Ради любви к жизни. Может ли человек преобладать? - Эрих Фромм

Что же представляет из себя этот строй? Позвольте мне начать свое объяснение, вернувшись к одному из величайших мыслителей XIX в., швейцарскому ученому Иоганну Якобу Бахофену, который первым доказательно продемонстрировал, что все общественные устройства базируются на одном из двух противоположных структурных принципов: гинекократическом[7], матриархальном, либо патриархальном. Так какая же между ними разница?

В патриархальном обществе, известном нам из Ветхого Завета и римской истории и существующем сейчас, отец владеет и управляет семьей. Здесь я употребляю слово «владеет» достаточно буквально; первоначально, по патриархальным законам первобытного общества жены и дети являлись такой же собственностью отца семейства, как рабы и животные. Он мог делать с ними все, что хотел. Если мы взглянем на молодое поколение наших дней, может показаться, что мы ушли от античных законов очень далеко. Но мы не можем упускать из вида тот факт, что патриархальный принцип, в более или менее жестком виде, властвовал в западном мире около 4000 лет.

В матриархальном обществе дела обстоят совершенно по-другому. Существует огромная разница между отцовской и материнской любовью, и эта разница имеет первостепенное значение. Отцовская любовь — по своей природе любовь обусловленная. Дети заслуживают ее путем выполнения определенных требований. Пожалуйста, поймите меня правильно. Говоря об отцовской любви, я не имею в виду любовь отца А или отца Б, я подразумеваю абстрактную любовь. Макс Вебер сказал бы «идеальный тип». Отец любит того сына, который в большей степени оправдывает его ожидания и лучше выполняет его требования. И наиболее вероятно, что именно этот сын станет отцовским преемником и наследником. В патриархальном семейном укладе обычно есть любимый сын, как правило, но не обязательно, — старший. Если вы обратитесь к Ветхому Завету, то увидите, что там всегда есть любимый сын. Отец дарует ему особый статус, он «избранный». Он угоден своему отцу, потому что повинуется ему.

Все наоборот в матриархальном строе. Мать одинаково любит всех детей. Все они, без исключения, плоть от плоти ее, и все они нуждаются в ее заботе. Если бы матери заботились только о тех младенцах, которые повиновались и угождали им, большинство бы детей умерло. Как вы знаете, младенец крайне редко делает то, что хотела бы его мать. Если бы матери руководствовались принципами отцовской любви, это стало бы биологическим и физиологическим концом рода человеческого. Мать любит своего ребенка, потому что это ее ребенок, и именно поэтому в матриархальных обществах нет иерархии. Вместо нее существует равная любовь, доступная всем, кто нуждается в заботе и привязанности.

То, что я собираюсь представить вашему вниманию, является кратким изложением идей Бахофена. В патриархальном обществе принципы управления — это форма, закон, абстракция. В матриархальном же людей соединяют естественные узы. Их не надо придумывать и вводить в действие. Они — это естественные связи, которые просто есть. Если вы найдете свободное время и потратите его на чтение «Антигоны» Софокла, вы отыщете там все, о чем я здесь пытаюсь сказать, но в значительно более полной и интересной форме. Эта пьеса — хроника борьбы патриархального строя, воплощенного в Креонте, и матриархального, представленного Антигоной. Для Креонта закон государства превыше всего, и любой, нарушивший его, должен умереть. Антигона же следует закону кровных уз, гуманности, сострадания, и никто не может нарушить этот высший из законов. Пьеса заканчивается поражением принципа, который сегодня мы назвали бы фашистским. Креонт изображен как типичный фашистский лидер, который не верит ни во что, кроме силы и государства, которому личность должна полностью подчиняться.

