Газета День Литературы # 59 (2001 8) - Газета День Литературы

Трудно понять Платонова западному читателю, его магический кристалл обращен вовнутрь жизни, как глаз, вывернутый наизнанку, в мир, доступный только русскому. А незнакомые ситуации с недостатком информации, как утверждают психологи, рождают отрицательные эмоции. Есть, конечно, и трудности перевода, но они кроются не в лексике, а в самой манере письма. Известно высказывание Платонова о невозможности подражать ему, но, если и русский язык писателя не поддается окомпьютериванию, то как передать суть прозы в принципиально иной грамматике, сложившейся в иных измерениях?

Заметим, что и в зарубежных рассказах Платонова живет все та же мятущаяся душа. Органичность или ограниченность писателя в том, что его закордонные герои, как шекспировский Гамлет, сходят с ума, будто на русской невспаханной земле.

Однако без ограниченности нет мастерства скульптора, отсекающего все лишнее от камня, без нее нет формы. Так Платонов отсек от своего творчества прямую политическую подоплеку. Кликуши-антисоветчики на заре перестройки попытались протащить писателя в ярого русофоба после публикации «Чевенгура» и «Котлована». Но эти книги — предупреждение. Поиски свободы неизбежно ведут в тупик разрушения, если пренебречь хоть одной составляющей свободы. В «Чевенгуре» ответственность героев за счастье на земле оборачивается гибелью из-за непознанности жизни как выбора. «Котлован» — трагедия безответственности, та самая, что переживаем мы ныне. Россия на пороге смерти, она парит в царстве какой-то фатальной обреченности. Разве нельзя было спасти Настю? Разве предопределена была ее судьба на родной земле? И концовка «Котлована» звучит как реквием: "Погибнет ли эссерша подобно Насте или вырастет в целого человека, в новое историческое общество? Это тревожное чувство и составило тему сочинения, когда писал его автор. Автор мог ошибиться, изобразив в смерти девочки гибель социалистического поколения, но эта ошибка произошла лишь от излишней тревоги за нечто любимое, потеря чего равносильна разрушению не только всего прошлого, но и будущего".

Здесь и трагедия автора. Он предвосхитил в «Котловане» отношение к своему творчеству. Трагедия в вырождении читателя, в его глухоте.

В проективной геометрии есть удивительная теорема Дезарга. Ее изящное доказательство основано не на логических умопостроениях, а на воображаемом переходе из плоскостного в объемное восприятие мира. Так же и с признанием писателя. Надо в душе восстановить из прозы писателя спроецированный на страницы русский мiр и окажется, что этот мiр и есть очищение души.

Синергизм писателя и читателя напрямую завязан на тот материал, на ту глину, из которой творит художник. Так Толстой лепил себя из себя самого, Шекспир из Вселенной, Платонов из России. Беда и счастье Платонова, что он может быть услышан только чутким музыкальным ухом. Нужен русский музыкальный слух, чтобы постигнуть звучание инструмента, настроенного по камертону России.

В критическом наследии писателя есть статья о забытой теперь книге Юрия Крымова "Танкер Дербент". Фабула крымовской повести в том, что герой делает выбор между победой в соревновании и жертвой ради спасения тонущего корабля. "…Люди точно замирают или смущаются на короткое время, потому что не все они хорошо знают, как надо теперь поступить, какое принять решение, но все они чувствуют, что решение принимать нужно, что отныне жизнь их и всех других людей должна быть изменена".

Двадцатый век закончился разорванностью народного мышления. Есть научная гипотеза, которая предполагает, что память и восприятие действительности подобны голограмме, рожденной преобразованием отраженного света в интерференционную картину, а реальность восстанавливается репродукцией голограммы через дифракционную решетку. Что-то подобное демонстрировал в Москве Жан Жарр осенью 97-го года. Суть же в том, что целостную картину можно воспроизвести, используя лишь часть голограммы, то есть память подобна не непрерывному тексту, а самосопряженной мозаике, в которой отражается образ окружающего мира. И если изъять дифракционную решетку, то память рассыплется на ледяные осколки, как рассыпалось зеркало в "Снежной королеве".

Русская литература есть тот орган, посредством которого воссоздается красота. Без нее, без Платонова человечеству грозит неизлечимая болезнь, которая описана в медицине как болезнь Альцгеймера. И некому лечить.

Николай Переяслов ПОЛЕМИКА «ПО-ПРОФЕССОРСКИ»

Собравшись было нынче садиться за очередной свой обзор жизни журналов, я вдруг поймал себя на том, что первым делом смотрю, нет ли в лежащем передо мной номере "Московского вестника" публикаций его главного редактора Владимира Ивановича Гусева? Слава Богу, нет… Ни передовой статьи, ни блиц-портретов общественной атмосферы, ни даже его всеми расхваленного необычного «Дневника». Хотя какой это, если говорить честно, дневник? Так — отдельные, едва увязываемые между собой образы, не стыкующиеся друг с другом во времени события, случайно запомнившиеся детали, пометки для памяти, пришедшие на ум рифмы, не вытекающие ни из каких размышлений выводы и прочее… В жанровом отношении это ближе всего к "страницам из записных книжек", которые в данном случае свидетельствуют о некоторой еще не утраченной автором профессиональной наблюдательности и даже, можно сказать, определенной меткости глаза, но более всего — о его неспособности воспринимать мир в логической целостности, о дробящемся, корпускулярном видении окружающей действительности и не удерживаемой в сознании, постоянно обрывающейся мысли.

