Приют Грез - Эрих Ремарк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прекрати! — задыхаясь от смеха, выдавила Паульхен. — Тут слишком жарко, у Эрнста тепловой удар…
Но Эрнст не давал сбить себя с курса.
— Теперь речь пойдет о чудесных синих и коричневых чашках и кувшинчиках Фрица: каждая вещь — поэма. Рассказывают, что он даже в период крайней нужды не мог решиться на их продажу. Так что пейте с почтением. Впрочем, майский бог свидетель, из-за Паульхен я тоже ощутил голод, так что, дети мои, — приступайте.
И все с радостью набросились на еду.
Мало-помалу стемнело.
Фриц вышел из комнаты и вернулся. Потом распахнул дверь:
— Давайте перейдем в мастерскую.
— Дядя Фриц, как все чудесно, просто чудесно…
В мастерской царил полумрак. Легкие голубые занавеси мягкими складками обрамляли окна. В середине стоял темный рояль, в отливающих золотом подсвечниках горели две свечи, отбрасывавшие мягкий свет по всей комнате. На рояле высилась большая чаша, до краев заполненная источающими аромат розами. Вдоль стен стояли низкие скамеечки, оттоманка и глубокие кресла.
Фриц сказал сухо:
— Этого освещения будет достаточно. Мы так поставили кресла и скамеечки, чтобы каждый погрузился в полумрак и как бы остался в одиночестве. Мы, люди, — странный народ. Мы стесняемся обнаруживать свои эмоции перед ближними, даже если хорошо знаем друг друга, — а часто и перед самими собой. Поэтому каждый из нас будет чувствовать себя в одиночестве — настолько, что даже не сможет увидеть лица соседей.
Эрнст опустился в одно из кресел, другие последовали его примеру.
— Давайте некоторое время помолчим, — предложил Фриц. — Розы, свечи, летний вечер — все это и есть молчание.
Свечи слегка потрескивали. Элизабет широко открытыми глазами впитывала в себя прекрасную картину: розы в полумраке.
Стало совсем тихо.
Потом Эрнст встал и наполнил темно-красным вином бокалы, стоявшие рядом с каждым. На рояль, возле роз, он же поставил бокал и наполнил его до краев. Ему не удалось скрыть, что его рука дрожит.
— Дети мои, — начал Фриц, подняв свой бокал, но не смог продолжить речь.
Все молча выпили.
Эрнст быстро подошел к роялю, сел и ударил по клавишам. Бурная мелодия взвилась, опала и замерла… Потом вновь взмыла вверх, медленно перешла в минор и уступила место нежным звоночкам. Звоночки поплыли по комнате, словно жемчужины в серебристом фонтане, но вдруг сменились бурным водопадом звуков. Однако жемчужины то и дело всплывали в бурном потоке и неожиданно заполнили все пространство. Словно жемчуг на темном бархате, сверкнул в полумраке последний бурный аккорд, после чего Эрнст встал и вновь опустился в глубокое кресло.
Элизабет слушала музыку, теряясь в догадках. Прелестные мелодии ласкали ее сердце и в то же время тревожили, неизвестно почему.
— Я нашел несколько стихотворений, написанных в то счастливое время, и хочу вам их прочесть, — сказал Фриц и откинулся на спинку кресла.
В тишине сумерекЯ вновь думаю,Все вновь и вновь —О тебе, любимая,Твою легкую поступьЛовит мой слухВ каждом приятном звуке.И ты приходишь!Всегда приходишь!И все же тебя здесь нет.И ожиданье — благодать для души.Моя любовная тоска нежнаИ всемогуща, как голубой свет,Струящийся из твоих глазСловно звучащее сокровище,Скрытое под плащом ночи.Ты приходишь!Всегда приходишь!Легчайшими шагами любвиТы подходишь все ближе.Каждое дуновение ветра напоеноАроматом твоей благодати…И я во всей Вселенной нашелМесто у твоей грудиИ пью земли и небаБлаженнейшее блаженство.
— Пусть Элизабет споет, — попросил Фрид.
Эрнст вздрогнул. Правда, Фриц рассказывал, что она хорошо поет… Но петь сейчас? Его слух музыканта насторожился. Слегка взволнованный, он поднял глаза на друга. Выдержит ли Элизабет этот экзамен?
— Не согласишься ли аккомпанировать, Эрнст?
— С радостью…
В полумраке он подошел к Элизабет и подвел ее к роялю, а сам пробежался пальцами по клавишам.
— Что будем петь?
— «Миньону», пожалуйста, — попросил Фрид.
Эрнст скривил губы в усмешке.
— Значит, «Миньону»…
Он протянул Элизабет ноты. Но она покачала головой. Хочет наизусть… Что ж, тем лучше. Эрнст заиграл вступление. Элизабет запела звучным и вкрадчивым голосом:
Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,Где пурпур королька прильнул к листу,Где негой Юга дышит небосклон,Где дремлет мирт, где лавр заворожен?Ты там бывал?Туда, туда, Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.
