Поезд на Солнечный берег - Валерия Вербинина

– Тебя не было на дне нерождения, – начала она, искоса следя за Мистралем.

– Чьем? – равнодушно спросил писатель.

– Матильды.

– А, да. – Ровена была почти уверена, что сейчас он скажет, что был занят работой, но Мистраль в очередной раз не оправдал ее ожиданий. – Я потерял приглашение.

– А позвонить мне не мог?

– Зачем?

Ровена подумала, не швырнуть ли в Мистраля еще чем–нибудь. Но сдержалась.

– Иногда мне кажется, что ты совсем меня не любишь, – пожаловалась она, беря с блюда персик. Мистраль пожал плечами.

– Ты меня тоже не любишь, – отозвался он. – По–моему, тебе не на что жаловаться.

У персика оказался вкус яблока. Ровена поморщилась.

– Чтобы любить такого, как ты, надо быть сумасшедшей, – с готовностью ответила она одной из роковых фраз из своего лексикона. Обычно мужчины не испытывали особого восторга, услышав ее, но Мистраль даже ухом не повел.

– Возьми лучше грушу, – посоветовал он. – Она действительно похожа на грушу.

У Ровены пропало настроение даже устраивать скандал.

– Ты невыносим, – с горечью промолвила она. – Просто невыносим. Это ужасно…

Сам Мистраль так не считал, но навязывать кому–либо свою точку зрения было не в его характере, и поэтому он просто промолчал. Что–то сдавленно хрюкнуло у ножки стола. Ровена опустила глаза и заметила свою питонью сумочку, которая, забыв об ушибе, приползла сюда и теперь умоляюще топорщилась, поглядывая на надкушенный персик в руке хозяйки. Преодолев внезапно нахлынувшее отвращение, Ровена швырнула его сумочке, и та заглотнула его молнией так жадно, что чуть не подавилась косточкой.

– И вообще, нам надо расстаться, – безжалостно продолжала Ровена. – Боровский предложил мне выйти за него замуж.

– Боровский? – переспросил Мистраль. – Это кто?

– У его отца 16 заводов, – ответила Ровена, скармливая прожорливой сумочке горсть вишен. – И собственная футбольная команда, хотя тебя это, конечно, не интересует.

– Ничего не имею против футбола, – отозвался Мистраль. – Кофе будешь?

– Не буду, у него наверняка окажется вкус чая, – отрезала Ровена. – Эта скатерть–самобранка – жуткая гадость. Как и все, что делает Вуглускр.

– Может быть, – равнодушно ответил Мистраль.

После этой фразы он замолчал, а сумка меж тем счавкала десяток желтых слив.

– Скажи что–нибудь, – наконец не выдержала Ровена. Мистраль взглянул на нее непонимающе.

– О чем? – спросил он.

– О Боровском. Ведь он хочет, чтобы я вышла за него замуж. Ну так как?

Она улыбалась. Мистраль отвел глаза. Он прекрасно помнил, что, по словам Ровены, все молодые люди из ее окружения (за исключением Филиппа) только и делали, что наперебой предлагали ей руку и сердце, – но, несмотря на это, Ровена до сих пор почему–то ни разу не побывала замужем.

– Ревнуешь? – спросила Ровена, как всегда истолковав его молчание в благоприятную для себя сторону.

– Не знаю, – честно ответил Мистраль. – Может быть.

Ровена поднялась с места.

– У нас будет самая роскошная свадьба, – пообещала она. – Лучше, чем у Матильды и Филиппа.

– А Филипп разве женится? – рассеянно спросил Мистраль. Ровена снисходительно усмехнулась.

– Нет, дорогой, ну на что это похоже… Конечно, женится. И я выхожу за Боровского. Но ты не беспокойся, – я обязательно пришлю тебе приглашение. Я даже распоряжусь, чтобы тебя пустили без приглашения, если ты вдруг снова его потеряешь.

Она взяла сумочку (питон наелся так, что теперь только тихо икал), поправила платье, холодно кивнула Мистралю и скрылась за дверью.

«Интересно, что я чувствую?» – подумал Мистраль. И не почувствовал ничего.

На всякий случай он посмотрел на часы и убедился, что в его распоряжении имеется еще пять минут. Про себя он обрадовался, что Ровена ушла от него без особого скандала, иначе он бы точно опоздал к издателю, а Мистраль вовсе не хотел этого. Оставшиеся пять минут он употребил на то, чтобы отдать приказание скатерти убрать все со стола, а также на подыскивание синонимов к слову «пумперникель». Подобрав 16 синонимов (включая те, что водились в марсианском диалекте), Мистраль точно в срок покинул квартиру и ровно за одну минуту до назначенного времени был уже в здании издательства. Если фраза о том, что точность – вежливость королей, соответствует действительности, то Мистраль был не то что королем, а как минимум императором. Он никогда никуда не опаздывал, даже когда впереди его не ждало ничего хорошего, а вот его друзей, которые в массе своей привыкли являться на несколько часов позже на любую встречу, которая была им назначена, пунктуальность писателя повергала в тоску.

