Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вылезаем», — скомандовал наш вожак Андрей Сошников. С шутками и прибаутками ребята посыпались через край кузова, как горох из стручка, а я замешкалась, неловко поскользнулась и рухнула лицом в грязь. Жакетка, платок, коса — всё в грязи. Пытаюсь встать, а не могу — руки разъезжаются. Ребята хохочут! Хоть и необидно смеются, но в моей душе всё-таки червячок ворочается, что так опростоволосилась перед всеми. А Николай, муж мой будущий, даже не улыбнулся. Поднял меня, достал из заплечного мешка свою чистую рубаху, вытер мне лицо и громко так сказал, чтобы все слышали:
«И всё равно ты самая красивая».
Прежде я и внимания на него не обращала — мало ли знакомых парней вокруг крутится. А тут смотрю, как он мне во всём старается помочь, да так незаметно, исподволь, вроде бы случайно, то свою куртку мне подстелет, то окажется рядом, если я тащу тяжёлую ношу, а один раз, представляешь, поймал меня, когда я свалилась со сцены и сломала себе руку. Наверное, тогда я и поняла, что на самом деле любовь — это не праздник, а служение.
Мама замолчала, и я испугалась, что она сейчас встанет, выглянет в коридор и увидит, как я подслушиваю разговор, не предназначенный для моих ушей. Прежде я никогда не слышала историю знакомства родителей, и никакая сила не заставила бы меня вернуться обратно в комнату.
Но мама не сдвинулась с места, лишь долго и протяжно вздохнула, словно хотела выдохнуть из себя весь воздух.
— А тот, другой, прежний жених? — негромко спросила Светлана. — Он женился?
— Женился, но моего предательства не забыл. — Я услышала, как мама со стуком поставила чашку на стол. — Мне было очень трудно жить рядом с Моториными в одном дворе. Понятно, мы с Колей расплачиваемся за свою любовь, а я — за своё предательство. Но Нюра, жена Саши, мало того что Ульяне проходу не давала, но и мальчонку своего настроила на ненависть. Представляешь, ребёнку шесть лет, а он уже ненавидит! Слава Богу, что завод выделил нам комнату в новостройке, теперь хоть за Ульяну душа спокойна.
— Мы жили не задумываясь, — сказала Светлана, — любили, ненавидели, мирились, ссорились — и вдруг война. И все прежние обиды отсюда, из войны, кажутся пустыми и глупыми, а любовь — огромной и ясной. Хочется догнать, удержать, оставить себе то хорошее, что было у нас совсем недавно. А протягиваешь руку — и пустота. — Она резко вскрикнула: — Боже, какие же мы были глупые и самонадеянные! Глупые! Глупые!
В тишине, что последовала дальше, моё дыхание громко звучало набатным колоколом. Я зажала нос пальцами и стала медленно отступать обратно в комнату. Гладкие доски пола скользили под пятками, и я едва не споткнулась о домотканый коврик у кровати.
Лёгкой тенью нырнув под одеяло, я свернулась клубочком и замерла. Темнота в комнате обволакивала неясными тенями и шорохами. Я перестала прислушиваться к голосам на кухне, и их звуки слились в отдалённый шум дождя и натужное урчание двигателя забуксовавшего грузовика. Тогда мама и папа были совсем молоденькими, немного старше меня нынешней, и это не мама, а я упала лицом на дорогу, пачкая в грязи лоб и щёки. Задыхаясь, я чувствовала на своем лице прикосновения нежных рук, и голос Серёжи Лугового с трепетом произнёс только для меня:
«И всё равно ты самая красивая».
Я хотела попросить его повторить фразу ещё раз, а потом ещё и ещё, но тут откуда-то со стороны донёсся резкий заунывный вой, заполонивший собой всё свободное пространство.
* * *
Раскатисто рокоча басами, леденящий душу звук быстро набирал высоту, превращаясь в тонкий дребезжащий визг, который словно гвоздём просверливал насквозь барабанные перепонки, выдергивая из мягкого сна. Немного задержавшись наверху, тональность сирены кубарем скатывалась вниз, с тем чтобы вновь начать взбираться на верхушку регистра.
Ещё окончательно не проснувшись, я встрепенулась и села. Сигнал ревуна воздушной тревоги не умолкал. Обычно вскоре после воздушной тревоги следовал отбой, и за прошедший месяц мы успели привыкнуть к проверкам, но сейчас вдруг включилось радио — папа успел установить его перед отъездом на фронт.
— Граждане, воздушная тревога! Не скапливайтесь в подъездах домов, немедленно укрывайтесь в убежищах. Работники милиции, обеспечьте полное укрытие населения в убежища! — Тарелка ретранслятора на секунду умолкла, словно диктор переводил дух для следующего сообщения. — Граждане, всем в укрытие! Внимание, внимание, воздушная тревога!
Я обняла руками подушку и замерла.
— Ульяна, что ты сидишь? Быстро одевайся, бежим в бомбоубежище! — закричала мама.
Она металась по комнате, надевая блузку и юбку прямо на ночную рубашку.
— Давай скорее! — Мама укутала мне плечи своей кофтой и потащила к двери. Я вывернулась из её рук:
— Подожди, я оденусь!
Мне было не страшно и нетревожно. Всё происходило словно бы не с нами, а на экране кинотеатра, когда ждёшь, что в фильме кто-нибудь сильный и отважный немедленно вызволит героев из трудной ситуации и настанут тишина и покой.
В тёмной комнате мамино лицо выделялось мертвенно-белым цветом кожи. Мама схватила меня сзади за шею и крепко подтолкнула вперёд:
— Некогда одеваться, бежим!
Оглянувшись на выскочившую в коридор Светлану Тимофеевну, я успела заметить чемоданчик в её руках.
Она пропустила меня вперёд:
— Уля, беги первая, мы за тобой.
Сирена на улице продолжала надрываться. И внезапно по окнам вдруг полыхнуло полосой света, как бывает при вспышке молнии. Кроме нас по лестнице вниз сбегали соседи с верхних этажей. Лаяла собака, у кого-то на руках истошно плакал маленький ребёнок.
— Туда, в бомбоубежище, — подталкивала меня мама, не позволяя остановиться.
Бомбоубежище располагалось в подвале соседнего дома. Табличку над дверью освещала маленькая синяя лампочка, призывно горевшая ясной звёздочкой посреди всеобщего хаоса. Скрещиваясь и расходясь, по небу шарили лучи прожекторов, с крыши высокого дома на углу улицы с гулким уханьем стреляла зенитка. По небу из края в край до нас доносился тяжёлый, низкий гул самолётов. Я невольно втянула голову
