Рекрут Великой армии (сборник) - Эркман-Шатриан

– Да здравствует император!

В деревне еще находились жители. Все они спешили попрятаться в погреба.

После кое-кто упрекал меня за то, что я так быстро удрал с поля боя, но я резонно отвечал:

– Если отступал сам маршал Ней, то Жозеф Берта мог отступать и подавно!

Я прибежал в деревню первым. Клипфель, Зебеде и другие были еще в поле. До меня доносился невероятный шум. Столбы дыма проносились над крышами, куски черепицы летели вниз, пули впивались в стены.

Со всех концов, по улицам и закоулкам, перелезая через ограды садов, в деревню сбегались наши солдаты и, повернувшись, открывали огонь. Они были без киверов, в разорванных мундирах, покрытые кровью, и имели вид безумцев. Все это были пятнадцати-двадцатилетние юнцы. Но дрались они мужественно.

Глава XVIII. Я ранен

Пруссаки, руководимые старыми офицерами, подошли к деревне и стали тоже карабкаться через стены и изгороди. Нас собралось человек тридцать. Под прикрытием одного овина мы открыли огонь по неприятелю. Рядом находился фруктовый сад, где цвели громадные сливовые деревья.

Много пруссаков, пытавшихся перебраться через стену, полегло здесь. Но они все подходили и подходили. Пули так и свистели около ушей. Дверь овина была сбита, солома свешивалась с крыши, штукатурка обсыпалась. Выстрелив, мы тут же прятались за сарай и там заряжали ружье, но тем не менее пятеро-шестеро из нас уже свалились носом в землю. Мы были в таком возбуждении, что не обращали на это внимания.

Когда я собирался выстрелить уже в десятый раз и приложился, ружье внезапно выпало у меня из рук. Я нагнулся, чтобы поднять его, и упал: пуля попала мне в левое плечо. Кровь бежала по груди, точно горячая вода. Я пытался встать, но смог только сесть, прислонившись к стене. Кровь дотекла уже до ног, и я подумал, что здесь мне суждено умереть. Дрожь охватила меня.

Товарищи продолжали стрелять над моей головой, a пруссаки отвечали им.

Боясь, что в меня может попасть новая пуля, я уперся в стену правой рукой, чтобы отодвинуться дальше, и упал в канаву, которая отводила воду с улицы в сад. Моя рука была точно свинцовая; голова кружилась. Я слышал пальбу, как сквозь сон…

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Когда я снова раскрыл глаза, наступала уже ночь. Пруссаки бегом мчались через деревню. В соседнем саду я увидел старого прусского генерала с седыми волосами и обнаженной головой. Он был верхом. Крикливым голосом он велел везти пушки, и офицеры во всю прыть бросились исполнять приказание. Около генерала стоял на небольшой стене доктор и перевязывал ему руку. С другой стороны находился русский офицер, тоже верхом. Это был молодой человек небольшого роста в треуголке с зелеными перьями.

Я живо вижу и сейчас этого старого генерала с большим носом, широким лбом и острым взглядом; его свиту; лысого доктора в очках; и в глубине, шагах в пятистах, наших солдат, которые выстраивались в боевой порядок.

Стрельба прекратилась, но слышались какие-то ужасные крики. Доносился шум колес, стоны, проклятия, хлопанье бича. Я приподнял голову и увидел две пушки, мчавшиеся по деревне. Артиллеристы изо всех сил нахлестывали лошадей и колеса ехали через груду раненых и мертвых, точно по соломе. Кости хрустели! У меня волосы стали дыбом.

– Сюда! – крикнул старый генерал. – Поставьте их около фонтана!

Пушки были установлены. Снарядные ящики привезли галопом. Я слышал, как старик, обернувшись к русскому офицеру, отрывисто сказал:

– Передайте императору Александру, что я в Кайа. Если мне пришлют подкрепление, битва выиграна. Надо действовать! Нам надо ждать скорой атаки. Я чувствую, что Наполеон приближается. Через полчаса он нагрянет на нас со своей гвардией. Как бы то ни было, он у меня в руках. Только, ради бога, не теряйте ни минуты, – и победа будет за нами.

Молодой человек ускакал галопом. В это время около меня кто-то произнес:

– Этот старик – генерал Блюхер…[8] Ах, негодяй! Если бы у меня было ружье в руках!

Повернув голову, я увидел старого тощего сержанта. Он сидел около дверей овина и упирался обеими руками в землю – его ноги были перебиты пулей.

Его желтые косившие глаза следили за прусским генералом; крючковатый нос среди громадных усов походил на клюв.

– Если бы ружье было в моих руках, ты бы увидел, чья победа!

В этом углу, заваленном трупами, мы с ним были единственными живыми существами.

Я подумал, что завтра, быть может, меня похоронят вместе с другими в этом саду и я больше не увижу Катрин. Слезы побежали у меня из глаз, и я не удержался, чтобы не сказать:

– Теперь уже все кончено!

