Домик на окраине. Зайнаб-биби - Фазлиддин Мухаммадиев

— Ты чего сюда явился? Что тебе надо? — еще издали грозно крикнул он парню, который от страха, кажется, сразу протрезвел.

— Я ничего, я ничего… — забормотал незнакомец, втягивая голову в плечи. — Я просто сказал товарищу учителю: «Пойдем, друг, познакомимся, поговорим». Вот и все. Да вы у него у самого спросите.

Но дядюшка Ахрор только покосился в мою сторону и опять сердито закричал на парня:

— Какой он тебе друг? Гусь свинье не товарищ. А ну, поворачивай оглобли!

— Вы не больно-то разоряйтесь, я…

— Ах ты щенок! Я тебе покажу «я»… — не дал ему кончить дядюшка Ахрор и, выхватив у деда Зиё кленовую палку, так хватил парня по мягкому месту, что тот только взвыл.

— Чего деретесь? Не имеете права!

— Ах ты, грязный выродок, ты пойди у своего дядюшки спроси, имею я право или нет. Он-то меня хорошо знает. Я ему не раз по шее давал. Ах вы паразиты проклятые! Собаки вонючие! Да чтоб ваш дом сгорел, подлецы! — Тут дядюшка Ахрор отпустил такое крепкое словечко, что мои уши от неожиданности буквально заложило. Мой «друг», трусливо оглядываясь и отругиваясь, бежал, оставив поле битвы за нами.

— И смотри, чтобы я тебя больше здесь не видел, ноги перебью! — крикнул ему вслед дядюшка Ахрор и, дрожа от возбуждения, бросил палку дедушки Зиё и ушел в дом.

Дедушка Зиё поднял с земли свою палку, спокойно обтер ее. Потом посмотрел на меня и покачал головой:

— Эх, молоды вы еще, углум, очень молоды! Ну кто же пускается в разговоры с таким хулиганом? Ведь это же настоящий бандит.

Я все еще ничего не понимал и стоял с таким видом, будто мне на голову свалился кирпич.

— Знаете директора промкомбината? Того самого, которого вы в газете продернули?.. Так это его племянник. Вы не слышали, его ведь с работы сняли. Вот он и прислал своего племянничка. Много их ходит по свету, бездельников, хулиганов, забывших господа бога. Как увидел я, что он явился да еще с вами разговоры разные заводит, сразу побежал за Ахрором. С такими людьми надо ухо востро держать, углум. Всегда человек должен уметь отличать друзей от врагов.

Ну вот, теперь еще дед Зиё будет читать мне наставления… Я зашел в дом, переоделся и вышел снова во двор. Ко мне подошла тетушка Икбол.

— Слава богу, все обошлось, а я-то уж испугалась, — заговорила она взволнованно. — Плохой это парень, совсем пустой. Вечно он то машину своего дядюшки без толку гоняет, то по базару шляется да по улицам, со всеми драки затевает. Ох, грехи наши тяжкие!.. — Тетушка Икбол глубоко, вздохнула. Морщины на ее лице поползли книзу. — И когда только все это кончится?..

Старики в этот день были со мной особенно предупредительны. Видно было, что они готовы меня охранять от всех и вся, опекать, как собственного сына. И не могу сказать, чтобы мне такое отношение было неприятно, особенно со стороны дядюшки Ахрора. Он с первого дня нашего знакомства обрел надо мной какую-то таинственную власть. Была в этом человеке честность, вера в правоту, и его убежденность невольно заражала всех вокруг. Не знаю, как это получилось, но я всегда готов выполнить любое его поручение, согласиться с любым его словом.

Может быть, признаваться в этом не так уж приятно, но что поделаешь, если это так.

Осенью на хлопковый пункт, где работает дядюшка Ахрор, стоит посмотреть. Приходите туда, когда повсюду возвышаются огромные перламутровые горы хлопка, еще не прикрытые кусками серого брезента.

Плоды урожая — будь то горы зерна или груды овощей — всегда радуют сердце, вызывают удовлетворение и гордость. Но, пожалуй, особенно приятно смотреть на бунты хлопка. Они, во всяком случае для меня, обладают какой-то особой прелестью. Вы сами знаете, как много человеческого труда требует хлопчатник. После шести-восьми месяцев неустанных забот, продолжающихся и день и ночь всю весну, лето и осень, каждая коробочка дает горсточку хлопка весом в несколько граммов.

А ведь здесь собраны тысячи тонн хлопка. Вы смотрите на колоссальные бунты, и в вашем сердце рождается гордость за могучую силу человеческих рук. Кажется, что перед вами не урожай родной земли, а ряды великолепных зданий, которые возвели, не жалея труда, тысячи и тысячи людей.