Но, слава Богу, второй номер "Московского вестника" открывался весьма неплохой пьесой С.Говорухина и Ю.Полякова "Контрольный выстрел", в которой авторы на примере довольно локального эпизода из частной жизни показали, как нашу жизнь заливают почти тотальные фальшь и измена. И я опять порадовался, что рядом нет материалов Гусева, потому что нужно было бы сказать хотя бы слово и о них, а это значило… О! Я уже хорошо знал, что именно это значило. Года два назад я прочитал в "Дне литературы" статью Владимира Ивановича "Истина дороже", в которой он "с позиции русского человека, НЕДОВОЛЬНОГО СВОЕЙ ЦЕРКОВЬЮ", словно клиент администратору не понравившейся ему гостиницы, выговаривал перечень своих претензий к РПЦ и ее иерархам.

"Трусость, рутина, ханжество, корысть", — вот те характеристики, которые он увидел в деятельности сегодняшних священнослужителей В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ.

"НИ РАЗУ не призвали милость к падшим, не вступились за несчастных, голодных, холодных и обездоленных", — писал он далее о русских батюшках, словно бы они и не совершали НА КАЖДОЙ ЛИТУРГИИ ектеньи (т. е. моления) "о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных", "о всяком граде, стране и верою живущих в них", о избавлении нас, недостойных, "от всякия скорби, гнева и нужды", и так далее…

Не удержался я тогда, подумав, что, мол, по неведению высказывает человек все эти замечания, и полез объяснять профессору его «заблуждения», растолковывая, почему нам, например, нельзя праздновать Рождество и другие праздники по новому стилю. Ну в самом-то деле, думал я, какие еще могут быть споры в отношении следования православному календарю, если его истинность подтверждена СВЫШЕ — ну хотя бы тем, что каждый год накануне Пасхи в кувуклии Иерусалимского храма Гроба Господня происходит чудо схождения Благодатного Огня, и происходит оно в Великую Субботу именно ПО СТАРОМУ СТИЛЮ? И не случайно ведь этот Огонь не дается представителям ни одной из конфессий, кроме ПРАВОСЛАВНЫХ иерархов! Была однажды попытка принять его представителями других Церквей, но Огонь сошел вне кувуклии, прямо на колонну, возле которой стояли ПРАВОСЛАВНЫЕ паломники…

К сожалению, никакие мои объяснения Владимиру Ивановичу были не нужны, потому что в основе и этой, и многих других его статей на данную тему лежало, похоже, не столько стремление «улучшить» православные богослужения, сколько самая что ни на есть очевидная, хотя, может быть, скрываемая и от себя самого, нелюбовь к Христу. Это ведь именно она диктует людям попытки осовременивания церковного языка и служб, критику в адрес православных батюшек и другие нападки на Православие. Так что неудивительно, что, едва взявшись отстаивать основы веры, я буквально тут же ощутил на себе, что значит полемика «по-профессорски».

Вот, скажем, в начале нынешнего года столичное издательство "Крафт+" в серии "Филологический бестселлер" выпустило книгу моих литературоведческих и критических работ "Нерасшифрованные послания", на которую как раз появились весьма сочувственные отклики в прессе. И практически тут же — хотя я и не рассчитывал на такое быстрое прочтение — отозвался на мой труд и профессор Гусев, поместивший в восьмом номере газеты "Московский литератор" (правда, под псевдонимом "Георгий Косцов", но для кого это имя тайна?) поэтическую рецензию под названием «Ответ», начинавшуюся такими строками: "Остановил бы ты на заднице пропеллер, чтоб боле не жужжал "критический бестселлер…" Ну да ведь оно и понятно — профессор! Творческий семинар в Литературном институте ведет, растит литературную смену. Сам Сергей Николаевич Есин, ректор Литинститута, его высоко ценит — и необычный его «Дневник», и преподавательскую работу. Наверное, за тонкий дар полемиста, который он прививает своим студентам. Скажем, выпускнику Литинститута Илье Кириллову, который не так давно в статье "Хлеб и зрелища" ("День литературы", № 7, 2001), разбирая «Дневники» уже самого Есина, с тонкостью дипломированного критика сказал про них, что это "полные предрассудков старческие записки-сплетни, завистливые и жестокие, пронизанные самолюбованием и похабством". Не знаю, как кто, а я так сразу почувствовал в этом пассаже настоящую — профессорскую — школу.