Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

Не исключено, что и во время встречи с той женщиной, когда она задавала вопросы про знак зодиака и любимые группы, Либор украдкой поглядывал на экран телефона, пряча его под столом.

— Должно быть, она с тобой неплохо развлеклась, — сказал Треслав.

— Ничего подобного, можешь мне поверить. Я потом послал ей букет цветов в качестве извинения.

— Но, Либор, она подумает, что ты хочешь продолжить знакомство.

— Чушь! Вы, англичане, при виде цветочка сразу думаете о предложении руки. Но она так не подумает. Я приложил к букету записку.

— Надеюсь, не грубую.

— Конечно нет. Я просто хотел, чтобы она увидела по почерку, как дрожат мои старые руки.

— Она может вообразить, что это дрожь от любовного волнения.

— Навряд ли. Я намекнул ей, что я импотент.

— Так вы с ней дошли до интимных тем?

— Я сказал это как раз для того, чтобы предотвратить интимность. И потом, я же не говорил, что это она сделала меня импотентом.

Треслав был смущен разговором на тему потенции. И не только потому, что недавно его мужественность жестоко пострадала в результате нападения женщины. Он был воспитан не так, как, видимо, были воспитаны финклеры, могущие свободно говорить о своих сексуальных проблемах людям, с которыми они не занимались сексом.

— И все же… — начал он.

Но Либор не почувствовал его смущения и продолжил:

— На самом деле я не импотент, хотя одно время им был. С подачи Малки. Я тебе рассказывал про ее знакомство с Горовицем?

Треслав озадачился: к чему он клонит?

— Не припоминаю, — сказал он.

— Ну так вот, она встречалась с ним дважды, сначала в Лондоне, а потом в Нью-Йорке, в Карнеги-холле. После концерта он пригласил ее за кулисы. „Спасибо вам, маэстро“, — сказала она, а он поцеловал ей руку. Она говорила, что его собственные руки были холодны как лед. Я из-за этого ужасно ревновал.

— Из-за холодных рук?

— Нет, из-за того, что она назвала его „маэстро“. Тебе этот повод не кажется странным?

Треслав подумал над этим.

— Нет, — сказал он, — не кажется. Мужчине вряд ли понравится, когда его любимая женщина называет другого мужчину „маэстро“.

— А с другой стороны, почему бы и нет? Ведь он на самом деле маэстро. Смешно. В этом я с ним не соперничал, поскольку я никакой не маэстро. Но после того случая я три месяца не мог сделать это. Член не хотел вставать, и все тут!

— М-да, забавно, — промямлил Треслав.

Временами даже этот пожилой и почтенный финклер заставлял его чувствовать себя монахом-бенедиктинцем.

— Такова сила слова, — продолжил Либор. — Она всего лишь назвала его „маэстро“, и мой дружок безвольно поник головкой… Послушай, может, встретимся сегодня, поужинаем где-нибудь?

Второй раз за неделю! Еще не так давно они встречались не чаще двух раз в год, и даже после того, как его друзья овдовели, эти встречи происходили от силы дважды в месяц. Неужели у Либора все настолько плохо?

— Сегодня не получится, есть кое-какие дела, — сказал Треслав.

У него не хватило духу назвать истинную причину отказа: не сошедшие синяки под глазами, вероятный перелом носа и еще более вероятное сотрясение мозга, судя по остаточному головокружению.

— Какие именно дела?

Преклонный возраст дает право задавать такие вопросы.

— Кое-какие дела, Либор.

— Я тебя знаю. Ты не сказал бы „кое-какие дела“, если бы у тебя действительно были хоть какие-то дела. Ты всегда говоришь о своих делах конкретно. Что-то с тобой не так.

— Ты прав, у меня нет никаких дел. В том-то и проблема.

— Тогда идем ужинать.

— Не могу, Либор, извини. Я нуждаюсь в одиночестве.

Последние слова были названием самой известной из написанных Либором книг — биографии Греты Гарбо, с которой, по слухам, у Либора был недолгий роман. Однажды Треслав спросил его насчет этих слухов.

— С Гарбо?! — воскликнул Либор. — Это невозможно. Когда мы встретились, ей было уже под шестьдесят. И у нее был слишком немецкий вид.

— И что?

— А то, что женщина шестидесяти лет была слишком стара для меня. Да и сейчас для меня такие слишком стары.

— Я не про то, а про немецкий вид. Что это значит?

— Джулиан, я заглянул ей в глаза, вот как сейчас в твои, и увидел истинную тевтонку. Это было все равно что смотреть на ледяные пустыни Севера.

— Но у тебя на родине тоже не жарко.