Сержант взглянул на меня и спросил:

– Что с тобой?

– Пуля в плече.

– Лучше в плече, чем в ногах, – отвечал он и затем более мягким голосом добавил: – Не бойся, ты еще повидаешь родину.

Я подумал, что ему жаль моей молодости, и он хочет меня утешить.

Сержант ничего больше не сказал. Время от времени он с усилием поворачивал голову, чтобы взглянуть, подходят ли наши колонны. Он выбранился несколько раз и упал навзничь.

– Моя песенка спета, – пробормотал он. – Но зато и этому долговязому негодяю тоже досталось.

Он с ненавистью поглядел на валявшегося неподалеку прусского гренадера. У того в животе торчал штык.

Неприятель занял все дома, все сады, все улицы. Я чувствовал холод во всем теле. Я упал ничком, но пушечная пальба скоро пробудила меня. Изо всех окон тоже стреляли. С холма, занятого французами, раздавалась еще более убийственная канонада. На улице деревни русские и пруссаки стояли густой толпой. Я видел, как беспрерывно заряжались пушки, как артиллеристы прицеливались и стреляли.

Вдруг из долины донесся гул голосов. Я различал крики: «Да здравствует император!» Минут через двадцать пруссаки и русские начали отступать. Крики французов слышались все ближе. Ядро ударилось в одну из прусских пушек и сломало колесо. Пушка свалилась на бок. Двое артиллеристов были ранены, двое убиты. Я почувствовал, что кто-то взял меня за плечо. Я обернулся – полумертвый сержант глядел на меня с лукавым видом и смеялся. Крыша нашего овина провисла, стена погнулась, но мы не обращали на это внимания. Мы смотрели лишь на поражение врагов и слышали только один крик, который был все ближе и ближе:

– Да здравствует император!

Вдруг сержант, совсем бледный, прошептал:

– Вот он!

Он приподнялся на колене, уперся одной рукой в землю, поднял другую и громким голосом крикнул:

– Да здравствует император!

Затем он упал лицом вниз и больше уже не пошевелился.

Я тоже потянулся вперед и увидел Наполеона. Шляпа была низко надвинута на его большую голову, серый сюртук расстегнут, широкая красная лента пересекала его белый жилет. Он был спокоен и холоден. Сверканье штыков так и озаряло его фигуру.

Все преклонялись перед ним. Прусские артиллеристы бросили орудия и скрылись.

Вот все то, что я запомнил из этой битвы. Все остальное прошло словно мимо меня. Среди всех этих трупов я сам был точно мертвый.

Глава XIX. Живой среди мертвых

Я проснулся ночью среди гробовой тишины. Тучи плыли по небу. Луна выглядывала из-за облаков, освещая покинутую деревню, опрокинутые пушки, горы трупов; раньше она точно так же освещала бегущую воду, растущую траву и падающие осенние листья.

У меня не было сил двигаться. Я очень страдал. Я мог шевелить лишь правой рукой. Мне, однако, удалось опереться на локоть, и я увидел, что вся улица завалена горой трупов. Под лунным светом мертвецы были бледны, как снег. У одних рот и глаза были широко раскрыты. Другие лежали лицом вниз, с ранцем и патронташем на спине, вцепившись руками в ружье. Я с испугом посмотрел на это зрелище. У меня зуб на зуб не попадал.

Я хотел позвать на помощь, но мой голос прозвучал, как крик плачущего ребенка. Меня охватило отчаяние. Однако мой слабый стон пробудил тишину и тут и там встретил отзвук – тут и там раздались такие же вопли. Все раненые подумали, что к ним идут на помощь, и все, кто только был в силах, начали кричать и звать к себе. Несколько мгновений крики не стихали. Затем все опять смолкло. Я слышал только храпение лошади, находившейся около меня. Она хотела встать; я видел, как она подняла голову, но затем снова упала.

От усилия, которое я сделал, моя рана опять раскрылась. Я почувствовал, как кровь бежит по моей руке. Я закрыл глаза, думая, что умираю.

И тогда, словно сон, передо мной прошли воспоминания всего давно пережитого. Я вспомнил свою деревню; мою милую маму, которая качала меня на руках и убаюкивала песней, мою маленькую комнатку, старую кровать, нашу собаку, которая играла со мной и валила меня на землю, отца, который приходил вечером веселый, с топором на плече, брал меня на руки и целовал.

Слезы бежали по щекам, грудь дрожала. Я рыдал долго.

Потом мне вспомнилась Катрин, тетя Гредель, добряк дядюшка Гульден. Это было ужасно! Передо мной точно разыгрывался спектакль. Я видел, как удивились и испугались они, узнав о большом сражении. Тетя Гредель каждый день бегала на почту, a Катрин молилась дома. Дядюшка Гульден, сидя один в своей комнате, читал, что третий корпус пострадал более других. Старик проводил рукой по лбу и очень поздно принимался за работу.