Эрнст был поражен вибрирующей легкостью этого голоса. Элизабет пела, без труда подстраиваясь к аккомпанементу. Ее голос наливался силой при словах «Туда, туда» и томно ослабевал, когда звучало: «Возлюбленный, нам скрыться б навсегда».
Ты видел дом? Великолепный фризС высот колонн у входа смотрит вниз,И изваянья задают вопрос:Кто эту боль, дитя, тебе нанес?Ты там бывал?Туда, туда!Уйти б, мой покровитель, навсегда.
Эрнст взглянул на Элизабет и чуть не забыл про аккомпанемент, так поразительна была прелесть картины, которая представилась его глазам. Отсветы колеблющегося пламени свечей чудесно вплелись в волосы Элизабет и заставили плясать световых зайчиков на ее золотом обруче. Казалось, ему явилась Миньона — столько невыразимой любовной тоски было написано на ее прекрасном лице.
Ты с гор на облака у ног взглянул?Взбирается сквозь них с усильем мул.Драконы в глубине пещер шипят,Гремит обвал, и плещет водопад.Ты там бывал?Туда, тудаУйти б с тобой, отец мой, навсегда.[8]
Белое платье завершало картину. Это сама Миньона пела о своем томлении под голубым предвечерним небом. Она показалась Эрнсту не то королевой, не то чужедальней принцессой, и он уже не понимал, как мог так долго молча идти рядом с ней. И когда она мельком взглянула на него отсутствующим, серьезным взглядом, Эрнст почувствовал, как сильно забилось его сердце. Что же это было? Потом он вновь переключил все внимание на клавиши и стал вплетать серебряные звуки рояля в мелодичный голос, который все слушали, затаив дыхание. Казалось, никто из них уже не ощущал себя на земле: кругом раздавались лишь небесные звуки. И Эрнсту подумалось: пусть бы этот нежный голос звучал вечно. Миньона…
— Отныне мы будем называть тебя Миньоной, — промолвил Фриц. — Миньона — любовное томление без конца и края.
Когда Эрнст молча поцеловал руку Элизабет, ее глаза показались ему удивительно темными.
Они еще немного поговорили о тоске, потом перешли к единственной теме, охватывающей все — весь мир и всю жизнь, рай и ад, — теме любви.
— Любовь — высшая степень растворения друг в друге, — произнес Фриц. — Это величайший эгоизм в форме полного самопожертвования и глубокой жертвенности.
— Любовь — это борьба, — возразил ему Эрнст. — И главная опасность — желание отдать себя целиком. Кто сделает это первым, тот проиграл. Нужно сжать зубы и быть жестоким — тогда победишь.
— Да что ты, Эрнст! — воскликнул Фрид. — Любовь — это высшая красота в чистейшей форме. Любовь — это красота…
— Любовь — это жертва и благостное служение, — сказала Элизабет.
Возникла пауза.
— А ты, Паульхен, пока еще ничего не сказала, — молвил Фриц. — Как ты понимаешь любовь?
— Ах! — прозвучал в темноте голос. — К чему столько слов? Любовь — это любовь, только и всего!
Все рассмеялись.
— Паульхен в порядке исключения раз в кои-то веки сказала правду, — заметил Эрнст. — Тут даже спорить не о чем: любовь — она и есть любовь! Ее надо чувствовать, а не тратить попусту затасканные слова!
Он порывисто встал, подскочил к роялю и воскликнул:
— Шопен!
Словно мерцающие чешуйки звезд, в окна влетели гомонящие гномики и, сплясав вокруг свечей, попадали в розы. Крошечные эльфы встали в хоровод и запели свои песни серебристыми голосами, чистыми и звонкими, как лесной ручей. Еще одна струящаяся, как бы бегущая по кругу мелодия, долгая ликующая нота, ферматой повисшая в воздухе, потом быстрые переливы вверх-вниз по звукоряду — и наваждение растаяло.
Все еще не успели опомниться и сидели, словно окутанные прозрачной душистой паутиной, а Эрнст уже заявил:
— Теперь Григ — «Весна».
Едва слышные изящные аккорды. Чудесная мелодичная кантилена. Тягучие пассажи и нарастающая мощь, потом переходы от тихого шелеста и спокойных облаков ранней весны к ветвям, звенящим листвой. Затем басы колоколов, глухой шум, всеобщее возбуждение, мрачное торжество, пролитое вино, венок вокруг чела. И вот — радостное опьянение! Это юность мира! Синие моря, белые облака, далекие горы — и звуки, звуки, звуки! Потом пение, пение, пляски, все громче, все чище… Поток звуков ширится. Словно по мановению волшебной палочки, расцветают все цветы. Весна! Молодость! И — тишина!