— Прага — очень теплый город. Холодными бывают только тротуары или воды Влтавы.

— И все равно не вижу тут проблемы. Это ж не кто-нибудь — сама Грета Гарбо!

— Проблем и не было, так как я не думал заводить с ней роман. И она не думала заводить его со мной.

— Ты не мог даже думать о том, чтобы завести роман с немкой?

— Думать — мог, завести — нет.

— Даже с Марлен Дитрих?

— Особенно с ней.

— Почему „особенно“?

Либор помедлил с ответом, разглядывая лицо своего бывшего ученика.

— Некоторые вещи недопустимы, — сказал он. — И потом, я был влюблен в Малки.

Треслав взял это себе на заметку. „Некоторые вещи недопустимы“. Сможет ли он когда-нибудь разобраться в том, какие вещи финклеры считают допустимыми, а какие нет? В одних случаях это бестактность при обсуждении самых интимных вещей, в других — чрезмерная щепетильность в этноэротических вопросах.

На сей раз, в телефонном разговоре, Либор проигнорировал намек на свою книгу.

— Однажды ты пожалеешь о том, что захотел одиночества, Джулиан, но тогда у тебя уже не будет выбора.

— Я и сейчас об этом жалею.

— Тогда составь мне компанию. Должен же хоть кто-нибудь поинтересоваться моим зодиаком.

— Либор, меня очень интересует твой зодиак. Но сегодня я не могу встретиться.

Он понимал, что нельзя вот так отказывать в поддержке одинокому бессильному старику.

Но сейчас его мучило собственное бессилие.

Финклер, обычно спавший без снов, увидел сон.

Ему приснилось, что он бьет под дых своего отца. Его мать плачет и просит сына остановиться, но отец только смеется и кричит: „Бей сильнее!“ Затем он обращается к жене на смеси идиша с английским: „Los the boy allein“, что значит: „Оставь мальчика в покое“.

В жизни, когда отец обращался к нему, мешая слова из идиша и английского, Финклер-младший демонстративно отворачивался. Он не мог понять, зачем отец — учившийся в английском университете и превосходно владеющий языком этой страны, человек образованный и глубоко религиозный — устраивает этот дешевый спектакль у себя в аптеке, размахивая руками и говоря на ломаном языке, словно какой-нибудь местечковый олух. Впрочем, клиентам нравились эти проявления еврейской эксцентричности, ну а Сэм в такие минуты спешил удалиться.

Однако во сне он никуда не уходил. Во сне он продолжал изо всех сил бить отца кулаком в живот.

Он пробудился, когда отцовский живот лопнул. Увидев раковую опухоль, выплывающую наружу в потоке крови, он не смог дальше смотреть этот сон.

Он тоже был удивлен звонком Либора. Как и Треслава, его обеспокоил тот факт, что Либор нуждался в дружеской компании уже второй раз на неделе. Но Финклер оказался более сговорчивым, чем его школьный товарищ, возможно, потому, что сам стал чаще нуждаться в том же.

— Приезжай, — сказал он. — Я сделаю китайский заказ.

— Ты закажешь китайца?

— Очень смешно, Либор. Жду тебя к восьми.

— Ты уверен, что я не помешаю?

— Как философ, я не уверен ни в чем. Но ты все же попробуй, вдруг не помешаешь? Только, пожалуйста, без синедриона.

Упоминанием синедриона — совета мудрецов Древней Иудеи — Финклер дал понять, что нынче не настроен спорить об Израиле. Только не с Либором.

— Ни словом не заикнусь, — пообещал Либор. — При условии, что там не будет какого-нибудь твоего нацистского приятеля, который попытается стянуть моего цыпленка в соевом соусе. Ты не забудешь о том, что я люблю цыпленка в соевом соусе?

— У меня нет нацистских приятелей, Либор.

— Ну, как ты их там называешь…

Финклер вздохнул:

— Мы будем только вдвоем. Приезжай к восьми. Я закажу цыпленка с орехами кешью.

— Нет, в соевом соусе!

— Ладно, как скажешь.

Он накрыл стол на двоих, дополнив обычную сервировку антикварными роговыми палочками для еды, — это был один из его последних подарков жене, которым в их доме ни разу не пользовались. Сейчас это было рискованно, но он рискнул.

— Они прелестны, — сказал Либор про палочки с нежностью, как вдовец вдовцу.

— Надо их использовать по назначению или с ними расстаться, — пояснил Финклер. — Нет смысла устраивать тут мавзолей неиспользуемых вещей. Тайлер сказала бы: „Пусти их в дело“.

— С платьями это будет посложнее, — заметил Либор.