Крепкий орешек - Петроний Аматуни

— Ничего, товарищ командир, зима позади: марток уже, — бодро ответил Дорохов. — Мне это нипочем.

— Так-то оно так… Одним словом, именно марток. Но если придется туговато — немедленно возвращайтесь домой. На рожон не лезьте!

— Есть! Спасибо, товарищ командир.

Дорохов сходил к самолету, предупредил техника, что сейчас полетит, и, прижимая локтем планшет, направился на метеостанцию. Предстоял первый самостоятельный рейсовый вылет, и Илья старался выглядеть как можно более авиационно, то есть чтобы все было в порядке и в то же время не чувствовалось спешки и особого старания, чтобы на лице было написано полнейшее равнодушие ко всем синоптикам мира.

А погодка в тот мартовский день 1935 года, как объяснила на метеостанции девушка с глазами летнего утра, была так себе: облачность 10 баллов, нижняя кромка местами до 100 метров над землей, хотя в районе самого Харькова много лучше, и просила запомнить, что чуть восточнее маршрута облачность высокая и условия для полета хорошие.

Илья небрежно выслушал девушку, равнодушно кивнул, торопливо расписался в бланке прогноза погоды (дескать, сами видите, мне некогда заниматься небесной бюрократией) и побежал принимать загрузку. А минут сорок спустя, покончив с оформлением и выслушав наказ командира следовать только наставлению и инструкциям, пилот Дорохов уже набирал высоту в районе Родионово-Несветайского…

«Все учат, все наставляют, — мысленно рассуждал он, — будто я и сам не знаю, что мне делать. Красивые облака сегодня, но мрачноватые… Отчего бы это? Ах да, сейчас март! Значит, так: я возьму немного западнее трассы, как советовала мне синоптичка, там облачность повыше…»

Повернув влево (а ведь надо было вправо!), Дорохов вскоре уперся в пелену облаков. «Гм-м… — недовольно подумал он. — Всего 450 метров, а уже деваться некуда. Низом идти — трубы мешают. Подо мной Красный Луч, а скоро Дебальцево. Как же быть?..»

Заметив еще левее неширокое «ущелье» между двумя облачными массивами, Дорохов смело свернул туда и, увеличив обороты мотора, энергично полез в высоту. Но и там ничего приятного не ожидало его. Впереди сходились верхний и нижний ярусы облачности, светлый клин чистого воздуха кончился, и самолет стрелой воткнулся в темную мешанину облаков.

Екнуло сердце молодого пилота — в трудных, слепых, полетах он был еще мало натренирован. Справившись с волнением, Илья убрал газ и стал пробивать облака вниз. Зорко следил за приборами и боялся сделать резкое, неверное движение. На высоте 200 метров справа показалась земля — двукрылый самолет вывалился из облаков с креном, ленты-расчалки тоскливо посвистывали.

Илья выровнял машину, оценил обстановку и повел самолет под нижней кромкой облаков, внимательно всматриваясь в совершенно незнакомую землю. Все белым-бело, и не поймешь, где что находится! Вернуться бы… Так нет же, не дорос еще до разумных решений и не проучен своим собственным упрямством.

Глянул на карту. По расчету должен находиться у изгиба железной дороги, а на земле ее нет и в помине. Вот так штука! Ищи, Илья, крепко ищи… Стал кружить и влево и вправо — нет дороги и только. «М-да… для меня это, конечно, пустяк, — рассуждал он сам с собой, — и все же положеньице пикантное!»

А дороги все нет… Не придумали же ее в типографии, где печатали карту! «Стоп! Ну и садовая голова! — выругал себя незадачливый пилот. — Я же все наоборот делаю: ищу на земле то, что вижу на карте. Исправим ошибку…»

Он всмотрелся в землю и обнаружил на ней озерцо, скованное льдом, на берегу — село, а за ним — развилку шоссейных дорог. Одна идет влево, а две круто сворачивают — вправо. «Сориентируем карту по компасу. Вот так. А теперь ищем на карте то, что есть на земле… Вот, пожалуйста, все налицо — и никакой опечатки… Кто говорил, что Дорохов не летчик?! А вот немного севернее идет и железка. Если буду лететь вдоль нее, то прямехонько прибуду в Харьков».

Ободренный успехом, Дорохов взял верный курс и, напевая веселую песенку, полетел на север. Все невзгоды остались позади, и даже начальство не узнает, что он блуждал в первом же рейсе.

Но не пролетел он и десяти минут, как мотор резко сбавил обороты и безнадежно умолк. Едва хватило времени, чтобы выбрать подходящее место и сесть на заснеженное поле. Приехали!

