего, что оно, видимо, чувствовало, поняло – наконец, эти страницы – одно из тех интимных повествований, которые осмелишься доверить только душе близкой…» – так писала она о своем творчестве…

Принято считать, что граф Андрей был абсолютно равнодушен к литературным дарованием своей супруги. Это, мягко говоря, неверно. Еще до свадьбы Ростопчин входил в круг поклонников поэтического таланта Додо. А со временем стал известным библиографом, книжным знатоком и даже почетным членом Петербургской Публичной библиотеки.

С 1834 года стихи Евдокии Ростопчиной стали появляться в московских журналах и сразу были отмечены читателями. Появились и первые критики. П. А. Вяземский в письме к Александру Тургеневу пишет по поводу напечатанного в «Московском наблюдателе» стихотворения « Последний цветок»:

«Каковы стихи? Ты думаешь Бенедиктов? Могли бы быть Жуковского, Пушкина, Баратынского, уж верно, не отказались бы они от них. И неужели сердце твоё не забилось радостью Петровского и Чистых прудов и не узнал ты голоса некогда Додо Сушковой?… Какое глубокое чувство, какая простота и сила в выражении и между тем столько женского!»

Осенью 1836 года чета Ростопчиных поселяется в Санкт-Петербурге. Имя графини окружено громкой славой. Журналы охотно предоставляют свои страницы ее поэзии, критики не скупятся на восторженные похвалы. Ростопчина не претендовала на обычный столичный салон. У нее превосходная кухня, и ростопчинские обеды собирают всех самых знаменитых литераторов. Включая, разумеется, Пушкина.

Впрочем, Александр Сергеевич заметил как-то, что насколько Ростопчина превосходно пишет, настолько же неинтересно она говорит. Поэту в голову не пришло, что все дело в растерянности, которую испытывает перед ним графиня. Быть в его обществе просто светской женщиной она не умеет, а литературные беседы ее, так привлекавшие и Николая Огарева, и Жуковского, и впоследствии Лермонтова, были для Ростопчиной невозможными именно с Пушкиным.

Как можно запросто беседовать с тем, кого боготворишь?

В петербургском доме Ростопчиных бывали и известные приезжие итальянские певцы, и великолепные музыканты – братья Виельгорские, Глинка, Даргомыжский. Круг литературных друзей расширяется за счет Вяземского, Тургенева, Владимира Одоевского, Плетнева, Соболевского, Соллогуба. Для Ростопчиной наступает вторая и самая счастливая, по ее собственному признанию, пора ее жизни:

«Потом была пора, – и света блеск лукавыйСвоею мишурой мой взор околдовал:Бал, – искуситель наш, – чарующей отравойПрельстил меня, завлёк, весь ум мой обаял.Пиры и праздники, алмазы и наряды,Головокружный вальс вполне владели мной;Я упивалася роскошной суетой;Я вдохновенья луч тушила без пощадыДля света бальных свеч… я женщиной была, —Тщеславьем женским я жила!»

Светские успехи словно должны были отвлечь ее от мыслей и чувств, у которые были неуместны в великосветском обществе. Вот и пойми эти поэтические натуры!

В судьбе графини Ростопчиной немыслимо разделить женщину и поэтессу, так все это сливалось в ней, порой заставляя ее саму грустить по поводу своего рождения женщиной. Необыкновенно любившая балы, обладавшая магнетической женственностью Евдокия Ростопчина еще и мастерски описала это торжество и сцену для женской роли – бал XIX столетья. Она нашла для этого события в жизни женщины яркие и поэтические краски:

«А газ горит. А музыка гремит,А бал блестит всей пышностью своею…»

Хотя порой это ее пристрастие казалось ей самой довольно странным:

«Зачем меня манит безумное разгулье,И диких сходбищ рев, и грубый хохот их?..»А вот уже женщина после бала:«Ее рассыпалась коса,И в мягких кольцах волосаВокруг кистей, шнурков шелковыхПричудливо сплелись, – с плечейУпала на пол шаль, – на ней,Близ туфель бархатных, пунцовых,Лежит расстегнутый браслет, —И банта радужного нетВ прозрачных складках пеньюара…»

Пожалуй, только Бальзаку, великому знатоку женщин, удалось впоследствии так же талантливо живописать все эти милые, обычно скрытые от посторонних глаз, пустяки. А женщине… женщине были приятны и понятны все эти рюшечки и рюши, куафюры и перья, ленты и завитки, хотя и ясна их мелочная суть:

«Нас, женщин, соблазняет мода:У нас кружится голова;Тягло работало два года,Чтоб заплатить нам кружева;Мы носим на оборке бальнойОброк пяти, шести семей…»

«О красоте женщины можно судить не по пропорциональности ее тела, а по эффекту, производимому ею», – писала известная француженка мадам де Ламбер. И два бальных сезона именно по этому принципу Ростопчина занимала одно из первых мест среди петербургских светских красавиц. Бальные триумфы приятно щекотали тщеславие. Но светский шум, бал, успех в обществе быстро приелись.