Впрочем, здесь радовали глаз не одни эти бунты. На территории хлопкового пункта был разбит небольшой садик. Вокруг него поднимались к небу пирамидальные тополя. При тихой погоде их стройные стволы и изумрудная листва, напоенная солнечным светом, сверкали и блестели, отражая золотые лучи солнца. А когда налетал порыв ветра, листья поворачивались к людям нижней пушистой белой стороной, и тогда тополя тоже казались громадными бунтами хлопка, повисшими прямо в небе.

Попал я сюда не случайно. Редактор попросил меня написать о хлопковом пункте и о дядюшке Ахроре, знаменитом в республике мастере-укладчике.

— Вы представляете себе, какое это сложное дело — уложить бунт хлопка высотой в двухэтажное здание? Здесь нужно не просто умение, а, можно сказать, талант. Да, да, я не оговорился, именно талант, — повторил редактор. — Конечно, теперь у нас передовая техника, и дело это стало полегче, а все же без настоящего мастера техника ничего не стоит. И кто еще расскажет о мастере, если не наша газета? Ведь это благодаря ему наш пункт славится столько лет и держит Красное знамя совнархоза. А кроме того… — И хотя рядом с нами никого не было, редактор понизил голос: — Секретарь нашего райкома партии был с дядюшкой Ахрором в одном партизанском отряде. Он учился у него и верхом ездить, и винтовкой владеть. Ну, конечно, это не имеет никакого отношения к тому, что вы будете писать, но знать вам об этом следует… Да, мы часто даже не представляем себе, какие замечательные люди живут рядом с нами. Так вот, будем ждать от вас очерк…

— Не любит дядюшка Ахрор всяческих восхвалений, боюсь, как бы он не рассердился.

— А вы сначала расскажите обо всем коллективе хлопкового пункта, а уж потом, между прочим, и о его работе. Ничего страшного. А если говорить прямо, так газета вовсе не обязана спрашивать у каждого разрешения: позвольте, пожалуйста, немного похвалить вас или покритиковать. Должны же мы людей на хороших примерах воспитывать. В конце концов Ахрор старый партизан.

— Вы его, очевидно, мало знаете.

— Не волнуйтесь, я его очень хорошо знаю. Могу вам немало о нем рассказать… В прошлом году проводили мы читательскую конференцию. Так вот, ваш уважаемый дядюшка Ахрор там такое выкинул…

Конференцию проводили в клубе хлопкового завода. Лучшего места в городе тогда не было. Я кончил доклад и сел на место. Должны были начаться прения. Самая важная часть таких конференций — это прения. Но никто не хотел выступать. Все молчали.

Может, в этом я сам был виноват. Не стал, как это у нас иногда делают, заранее «готовить» выступления. Не люблю. Ведь это значит превращать нужное дело в детскую игру.

Так вот, председатель собрания, заведующий отделом пропаганды райкома партии, призывает людей выступить в прениях, а все молчат. Проходит минута, пять, десять… Мне каждая минута казалась вечностью.

Наконец где-то в самых задних рядах происходит какое-то движение. Вижу, поднимается дядюшка Ахрор. С трудом его уговорили выйти вперед. Ворчал он, ворчал, но вышел. На трибуну, правда, не поднялся, а остановился у сцены и начал говорить.

«Наш уважаемый редактор сказал в своем докладе, что хотел бы на этом собрании посоветоваться с читателями, — начал он, бросив в мою сторону насмешливый взгляд. — Ну что ж, посоветоваться — это, конечно, дело доброе. Не зря говорят: не посоветуешься — и халата не сошьешь. Но почему все-таки наш уважаемый редактор так настойчиво просит у нас советов? Неужели он сам не знает, как надо работать? Нет, думаю, дело не в этом. Просто он прекрасно понимает, что если все начнут давать ему советы, как работать, о чем писать, о чем не писать, то на критику уже и времени не останется и пройдет наше собрание тихо, гладко, как хорошо смазанная машина».

Вначале, когда он взял слово, я обрадовался, но, услышав, как неправильно истолковывает он мои слова, рассердился.

«Докладчик сказал, что в редакции работают семь человек. Так неужели же семь грамотных толковых парней не знают, что им надо делать? Неужели сами не могут разобраться, кого надо похвалить, а кого покритиковать? — продолжал Ахрор, горячо жестикулируя. — Он еще сказал, что газета, мол, зеркало общественного мнения. Но если это зеркало, то почему оно не отражает нашей жизни? Почему в газете не пишут, что мы думаем о нашем базаре, о бане, о Доме колхозников или, скажем, об этом самом клубе, в котором мы с вами сидим? Колхозный базар в руках спекулянтов. А что касается Дома колхозников, то над ним даже обезьяны посмеются. Да что там говорить! Писать, что ли, не о чем стало? Слава богу, есть о чем писать. И если газета — зеркало, то пусть она зеркалом и будет. А оберточной бумаги у нас и без нее много».