Том 4. Педагогические работы 1936-1939 - Антон Макаренко

И сейчас новую большую колонию на 1000 человек я думаю организовать без единого воспитателя. Я организую там комсомольскую организацию. Кое-кого из старых комсомольцев я уже перетащил. (Смех).

Насчет кустарности метода. Это чрезвычайно сложный вопрос. Я сторонник педагогической науки, но только новой науки. Как меня ни обливают холодной и горячей водой, не могу я понять, что я могу взять у Руссо. Я его читаю миллион раз, и все-таки — нет, отвращение у меня к Руссо. Ну хорошо, Песталоцци был хорошим человеком. Он был добрым, любил детей — это мы у него давно взяли. Что же касается метода, то у него тоже ничего нельзя взять.

Когда мне говорят — а Маркса читали, Ленина читали? Я отвечаю: извините, пожалуйста, Маркс и Ленин не педагоги, это больше, чем педагоги. Если я беру что-то у Маркса, Ленина и Сталина, то это не значит, что я должен благодарить педагогов. (Аплодисменты).

Я выписал из Ленина от первой до последней строчки все места, имеющие отношение к вопросам воспитания, такие, которые сначала, казалось бы, даже никакого отношения не имеют к воспитанию.

Когда Ленин говорит о дисциплине среди рабочих, эти места являются для меня основанием для дисциплины среди воспитанников.

Из этого, конечного, можно создать большую, настоящую педагогическую книгу, но я не решаюсь — считаю себя еще малоподкованным, чтобы заняться такой работой. Когда-нибудь обязательно сделаю это. Я считаю, что можно не читать больше ничего, кроме Маркса, Ленина и Сталина, чтобы создать новую педагогику. (Аплодисменты).

Я при этом совершенно отделяю вопрос о методе школьном, классном. Это совсем другое дело. Есть, конечно, много прекрасных образцов в нашей и старой и новой школе, и в заграничной школе, откуда можно черпать определенные рецепты. Я же говорю о педагогике только как о воспитании. Образовательный процесс меня в данном случае почти не интересует.

Будет ли продолжена «Поэма»? Хватит, не могу больше «Поэму» продолжать.

Какая судьба Наташи Петренко? Она окончила в прошлом году Одесский мединститут и получила назначение на село — работает там врачом.

Что стало с Калиной Ивановичем? Сначала донеслись до меня такие слухи, что он умер. Недавно я получил от него письмо. Он пишет:

«Так как ты меня так описав в своей книге, что будто я действительно такой хороший работник, то похлопочи для меня персональную пенсию». (Смех).

Я это письмо с приложением «Педагогической поэмы» в пролом месяце направил в СНК Украины и написал, что действительно человек так работал. Не знаю, чем окончится мое ходатайство.

Вот интересная записка, видно, что писал педагог:

«В последней части своей книги вы сравниваете процесс воспитания детей с технологическим процессом. Не перегнули ли вы в своих суждениях? Никак нельзя согласиться с вашим сравнением обработки металла и живого человека. Не механический ли это подход?»

Ну, понимаете, никак я не могу добиться, чтобы меня поняли. Все-таки люди верят, что есть душа, какой-то пар, который нужно особо обрабатывать.

Какая, собственно, принципиальная разница? Когда вы берете кусок металла, вы имеет цель, средства и технологический процесс. Почему невозможен технологический процесс по отношению к человеку?

Пока мы не придем к необходимому уважению своей технологической науки, мы не сможем хорошо воспитывать детей.

Я в своей книге говорю, что некоторые детали человеческой личности можно штамповать на штампах. На меня педагоги страшно кричат за это место — как можно человека штамповать? Я же не предлагаю взять живого человека и засунуть его в пресс. (Смех).

Возьмем, например, привычку к чистоте, к точности. Это буквально штампуется в коллективе. Не нужно никакого индивидуального подхода к этому вопросу. Вы создаете общие условия, создаете ежедневный опыт. Они изо дня в день умываются, чистят зубы, моют ноги, и, когда они выходят из коммуны, они уже не могут не умываться ежедневно.

Какая особая хитрость для этого нужна? Никакой. Это — пустяковая задача, и это действительно можно сравнить со штампом. Но как в штамповальном деле требуется тонкая работа самих штампов, так и здесь. Опять-таки, сравнение. Что это значит?

Что это значит? Конечно, не то, что нужно тонко сделать штамп и бахать по человеку, а нужно тонко, точно, правильно организовать коллектив и тогда этот штамп будет действовать.