Помимо этого, были и другие события, омрачавшие внешне беззаботную светскую жизнь молодой графини. Потрясение Ростопчиной происшедшим на Чёрной речке было велико. Ведь за день до рокового выстрела Пушкин обедал у Ростопчиных, находясь рядом с собеседницей, об этом свидетельствует писатель Бартенев со слов мужа Ростопчиной. До обеда и после него Пушкин убегал в умывальную комнату и мочил себе голову холодной водой, – до того мучил его жар в голове!

Сам Пушкин, конечно же, не мог забыть молодой поэтессы, которой он когда-то дал своё благословление. В 1837 году в «Современнике» появились стихи Ростопчиной «Эльбрус и я», «Месть» и другие. Несомненно, публикации содействовал сам редактор журнала. А в посвящении к своей драме «Дочь Донжуана» Евдокия Ростопчина прямо написала:

«…О, не забуду я,Что Пушкина улыбкой вдохновеннойБыл награжден мой простодушный стих…»

Для нее гибель поэта стала страшным ударом. Окруженная музыкой, масками, поклонниками, игрой страстей в столице, она теперь пыталась скрыть сердечную тоску и одиночество в не слишком счастливой супружеской жизни: даже рождение трех детей не принесло ожидаемого умиротворения.

Ростопчина решила уехать в деревню и там заниматься тем, что было ей всего ближе: творчеством. А незадолго до отъезда получила посылку от Жуковского с запиской, которая потрясла ее и окончательно утвердила в правильности выбранного пути:

«Посылаю вам, графиня книгу, которая может иметь для вас некоторую ценность. Она принадлежала Пушкину; он приговорил ее для новых своих стихов и не успел написать ни одного; мне она досталась из рук смерти; я начал ее; то, что в ней найдете, не напечатано нигде. Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения».

В это время уже засверкал талант Лермонтова, жив был Баратынский, пробивалась молва о редком таланте Тютчева, но Жуковский вручил Пушкинскую тетрадь Ростопчиной. Впрочем, не только Жуковский, но и другие литераторы и критики восторженно отзывались в эти годы о творчестве Евдокий Петровны.

«..Таких благородных, гармоничных, легких и живых стихов вообще немного в нашей современной литературе… произведения исполнены жизни и красок», – писал Плетнев, сменивший Пушкина на посту издателя «Современника».

А в апрельском номере «Московского наблюдателя» за 1838 год В.Г.Белинский отметил: «После этих двух стихотворений А. С. Пушкина, опубликованных в „Современнике“, замечательны только… „Тайные думы“ графини Е. Ростопчиной: в нем прекрасными, полными души и чувства стихами воспеваются достоинства одной высокой особы».

От таких отзывов могла бы вскружиться голова! Но Ростопчина осознавала недостаточность своих сил, громадную ответственность возложенной на нее миссии – продолжателя пушкинской традиции в поэзии. Поэтому, взволнованная доверием Жуковского, ответила ему:

«И мне, мне сей дар! – мне, слабой, недостойной,Мой сердца духовник пришел его вручить,Мне песнью робкою, неопытной, нестройнойСтих чудный Пушкина велел он заменить!Но не исполнить мне такого назначенья,Но не достигнуть мне желанной вышины!Не все источники живого песнопенья,Не все предметы мне доступны и даны…»

Известно, что с 1838 года до осени 1840 года Ростопчина провела в Анне, выезжая летом ненадолго в Вороново и в Пятигорск. Но эти поездки были непродолжительными, а рифмы охотнее и легче всего приходили к поэтессе на дорожках старого анненского парка, под шорох опадающих листьев, хруст снега, весенние птичьи трели. Она еще молода, и обет уединения поэтому порой бывает тягостен. Но все-таки именно в деревенской глуши было написано большинство стихотворений, прославивших Ростопчину.