В этой связи мы не можем не упомянуть религию. Начиная с Ветхого Завета религия Запада была патриархальной. Бог изображался высшей властью, которой мы все должны повиноваться. В буддизме — другой мировой религии, которую можно упомянуть, нет авторитарной фигуры. Точка зрения на совесть как на власть внутри нас — неизбежный результат патриархата. Фрейд подразумевал, говоря о сверх-Я, перенос внутрь нас самих отцовских команд и запретов. Мой отец больше не говорит мне: «Не делай этого!», чтобы не дать мне что-то сделать. Я впитал его в себя. «Отец внутри меня» распоряжается и запрещает. Но власть команд и запретов восходит к отцовскому авторитету. Описание совести в патриархальном обществе, предложенное Фрейдом, абсолютно верно, но он ошибается, считая этот вид совести непосредственно совестью и не осознавая совесть в социальном контексте. Ведь если мы обратимся к непатриархальным обществам, мы обнаружим другие формы совести. Я не хочу и не могу углубляться здесь в детали этого вопроса, но, по крайней мере, хочу отметить, что существует гуманистическая совесть, являющая собой полную противоположность совести авторитарной. Гуманистическая совесть уходит корнями всаму личность и подсказывает ей, что хорошо и полезно для нее, для ее развития и роста. Этот голос часто звучит очень мягко, и мы отлично умеем игнорировать его. Но в области физиологии, так же, как и в психологии, исследователи обнаружили следы того, что мы могли бы назвать «здоровой совестью», чувства того, что есть хорошего в нас; и если люди будут прислушиваться к этому голосу, они перестанут повиноваться голосу внешней власти. Наши собственные внутренние голоса ведут нас в направлениях, совместимых с физическим и психическим потенциалом наших собственных организмов. Эти голоса говорят нам: в данный момент ты на правильном пути, а вот сейчас — нет. Другая причина лежит, без сомнения, в новых методах производства. Во время первой индустриальной революции, начавшейся в XIX в. и перетекшей в век двадцатый, когда использовались старомодные машины, рабочему было необходимо повиноваться, потому что его работа была единственным, что спасало его семью от голода. Часть этого вынужденного повиновения все еще с нами, но быстро исчезает, по мере того как производительность перемещается от устаревших механических технологий в сторону современных кибернетических. При этих новых технологиях форма авторитарного повиновения, нужная в прошлом веке, перестала быть необходимой. Сегодня процесс труда характеризуется согласованным усилием, люди работают с машинами, которые в большинстве своем сами исправляют собственные ошибки. Старое повиновение сменилось формой дисциплины, не требующей подчинения. Рабочие играют с кибернетическими машинами так же, как кто-то играет в шахматы. Это, конечно, преувеличение, но фундаментальное изменение нашего отношения к машинам действительно имеет место. Старые взаимоотношения надсмотрщика и рабочего все менее типичны; стиль, характеризующийся сотрудничеством и взаимозависимостью, получает все большее распространение. Позвольте мне добавить, подобно актеру, говорящему фразу в зал, как бы в сторону, что новый рабочий климат не так идеален, не так позитивен, каким иногда провозглашается или может показаться в том, что я здесь говорил. Я не хотел сказать, что новые методы производства положат конец отчужденности и помогут нам достигнуть незавимости. Все, что я хотел здесь сделать, — это привлечь внимание к важным изменениям по сравнению с прошлым.

Еще одной причиной кризиса патриархальной, авторитарной системы является факт политической революции. Начиная с Великой французской революции, мы испытали целые серии революций, ни одна из которых не достигла своих целей и не выполнила своих обещаний, но все они, тем не менее, подрывали старый порядок и ставили под вопрос авторитарные устои. Мы явились свидетелями медленного, но уверенного отречения от престола слепого повиновения, без которого феодальная система не может существовать. Именно факт успешной, пусть даже частично, революции, революции, которая не явила собой полного провала, демонстрирует, что неповиновение может быть победоносным.

В авторитарной морали есть только один грех — неповиновение и только одно достоинство — повиновение. Никто не скажет этого открыто — кроме, вероятно, реакционных кругов, но в действительности наша система образования, да и вся система ценностей подразумевают, что неповиновение — это корень зла.

Возьмите, например, Ветхий Завет. То, что сделали Адам и Ева, само по себе не было плохо. Наоборот, то, что они вкусили от древа познания добра и зла, сделало возможным развитие человечества. Но они были непокорны, и традиция интерпретировала их неповиновение как первородный грех. И в патриархальном обществе неповиновение на самом деле является первородным грехом. Но сегодня, поскольку патриархат поставлен под сомнение, поскольку он находится в состоянии кризиса и коллапса, сама концепция греха тоже стала сомнительной. Мы вернемся к этому позже.