В коммуне Дзержинского нельзя опоздать на обед больше, чем на пять минут, причем никаких талончиков нет. Если он пришел в шестую минуту — никакой охраны нет, но ему любой товарищ скажет в столовой: пожалуйста, вы опоздали.

Иногда, когда начинаются очень большие опоздания, я подхожу в двери столовой и разговариваю с каким-нибудь коммунаром. Пробегают все опоздавшие мимо — здравствуйте, А. С., - прямо в цех.

Благодаря такому штампу многие привычки без особых хлопот прививаются человеческой личности.

Что касается других деталей человеческой личности, скажем, отношение к чести, отношение ко взрослым, к работе, к своему собственному достоинству, ко всему нашему политическом достоинству, отношение к событиям в Испании, — это нельзя штамповать. Здесь требуется специальная работа в каждом отдельном случае. Но именно потому ее легко сделать, что другие вещи делаются почти механически.

Таким образом, это просто сравнение, а вовсе не механизация.

О моей переписке с Горьким. С Горьким я сначала переписывался как заведующий колонией им. Горького, а потом, когда я оттуда ушел, переписывался с ним лично как автор.

А. М. очень настаивал все время на том, чтобы я писал книгу, а я сопротивлялся. Хотя книга у меня была написана, но я, по совести, считал ее такой плохой и неинтересной, что думал — не стоит ее показывать Горькому. По этому вопросу была переписка. Она потом пошла уже в порядке нашей литературной дружбы и, главным образом, — в порядке его опеки над моим литературным трудом.

«Почему вы в конце книги как бы изгоняетесь из своего правого дела?»

Почему изгоняюсь? Нет, я могу гордиться тем, что я не уступил и не угомонился.

Практический вопрос — когда видишь беспризорного мальчика или старика, надо ему помочь деньгами, когда он просит?

Беспризорному, конечно, нельзя помогать деньгами, это настоящее шахрайство. Просить на улице — это самый плохой сорт. У тех, кто не просит, есть достоинство. Те, кто протягивает руку — это самые трудные мальчики. Особенно нельзя поощрять тех, кто в дачной местности, в вагонах поет всякие песни. Такого нужно немедленно сдать стрелковой охране, иначе из него выйдет настоящий бандит.

Большое преступление помогать беспризорным деньга. Эти деньги они истратят на водку — больше им не на что тратить, потому что хлеба они себе украдут.

Помогать ли старым нищим? Я считаю, что в нашем Союзе социальное обеспечение достаточно хорошо организовано, но все-таки, если я вижу какую-нибудь жалкую старуху, которая падает с ног, я ей немного денег может быть дам, но я считаю, что это нехорошо. (Смех).

Что теперь с колонией Горького? Помните, я в 3-й книге писал, что отправил ребят в колонию им. Горького и больше там не был. Это было в 1928 году, а в 1935 году я по поручению НКВД отправился принимать колонка им. Горького в наше собственное ведение.

К сожалению, я застал ее очень печальном положении. Как же так ухитрились люди жить, чтобы за 8 лет не произвели ни одного ремонта. Все облезло, поломалось. Ребята, конечно, все новые. Сейчас она у нас является 10-й трудколонией НКВД УССР им. Горького. Сейчас там дело наладилось, они скоро переходят на хозрасчет, производят они пресс Брюннля и работают довольно хорошо. Туда пришел новый персонал. Есть там кое-кто из старых горьковцев. Между прочим, с 1-го ноября туда переходит Карабанов, восстанавливать свою колонию.

О девушках. Мне был сделан правильный упрек насчет Раисы, что в книге не показано ее перерождение.

Вообще я должен признаться, что с девушками я работал слабее, чем с мальчиками. С мальчиками у меня как-то лучше выходило, а с девушками, в особенности когда они достигают 15–16 лет и начинают влюбляться, — дело совсем плохо. (Смех).

Мальчик, если влюбится, я могу подозвать его и сказать — подожди. И, конечно, он подождет. (Смех).

Девушке этого не скажешь.

Хлопца спросишь — влюблен? Он скажет — влюблен! А если девушку спросишь, она говорит — ничего подобного, что вы выдумали! (Смех).

Не за что взять, и потом там какая-то особенная нежность требуется, особенная паутинка, за которую надо повести, а я для этого дела немножко грубоват, что ли. Мне с девушками трудно было работать; или я боялся разбить эти нежные организмы — они, знаете, умеют казаться нежными, — или, может быть, там нужна женщина для специальных разговоров.

Все-таки колонию без девушек я себе не представляю. Считаю, что правильное воспитание может быть только совместным. Как в жизни люди живут вместе, так и воспитываться они должны вместе, и тогда нормально будет идти жизнь девушек и мальчиков. Такова наша советская установка.