Неохотно вылез Илья из кабины, обошел самолет, на сердце отлегло — целый. Причина вынужденной посадки — полная выработка горючего. Долетался! Недалеко какая-то станция. Пошел к ней, а навстречу — ребятишки:

— К нам прилетели, дядько?

— Специально!.. Что это за станция?

— Барамля.

— Ну, ведите, хлопцы, где тут у вас телеграф?

…Конечно, из отряда помогли, прислали горючее, и рейс был завершен. По возвращении Дорохова ожидал крупный разговор с командиром отряда.

— Славно слетали, Дорохов! — начал Троепольский.

Мрачное молчание.

— Ну, расскажи, как было дело?

Посопел Илья немного простуженным носом, потоптался, как медведь, в своих меховых унтах, подумал крепко — и все выложил начистоту: и как летел, и о чем думал, и как посадку произвел. Семь бед — один ответ.

Откровенность спасла от более тяжелого наказания. Оценил командир честность начинающего пилота.

— Держаться за ручку да летать вокруг своего аэродрома — не велика премудрость, — сказал он, когда размер наказания был им точно определен. — Вы честь аэрофлотцев не позорьте. Надо уметь летать и в плохую погоду.

— Ясно, товарищ командир.

Долго еще после этого рейса прорабатывали Дорохова на разборах полетов и на собраниях. Не скоро ему разрешили летать в плохую погоду. Илья прекрасно понимал, что сам во всем виноват, тренироваться стал добросовестно и к каждому слову синоптиков относился теперь с уважением.

В июле 1938 года на самолете П-5 летел Дорохов из Москвы сочинским рейсом. В пассажирской кабине оживленно беседовали три молоденькие артистки, летевшие на курорт. Пассажирки попались стойкие: ни ветер, ни болтанка, ни высота им нипочем. Таких любят авиаторы: хлопот с ними меньше и на душе спокойнее, когда человек не страдает от «воздушной болезни».

На остановках девушки с любопытством расспрашивали пилота о тех местах, над которыми они пролетали, задавали много специальных вопросов и сожалели о том, что Дорохов не имеет возможности разговаривать в полете. Илья обстоятельно и вежливо отвечал, сам ни о чем не расспрашивая. Держался с достоинством.

Вылетели из Ростова-на-Дону. Трасса пролегала тогда через Тихорецкую, Белореченскую и мимо Туапсе — на Сочи. На полпути погода ухудшилась, а к перевалу, в отрогах Кавказского хребта, что возле Лазаревской, пришлось набрать 4000 метров.

На земле все охвачено июльской жарой, и черноморские пляжи прогибаются под тяжестью тысяч курортников, а здесь, на четырехкилометровой высоте, царит холод.

Ослепительно белые величественные облака образовали слева высоченный «хребет». В его «склонах» виднелись глубокие, просторные «гроты», и в одном из них кругами парил орел, точно привороженный красотой этих невиданных доселе мест, которые не то что завтра, а сегодня к ночи могут исчезнуть навсегда…

Внизу лежала белая холмистая «равнина», а справа и вверху было темно-голубое небо, в центре которого покоилось солнце — творец этой дикой и, в полном смысле слова, неземной красоты.

Дорохов вел самолет вдоль облачной гряды, огибая все ее неровности. В одном месте, где ветер образовал небольшую Кольцо-гору, похожую на ту, что в окрестностях Кисловодска, он подвернул самолет вправо и пролетел сквозь этот сказочный перстень. Солнце, как бы прикоснувшееся краем своего диска к облаку, казалось вправленным в перстень драгоценным камнем.

По ту сторону Кольца глазам Дорохова открылся новый вид.

Все летчики, решительно все, в душе — поэты! Невольно и Дорохов поддался очарованию воздушной панорамы и расстался с этим чувством, лишь когда вошел в облако, повисшее на пути самолета. Тут Илья познал оборотную сторону этого волшебного царства воды, воздуха и солнца. Резкая болтанка стала безжалостно швырять самолет. Все вокруг потемнело. Временами тело будто наливалось свинцом и сердце сжималось, то вдруг захватывало дух, и Илье казалось, будто он падает в пропасть.

Более точно обо всем этом рассказывали приборы. Но тогда еще не было радиокомпасов и многих-многих умных «придумок», которые ныне не только пассажиров, но и нас, пилотов, балуют возможностью совершенно безопасно часами мчаться в сплошной облачности, читать газеты и журналы или пить горячий чай с лимоном и лишь изредка двумя пальцами подкручивать ручки управления автопилота.

Тогда главным прибором слепого полета был указатель поворотов и кренов. Только длительная тренировка и цепкое внимание позволяли выдерживать по нему нужный курс в облаках.