Мистраль вошел в разъехавшиеся двери, миновал фонтан с разноцветными струями, в котором резвились позолоченные, серебряные и платиновые рыбки, и оказался возле стойки охраны, за которой скучал трехглавый пес в синей униформе.

– Добрый день, – вежливо сказал Мистраль.

– Добрый, – согласился Цербер. Некоторые считали присутствие этого мрачноватого стража излишним, но они забывали, что в Городе проживало не меньше 35 миллионов человек, причем при 20–часовой рабочей неделе у них оставалась прорва свободного времени. Если нормальные люди тратили ее на выпивку, Интернет, дискотеки, кафе и прочие развлечения, то менее сознательные граждане предпочитали сочинять всякую галиматью, которую они неизменно посылали сюда, в это огромное здание, выстроенное в виде спирали, с полупрозрачными стенами. Самые же несознательные еще и приезжали лично, чтобы потребовать у издателя ответа, отчего он не принял к публикации творения, вышедшие из глубин их души. Для того чтобы обезопасить себя от наиболее рьяных авторов, издатель и обзавелся охраной, наводящей страх даже на самых отъявленных графоманов. Даже Мистраль, при всем его невозмутимом характере, и то старался как можно быстрее миновать стойку, за которой сидел трехглавый пес.

– Мне назначено, – сказал писатель.

– Проходите, – милостиво разрешил Цербер. Мистраль двинулся дальше, а страж занялся маленьким тщедушным чистильщиком ковров, который нес на плече свернутый в трубку гигантский палас. Писатель был уже у лифта, когда сзади донесся яростный лай и крики ужаса. Вздрогнув, Мистраль обернулся, но чистильщика ковров уже след простыл. Цербер утер слюну, свисавшую сталактитом из одной пасти, и раздраженно пнул палас рыжей лапой. Оттуда вывалилась пачка листов – распечатка какого–то текста, буквы на котором при виде стража съежились и побледнели от ужаса.

– Ни дня покоя! – проворчала вторая пасть, в то время как третья с хрустом пожирала творение безвестного автора, решившего проникнуть сюда под видом чистильщика ковров. Но тут подошел лифт, чья шахта была расположена точно по центру спирали здания, и Мистраль с невольным облегчением шагнул туда. Дверцы сомкнулись, витки спирали потекли вниз, затем остановились, и Мистраль вышел. Коридор встретил его нежной, ровной прохладой. Писатель прошел через приемную и наконец оказался в кабинете издателя, который работал сразу на четырех компьютерах пятью руками. Шестая держала перед собой видеофон.

– Скандал – это, конечно, хорошо, только надо как следует продумать детали. Какой попало скандал не подойдет, особенно сейчас, когда тиражи у него падают. Что? Да! Нет! Подумайте хорошенько и перезвоните позже!

Он отключился и швырнул видеофон на стол, после чего вытер пот со лба и милостиво кивнул Мистралю.

– Не понимаю я этих читателей, – пожаловался издатель. Теперь он работал на компьютерах всеми шестью руками, удаляя файлы, правя, вычеркивая и просматривая тексты с умопомрачительной скоростью. – Раньше прямо–таки сметали его книги с прилавков, а теперь даже экранизация с Орландо Оливье в главной роли не подняла на них спроса. Как ваши дела?

– Плохо, – признался Мистраль.

– Плохо? – прищурился издатель. – А вы уверены, что они должны быть хорошо?

– Не знаю, – сказал Мистраль. – Мне все надоело.

Издатель вздохнул. Он испытывал к Мистралю симпатию – совершенно, впрочем, необъяснимую, потому что Мистраль был не самым популярным автором и его книги приносили ровно столько дохода, чтобы не вводить в убыток.

– Значит, все, да? – спросил издатель. – А конкретнее можно?

– Пожалуйста, – согласился Мистраль. – Надоела суета, которая выдается за смысл жизни, надоели пошлые, бездарные ценности, которые навязываются всеми подряд и без которых никто уже не мыслит своего существования. Надоели жалкие потуги рекламы, жвачные сериалы, бездушные глянцевые журналы, фальшивые улыбки, которые ничего не значат. Надоело, что о самом важном не модно говорить, а модно быть преуспевающим тупицей и кичиться этим. Надоели лживые женщины, надоели неискренние мужчины, унылые штампованные будни, натужно веселые праздники. Надоела убогая мораль, что важны только деньги и секс, а все остальное – ум, душа, талант – не ставится и в грош. Надоело быть зависимым, надоело смиряться, надоело казаться таким, как все, надоело отличаться от всех. Надоели злость, лицемерие, тупость, ограниченность, надоело отсутствие воздуха, ярких идей, талантливых людей, того, чем можно восхищаться без всяких оговорок. Надоело…